– Свиристелов и Феофанов.
– И больше никого?
– На моей памяти – никого.
– Это упрощает мою задачу. – Евпсихий Алексеевич ещё раз попробовал дотянуться рукой до кончика носа. – Как бы не старались пять человек, сговорившись заранее, врать об одном и тоже, они всё равно начнут путаться в показаниях.
– Это в том случае, если следователь заинтересован в поисках Истины, а не просто хочет поскорей закрыть дело…
– Итак, вы переборщили со спиртным и перестали осознавать, что с вами происходит. Значит, вы совсем не помните, как эти парни распоясались, понизили планку респектабельности и стали выказывать стремления вступить с вами в половую связь?.. Вы помните хотя бы нескромные шуточки на эту тему, какие-либо намёки?..
– Ну как вам сказать: шуточки… шуточки, конечно, были, но они были очень незатейливы и не грубы, такие шуточки обязательно должны быть и будут, если в компании парней находится девушка. Но я совершенно точно не приметила грубых приставаний или таких, знаете, обжималок в уголке, или непристойных пощипываний за попу, что очень нравится делать некоторым парням, уж не знаю почему. Мы просто жарили шашлыки на улице – благо было достаточно тепло, пили сухое и очень приятное на вкус вино, и я быстро пьянела.
– Парни говорили, почему они не пригласили в гости других девушек, а только вас одну?
– Да, конечно, тут всё дело в Шершеньеве – именно он пригласил меня на дачу, когда как парни раньше договаривались, что будут гулять впятером, что девчонки только всё испортят, поскольку зимой очень трудно создать благоприятные условия для отдыха на плохо отапливаемой даче, и девчонки будут канючить и капризничать.
– Вы же не канючили и не капризничали, а только веселились?
– Насколько я помню – да. Веселье никогда не было для меня фетишем, но тут меня, кажется, чересчур понесло. А затем я совсем опьянела и больше ничего не могла запоминать, и это-то всё и закончилось трагедией.
– Да уж. – построжел голосом Евпсихий Алексеевич. – Мы приступаем к самому важному моменту вашей истории. Рассказывайте всё очень внимательно, не упуская ни одной важной детали, но и не слишком затягивайте рассказ.
– Представляете, Евпсихий Алексеевич, что я совсем не буду затягивать свой рассказ, а скажу, что когда я опьянела и перестала осознавать происходящее – тогда я почувствовала в себе нечто подобное долгому нудному звуку, словно пытающемуся вырваться из замурованного подвала, и это было настолько долго, что я даже не пыталась и понять, как и чем можно соединить этот звук с понятием времени, а затем в сознании появился очень бледный, туго расширяющийся круг, который мгновенно ассоциировался у меня с болью и словом «карачун». И я уверена, что в этот самый миг этот самый «карачун» для меня и наступил: то есть, в этот миг я померла. Это было одновременно и жутко, и сладостно, и невыносимо больно от того, что я уже ничего не могу с собой сделать, но и бесконечно утешительно, что не надо больше делать ничего, чего не хотелось бы с собой делать. В своём новом состоянии я не могла владеть той плотью, которая – скажем так – являла из себя парализованную субстанцию, но я очень хорошо постигала духовную материю, весь накопленный душевный опыт, продвигающийся между тёмных пятен, одним из которых и являлась причина моей смерти. Поначалу я не очень и пыталась как-то освободиться от этого парализованного состояния, хотя, конечно, и грустила о том, что не могу проследовать дальше – в миры, более счастливые и деятельные, но однажды я увидела перед собой некое создание, которое у меня незамедлительно ассоциировалось с ангелом, хотя оно и не имело ничего общего с теми изображениями ангелов, к которым мы все привыкли, и я спросила у него: почему мне не дано проследовать дальше?.. И ангел ответил голосом достаточно аллегорически-назидательным, но с сочувствием, что до тех пор, пока не установится Истина, касающейся моей смерти, с точным определением либо моей вины, либо вины иных людей, я не смогу покинуть временно данную оболочку, дабы проследовать в дальнейший путь и найти в конце концов вечное сладостное успокоение. Эти слова повергли меня в неописуемое горестное состояние, я готова была разорваться от снедаемой тоски и бессилия, и я вновь провалилась в небытиё, в беспамятство, и даже вовсе не полагала из него выбраться. Но вот три года назад мои папенька и маменька приобрели этот гроб, отчаявшись дожидаться каких-либо вестей от меня, установили гроб в моей тихой комнатке, чтоб таким странным способом сублимировать своё общение с любимой дочерью. И только тогда я очнулась – некоторым совершенно неописуемым образом и находясь в столь же совершенно неописуемом состоянии, близком к душевной парализации – очнулась, пребывая в загробном миру, который вы уже назвали очень точно –Тартарары. Мне было одиноко и тоскливо, единственными собеседниками являлись грустные чертенята, озабоченные беспрестанной работой и только умеющие, что жаловаться на свою судьбу. А уж таких жалоб и у меня самой с лихвой хватало, и чертенята только нагнетали безысходность. Но вот вчера передо мной явился тот же самый ангел, с которым я разговаривала несколько лет назад, и торжественно поведал, что пятеро мужчин, возможно повинных в моей смерти, уже умерли и теперь находятся здесь же. Ибо нет явной Истины и на их счёт, дело 23 февраля покрыто мраком, и тут, конечно, надо бы всех порасспросить хорошенько, разобраться «от и до», чтоб злодей получил по заслугам и низвергнулся в пучину вечных мук, а жертва проследовала в миры обетованные.
– То есть, вы хотите сказать, что и служителям загробных миров неизвестны обстоятельства вашей смерти? – опешил Евпсихий Алексеевич, впрочем, посчитавший, что его кто-то сильно хочет обдурить.
– И я не могла поверить услышанному от ангела, но он явно не шутил. Он просто попробовал мне объяснить, что если бы всякое движение на земле – несущее трагедию или радость – возможно было бы досконально запечатлеть, то была бы возможность и куда как более полезная: останавливать событие на уровне зачатия, пресекать в самый начальный миг задумки любое бесполезное злодейство, предотвращать грехопадения и не позволять катастрофам уносить жизни ни в чём не повинных людей. Но ангел мне попробовал объяснить, что у них таких возможностей нет. Всё гораздо хуже, чем мы себе представляем, пока живём на земле.
– Вон оно что. Кажется, я эти обстоятельства хорошо понимаю, поскольку и сам о чём-то таком догадывался. Мне бы пообщаться с этим ангелом, но только не в том месте, конечно, где вы пообщались, мне бы где-нибудь здесь…
– Не уверена, что здесь это возможно.
– Думаю, что это совсем не возможно, но возможно другое. Возможно помочь вам. Итак, смерть ваша загадочна, лица – возможно виновные в вашей смерти – за это время и сами успели помереть, и теперь населяют миры Тартарары, и чтоб всё это собралось в единый мозговой центр и завершилось Истиной, мне нужно расследовать дело 23 февраля и поставить точку.
– Да! – воскликнула Анна Ильинична. – Расследуйте и поставьте точку!!
Евпсихий Алексеевич торжественно кашлянул.
– Но вы уверенны, что умерли именно тогда – на празднование 23 февраля, что случилось четверть века тому назад?
– Странный вопрос. А когда же ещё?..
– То есть, вот вы напились на этой дурацкой даче и обеспамятовали – и всё!! больше ничего в своей жизни не помните?..
– Ни секундочки. Ничего.
– И нудный звук, который сопоставился у вас со словом «карачун», это не столько кусочек памяти, сколько ощущение, что чем-то таким ваша память должна была уплотниться?
– Получилось так, что память была сама по себе, а я сама по себе.
– Но уверены, что не просто померли, скатившись кубарем с крылечка и ударившись головой об лёд, а в результате совершённого насилия на 23 февраля?
– А когда же ещё я могла помереть?? И если надо мной не было совершено насилие, а я просто свались с крылечка, то какой тогда был смысл прятать моё тело?
– А вы считаете, что ваше тело было спрятано, поскольку его не нашли?
