рассказ Седьмой

АНГИНА

Ангина схватила меня за горло накануне важнейшего события в моей детской жизни – вступления в пионеры. Провалявшись два дня с высокой температурой, я лежал в кровати с повязанным на горло колким шарфом, полоскал горло, пил таблетки и "горячее" и страдал от того, что мои одноклассники уже целый день ходят не с шерстяным шарфом на шее, а с красным галстуком, ведь он "цвета одного" с нашим красным знаменем. Именно с этим знаменем, прихватив барабан с барабанщиком из четвёртого "Б" и председателя совета дружины со старшей пионервожатой, новоиспечённые пионэры и пришли к нам домой. Моя мама, сидящая на больничном по уходу за больным ребёнком, конечно, знала об этом официальном визите, но, решив сделать этому больному ребёнку духоподъёмный сюрприз, не ввела меня в курс дела. Услышав звонок в дверь, я был уверен, что это пришли в лучшем случае мои друзья Сергей Пономарёв и Андрей Головачёв проведать болящего, но, заслышав из прихожей барабанный бой и чужие голоса, понял, что сейчас должно произойти что-то необыкновенное, сродни визиту Деда Мороза со Снегурочкой, но ТАКОГО я не ожидал! Повернув больную шею к двери, я сначала увидел просовывающееся в нашу комнату красное знамя . Оно было так неуместно и нелепо в нашей небольшой комнате, что я немного испугался. Его появление сопровождалось барабанным грохотом, за знаменем ввалилась орава моих одноклассников – новых членов красногалстучной пионерии, они заполнили всю нашу комнату и стали нестройно исполнять пионерский гимн – "Взвейтесь кострами". Протиснувшаяся между ними старшая пионервожатая нашей школы на вытянутых руках внесла вожделенный аксессуар – красный галстук. Сказать, что я лежал обалдевший от этого перформанса, значит, просто промолчать, я чуть не терял сознание от грандиозности происходящего. Хор юных пионеров и барабан замолкли. Размахивая перед моими глазами красным галстуком, пионервожатая кивнула вбок головой и на сцену вышел Председатель Совета Дружины, ученик седьмого класса "А"(не помню, как его звали) и, держа перед собой текст, стал читать "клятву юного пионера", что-то там про мои обязательства перед партией и ещё перед кем-то. Я построчно охотно и беззаветно повторил всё, что было предложено. Если бы мне в этот момент предложили бы продать душу сатане или взорвать Земной шар, я охотно бы согласился без всяких условий, даже не требуя персональных преференций, в тот момент я был фанатично экзальтирован и был готов абсолютно на всё ради нашей родной и любимой партии коммунистов, а заодно и с её верным помощником – блоком беспартийных. Возникла заминка, повязывать сакральный красный галстук поверх шерстяного шарфа было идеологически невозможно; моя мама, в прошлой своей юной жизни тоже старшая пионервожатая, быстро сообразила, разрешив двусмысленную ситуацию сдёргиванием с меня больничной повязки в угоду ритуальному процессу, но в ущерб здоровью больного ребёнка. Кивнув вторично, на этот раз барабанщику, залудившему пулемётную дробь, "старшая" беспрепятственно водрузила и повязала мне на полосатую пижаму вожделенный атрибут. Всё, свершилось! С этого момента я полноправный, пусть и больной, но член Всесоюзной Организации – маленький коммунист. Теперь моя жизнь пойдёт совсем по- другому: я перестану обманывать родителей и утаивать сдачу от несъеденных школьных завтраков, по первому требованию буду выносить мусор и беспрекословно мыть посуду, чистить зубы не только утром, но и вечером, буду заниматься только хорошими делами, а не всякими глупостями, в общем, стану человеком. Конец дня прошёл в лёгкой эйфории от сладостных воспоминаний о всех процедурных подробностях посвящения в юные пионеры. Должен признаться, гордость ношения галстука со временем довольно быстро сменилась просто равнодушной необходимостью, и, когда настала пора сменить его на комсомольский значок, я в себе уже не обнаружил ничего похожего на восторженную готовность продолжать дело вечно живого Ленина с его не менее бессмертной партией. Позднее я просто перестал уплачивать взносы в кассу комсомольского младшего брата этой партии, автоматически из неё выбыв. Сэкономил, я думаю, немного, но мне было приятно, что эти деньги я теперь могу потратить на что-то более полезное, на сигареты, например, поскольку ко времени выхода из комсомола я начал курить. Дилемма, какая из двух привычек: платить членские взносы или курение более вредна – мною была определена именно тогда, я больше не платил взносов ни в какие  партийные организации, но продолжаю курить. Я уже тогда был мудр.

PS. В моей жизни состоялись ещё два события, отличивших меня по своей уникальности от остального советского народа. Второе (если считать первым приём в пионеры в постели) заключалось в подлом изгнании меня из лагеря комсомольского актива "Зурбаган» со снятием с должности начальника сельхозработ летом между 9-м и 10-м классами за "аморалку" ̶ формально позорное, а по своей сути, возможно, самое поворотное в моей жизни. Это был мой триумф, мой "звёздный час", высшая точка моей социальной лестницы, с которой меня столкнула, не ведая того, обыкновенная девочка Лариса. Третье, случившееся значительно позднее, ̶ венчание с моей третьей женой в церкви за год до официально зарегистрированного брака. На первый взгляд, эти три события не имеют ничего общего, но я их воспринимаю звеньями одной судьбоносной цепи, и вспоминать их мне приятно, даже второе, отдельно стоящее в моей биографии.

А сейчас ̶ следующий рассказ, тоже на букву "З". Предтечи "Зурбагана" –

рассказ Восьмой

ЗАЧЕРЕНЬЕ

За Че Ренье, то есть страна за Чёрной речкой. Одна из моих "малых Родин" – деревня в Псковской губернии, родина моих крестьянских предков ̶ Викторовых. Мой дед Виктор Викторов служил (работал? был?) кучером у местного помещика, остальная многочисленная родня – крестьяне. У деда было девять детей: Виктор, Павел, Сергей, Пётр, Михаил, Дарья, Анастасия, Антонина и моя мама Татьяна. Тоня и Таня были близнецами и родились последними из детей в 1921 году, естественно, в один день, но дни рождения у них стали разные, у тёти Тони 7-го, а у моей мамы 1-го мая: кто-то чего-то перепутал в сельсовете при их регистрации. Они были похожи друг на дружку чрезвычайно. Когда позднее они работали на одном заводе, каждая из них жаловалась, что с ней здороваются либо дважды, либо игнорируют, считая, что уже поздоровались. Мы с моими двоюродными братьями, сыновьями тёти Тони, их различали, остальным же, даже родственникам, это удавалось не всегда.

Мне очень хочется рассказать о Зачеренье, моя память сохранила довольно многое, связанное с той деревенской жизнью, но всё поведать невозможно, рамки данного цикла воспоминаний не позволяют описать всё, что хотелось бы, возможно (опять откладывается!), позднее я напишу о своей сельской жизни отдельно и подробно. О чём бы всё-таки рассказать?.. Начну с вопроса моего внука Василия, который не был никогда в Зачеренье, да и вообще ни в какой деревне (не считать же таковой деревню Кавелоссим в Гоа, где Вася проводит каждую зиму!). Так вот, когда Вася плохо себя ведёт, чем-то недоволен или что-то его не устраивает, я, желая подчеркнуть необоснованность его претензий, восклицаю: "Эх, Вася, тебя бы на недельку в Зачеренье!" Это стало уже нашей домашней присказкой, и однажды внук меня с энтузиазмом спросил: "А что там есть?!" Я глубокомысленно ему ответил: "Видишь ли Вася, начнём с того, чего там нет. Там нет ничего!" Я имел в виду, что там нет привычных для шестилетнего городского мальчика, родившегося в XXI-ом веке, ни электричества, ни мобильных телефонов, ни интернета, ни водопровода, ни унитазов, ни телевизора, ни холодильника… ничего из ему привычного. Видимо, внук не совсем в это поверил, потому что через некоторое время спросил у своей мамы: "А как же тогда без электричества они подзаряжали свои мобильные телефоны?" Вынужден признаться – никак. Жизнь в те времена, когда я бывал там каждое лето, в шестидесятые годы прошлого века, протекала так же, как и сто, а возможно, и двести лет до этого. Признаками материальных носителей цивилизации были два транзисторных приёмника, работающие, естественно, на батарейках, привозимых из Ленинграда. Одним из них был рижская "Spidola", способная принимать коротковолновый диапазон, второй ̶ "Gauja", тоже латвийский, по которому мы слушали радиостанцию "Маяк". С этим вторым приёмником и, соответственно, с радио "Маяк" мой папа не расставался никогда в буквальном смысле. Приёмничек этот был в специальном кожаном футляре на ремешке, папа носил его на животе. Поскольку в сельской местности приёмник плохо ловил на внутреннюю антенну, папа вставлял в него кусок проволоки, обмотанной вокруг длинной палки длиной метра два. Так он и ходил с этой палкой-антеной на плече. Немногочисленные деревенские соседи недоумевали, почему Танин муж ходит повсюду с удочкой. Я думаю, что ему даже нравился имидж городского чудака. Молодым людям следует, наверное, объяснить, что в шестидесятые годы, когда только появилась радиостанция "Маяк", её вещание представляло собой очень чётко структурированную форму, а именно: каждые полчаса пятиминутные новости с музыкальной отбивкой – фрагментом песни "Подмосковные вечера", остальное время – так называемая лёгкая музыка. Ни "тяжёлой" (её тогда не было, самой "тяжёлой" в то время была музыка Шостаковича), ни классической, ни джаза мой папа не выносил, называя всё, что было за пределами "лёгкой" музыки, "пилюканьем". Позднее, когда я стал подростком и у меня появились собственные музыкальные предпочтения, вступившие в антагонистические противоречия с папиными, его категорическое неприятие моей музыки послужило охлаждению наших в общем-то хороших и, даже я бы сказал, дружеских отношений. Я стал "уходить" от своих родителей, но это случилось позже, а пока в моём детстве всё было безоблачно. Я был, считаю, хорошим сыном: в меру послушным, помогал чем мог своим родителям, хорошо учился, радовал их своим вокальным творчеством (до голосовой мутации), я уверен, мои родители мной гордились.