***

Лето они провели в Иркутске, на Вероникиной даче. Молились на берегу Ангары, крестясь на купола монастыря, внимали музе возле памятника А. С. С моста открывался потрясающий вид, которым можно было любоваться сутками напролёт и ровным счётом ничего не делать, не считая плавно и размеренно текущих через твои каналы мыслей. Но лето заканчивалось, и пора уже было продолжать свой путь, они и так неоправданно долго задержались здесь.

Артём в ту страшную ночь, когда Любава призналась, что они с Братцем ни брат и сестра, дал себе слово больше никогда не видеться с ней, но, разумеется, не смог его сдержать, ища любой предлог, чтобы нарушить оное. Конечно, в душе его всё же ещё теплилась надежда… надежда хоть на какое-нибудь чудо, неважно на какое, он и сам не очень отчётливо представлял себе это чудо… Может быть, Любава придёт к нему однажды вечером вся в слезах и расскажет, что уже давно не любит этого своего Братца, и что брак их был большой ошибкой, которую они вынуждены были совершить, и бла-бла-бла, бла-бла-бла… Или: Любава приходит в слезах и рассказывает о том, что только что застукала Братца с любовницей: развод, он уезжает с новой возлюбленной, а Любава вдруг открывает в нём, Артёме, глубокую и тонкую душу! Happy end! Или: на крайний случай, пусть чудо будет заключаться в том, что Братца переедет троллейбусом, если уж по-другому совсем никак! Неважно! Впрочем, в реальности, конечно, рассчитывать на всё это не приходилось, и теперь самым страшным кошмаром для Артёма стало ожидание того дня, когда эта странная, сумасшедшая парочка вдруг решит, что им пора продолжать их миссионерское шествие во имя Человечества, и уедет куда-то там дальше. Он буквально молился, чтобы этот день никогда не наступил, потому что теперь хотел всегда быть с Любавой, пусть она и не разделяет его чувств. Хотя, в их беседах, на взгляд Артёма, всегда оставалась незаконченной та нотка, которая смогла бы определить их участие друг в друге: Любава всегда уходила от опасных поворотов в беседе, оставляя вопросы Артёма открытыми, что ещё больше подогревало его надежду.

«Когда вы собираетесь продолжить свой путь?»

Она пожимала плечами. Иногда отвечала, что пока они не планируют отъезд или, что она хотела бы ещё задержаться у них.

«Есть ли конечная цель у вашего путешествия? Какой-то конечный пункт?»

«Нет… И даже смысла особого в нашем путешествии, наверное, нет… Но однажды нам всё же придётся уйти…»

«Возможно, я найду причину, чтобы задержать вас…»

Любовь улыбалась, и во взгляде её тонула грусть.

И вот однажды утром он проснулся, а они уже уехали, написав в прощальной записке:

«Спасибо за всё, друзья!!! Всё было классно!!! У вас замечательный город и жители в нём просто волшебные!!! Мы вас никогда не забудем!!! Даст Бог – свидимся!!! Прощайте!»

А внизу подпись:

Любава и Братец.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Николай Борисович и Борис Николаевич

«…Ты уехал за счастьем – вернулся просто седым…»

Юрий Шевчук

Дверь кабины распахнулась и неистовая, свирепая метель ворвалась внутрь ветром и охапками снега, взъерошив всё, что было внутри, потом она закинула внутрь кабины два пакета с едой и водкой, папку с документами и, наконец, появилась голова Николая Борисовича в шапке-ушанке, он схватился за поручни и поднял себя по ступенькам, скинул ботинки, оставив их на верхней подножке, и ввалился внутрь кабины, словно вырвавшись из цепких и холодных лап урагана, из последних сил он закрыл дверь, вернув кабине тепло и уют, которым она была наполнена до его вторжения.

– Ну чего там, Борисыч? – с нетерпеливым ожиданием посмотрел на него поверх очков Борис Николаевич, чистящий над потёртой алюминиевой кастрюлькой, видавшей виды, картошку.

– Ну, что-что?! Застряли мы тут с тобой, Николаич, вот что! Документы ждать, как минимум, дня три, а то и боле! Дыра, я тебе хочу сказать, та ещё! Новосибирск, ё-моё! – недовольно отозвался Николай Борисович, копошась в принесённых им пакетах с красноречивой надписью «Лента».

– Новосибирск?.. – озадаченно взглянул на него Борис Николаевич, позабыв про картошку. – А я думал Екатеринбург…

– Да какая разница! – отмахнулся Николай Борисович, разбирая пакеты. – Лучше глянь, какой я рыбки взял! – он демонстративно выудил из жёлто-синего пакета связку вобл и потряс ею перед очками Бориса Николаевича.

– Нет, ну как какая?! – запротестовал Борис Николаевич, держа в одной руке полу почищенную картофелину, в другой – кухонный ножик. – Может, мы с тобой не туда приехали!

– Да туда! туда! – снова отмахнулся Николай Борисович, убирая водку в холодильник. – Всё правильно, не переживай! Теперь документы оформят, звоночка дождёмся – и под разгрузку!

– А где разгружаться-то, не узнал?

– Нет пока, но вроде как в Питере мужики по этому маршруту разгружаются… – закряхтел Николай Борисович, отчаянно пытаясь что-то выудить из конца холодильника, вскоре он достал кусок мяса и облегчённо опять сел на спальник, снял свою огромную ушанку, вытер потный лоб и закинул головной убор на верхнюю полку.

– Во! Тоже ближний свет! Город дворцов и парков… – недовольно пробурчал Борис Николаевич.

– Ага! Ментов и панков! Тот ещё чердачок всякой волшебной шушеры, призраков и теней прошлого, поверь мне! уж я там хлебнул один раз! – хохотнул Николай Борисович и поставил миску с куском мяса на торпедо, под струи тёплого воздуха из обдува, чтобы разморозить побыстрее. – Да ладно, чего ты вперёд тягача бежишь! Бешенной собаке семь вёрст – не круг! Растаможиться бы сначала! а там посмотрим… Ладно, чего горевать, давай накатим лучше по одной для аппетита!

Он ловко свернул пробочку с бутылки водки, выудил с верхнего бардачка два пластиковых стаканчика и налил в них по чуть-чуть, Борис Николаевич отложил в сторону нож и картошку, вытер руки бумажным полотенцем и принял предложенный напарником стакан.

– Ну, вздрогнули! – шумно выдохнул Николай Борисович и одним махом отправил содержимое стаканчика себе внутрь, Борис Николаевич последовал его примеру: водка растеклась внутри приятным теплом, особенно приятным под завывание ветра снаружи и мерный, успокаивающий гул автономки, исправно дарящей тепло. Дальнобойщики молча принялись за приготовление ужина и вскоре кабину наполнили приятные и аппетитные запахи.

– Между первой и второй – перерывчик не большой, – с этими словами Николай Борисович наполнил стаканчики до краёв по новой; они выпили, благо ужин был уже готов, и закусили картошечкой с рыбкой. – Эх, хорошо! – крякнул Николай Борисович, стуча воблой о колено и спустя минуту ровно, добавил: – Устал я чего-то, Николаич!

– Конечно, так занесло! Дороги совсем не чистят, черти! – отозвался Борис Николаевич. – Не дорога, а сплошное мучение!

– Про чертей, это ты верно подметил! – усмехнулся Николай Борисович и приоткрыв шторку, взглянул в глаза метели, бьющейся в окно.

– Интересно, что там у нас в фурах?.. Неужто такой секрет, что нам и не сказали! – поедая рыбку, покачал головой Борис Николаевич.

Напарник повернулся к нему и пожал плечами:

– Не такой уж и секрет: Счастье везём, как всегда! Чего тут интересного! Наливай! – Выпили, захрустели картошкой да рыбкой, маринованными огурчиками.

– Счастье – это понятно! Но что такое это Счастье?.. Вот в чём вопрос! Ведь для каждого оно разное, своё, как не крути! Верно?! – после некоторого молчания, посмотрел на извечного своего напарника Борис Николаевич.

Николай Борисович тяжко вздохнул и кивнул:

– Верно, – подумав, он добавил: – Меньше знаешь – крепче спишь, Боря! Наливай!

Выпили ещё по одной, включили «Дорожное радио»: приятный женский голос, полный грусти и тоски по любимому, пел что-то о том, как чьи-то усталые глаза всю жизнь глядятся в ночь. Заварили чаю, приготовили бутерброды.