Большой дубовый буфет торжественной махиной возвышался у ближайшей стены. В его стеклянных дверках, украшенных сквозной резьбой, играли солнечные зайчики на декорах из цветного стекла, обрамлённого медью. «Тиффани», настоящий витраж «Тиффани»! На полках буфета свободно разместились нарядные хрустальные бокалы, фужеры и всевозможные графинчики и стопочки. Прямые солнечные лучи, падающие через изломанные фасетом стеклянные вставки, дробились в острых гранях хрусталя. От этого преломления рассыпались радужные брызги по всей поверхности внутренних стенок и полочек, создавая волшебный мерцающий фон.
Большое окно обрамляли старомодные портьеры из вишнёвой плюшевой ткани, мягкими складками драпируясь по бокам широкого крепкого подоконника. В центре потолка – многоярусная люстра из свисающих каскадами бусин хрусталя, с запутавшимися в них сияющими нитями солнечного света. Круглый дубовый стол, как самоутверждение расположился в центре просторной комнаты, окружив себя такими же тяжёлыми, под стать ему стульями. Через приоткрытую дверь в смежную спальню, был виден край кровати с резным изголовьем, созвучным общему массивному духу мебели.
Аврора с тревогой оглядывалась по сторонам, силясь понять, куда это она попала. Так и не найдя логичного ответа, медленно поднялась на ноги. На полу осталась кучка мела, смешанного с трухой и щепками бурого цвета. Она невольно посмотрела наверх. Прямо над ней была абсолютно ровная клеевая побелка. По периметру всю площадь потолка обегала изящная лёгкая роспись, мягко скругляя углы овальными виньетками с нежными цветами. Никаких следов от её внезапного вторжения не осталось и в помине.
Сильно озадаченная этим фактом, Аврора приблизилась к двери из номера и осторожно её приоткрыла, выглянула в узкую щель. Неясный гул голосов, сопровождаемый неспешными шагами, приблизился, и черные тени загородили просвет. Сердце ухнуло с высоты 17 этажа, воздух резко закончился. Но тени уже переместились и мимо прошли трое солидных мужчин непривычно одетых. Дыхание вернулось, и сердце снова осторожно застучало.
В широченных льняных белых штанах, странного кроя рубашках, со светлыми панамами и кепками на головах и в летних туфлях на босу ногу. Аврора почему-то подумала, что такую одежду носили в начале 30-х годов, или чуть позже, но точно, ещё до войны. Навстречу мужчинам появилась девушка, явно горничная – её голубое форменное платье туго перехватил жёсткий от крахмала передник. Пепельные гладко зачёсанные волосы были убраны в косичку и перехвачены косынкой, такой же хрустящей от избытка крахмала. На ногах у девушки белели трогательные хлопчатобумажные носочки, подчеркивая загорелую кожу и освежая туфельки совершенно винтажного вида. Аврора ошарашенно разглядывала уходящую по коридору, когда вновь раздались шаги и очень разборчиво прозвучали слова:
«А вот новый анекдот, послушайте: Сталин в присутствии Лаврентия Павловича Берии беседует с Алексеем Максимовичем Горьким:
– Ну, что, Алексей Максимыч, вот вы написали «Песню о соколе»… «Песню о буревестнике»… Хорошие получились песни… А не могли бы вы написать ещё, например, «Песню о Сталине»?!
Горький в задумчивости покрутил свой ус и ответил:
– Отчего же. Отчего же, Иосиф Виссарионович, попробую.
– Попробуйте, – приободрил его Сталин. – Попробуйте.
И, поворачиваясь к Берии, продолжил:
– Попытка, не пытка. Правда, Лаврентий?!»
Шаги смолкли, вместо них заливистый хохот раскатился по всему пространству. Аврора вздрогнула и невольно отшатнулась от двери, чтобы её не заметили остановившиеся напротив мужчины, смеющиеся над удачной шуткой.
– Тише, Аркадий Семёнович, тише! А то мало ли… – зашипел испуганный низкий голос.
Разрастающийся в душе огонь любопытства пересилил испуг быть обнаруженной и, прильнув к приоткрытой створке, Аврора с жадностью исследователя стала рассматривать беседующих. Один, белобрысый, сухопарый, лет сорока с небольшим, был в белой подпоясанной косоворотке и серых мятых брюках. Его спутник несколько постарше, круглее и ниже ростом, в светлой летней паре и твёрдой соломенной шляпе. Аврора с изумлением рассматривала их ретро-костюмы, когда раздался строгий баритон гражданина в шляпе:
– Иосиф Виссарионович недавно сказал: «Болтунам не место на оперативной работе».
– Так я же не кому попало рассказываю этот анекдот, а только проверенным людям, – почти шёпотом ответил белобрысый и пугливо оглянулся по сторонам. Аврора еле успела отпрянуть в укрытие, прижавшись к стене.
Баритон несколько смягчился, и поддержал разговор другой историей:
– В прошлом году, во время обсуждения хлебопоставок, секретарь одной из областей сострил, говоря о том, что его область не может поставить больше зерна:
«– Как говорят французы, даже самая прекрасная женщина не может дать больше того, что у неё есть.
Иосиф Виссарионович поправил:
– Но она может дать дважды».
Снова послышались приглушённые смешки и шаги и голоса удалились.
Ничего не понимая, Аврора потрясла головой, надеясь, что наваждение покинет её, и она окажется там, где и должна быть на самом деле – в разрушенном временем, одичавшем санатории. Но картинка не менялась. Перед Авророй всё так же был свежеобустроенный новенький просторный номер с нэпманской мебелью из натурального дерева, в духе молодой Страны Советов. Стараясь не издавать никакого шума, Аврора ещё раз прижалась к приотворённой щели и острожно выглянула. Никого не было. Тогда она бесшумно проскользнула в коридор и устремилась прочь в сторону лестницы.
Вместо иссушенных расшатанных ступеней перед ней предстали абсолютно новые дубовые проступи. Через распахнутое настежь окно на лестничную площадку низвергались золотым потоком солнечные лучи. Фокусируясь в зеркальных стёклах, они тиражировались весёлыми бликами на лаке пузатых балясин, поддерживающих поручни янтарных перил.
С улицы, явно из репродуктора, дискретными волнами доносилась бравая музыка. И казалось, что звуки вязнут в раскалённом от зноя воздухе, и, застревая в плотной массе, отражаются жестяным тугим эхо.
Аврора крадучись спустилась этажом ниже и свернула в холл перед новым коридором. Там на стене висел большой портрет Сталина и по углам возле огромного дивана и пары кресел уютно расположились напольные вазы с живыми цветами. Яркими мазками сочной зелени и нежно розовым цветом роз, они оживляли строгий портрет, добавляя в его пафос озорные летние нотки. На приземистом журнальном столике небрежно валялись какие-то брошюры.
Не удержавшись, Аврора подошла и взяла в руки тонкий проспект. Ей попался какой-то отчёт с чёрно-белыми фотографиями. Половину обложки занял снимок нового моста, светлой жирной горизонталью отчертившего горные хребты на заднем плане. Нижний край этой линии покоился на равномерных арках, перешагнувших небольшую речку, и примыкающих берегов, сбежавших неровными волнами к побережью. Под фото красовался гордый текст:
«На советской Ривьере.
Больше половины этой необъятной страны уже покрыто снежной пеленой; в полярных сумерках ледоколы пробиваются через хрустальные толщи; сани мчатся по мёрзлым белым дорогам; огонь пылает в широких печах; густые меха согревают тела охотников; пар бьёт у губ укутанных городских пешеходов. А здесь, у нижней кромки той же страны, невосколеблемой голубизной сияет тёплое море, мягко плещется прозрачная волна, загорелые люди сбрасывают у воды лёгкие одежды и протягивают руки к солнцу, неистощимому, благодатному, щедрому.
Природа ничем не обидела нашу родину. У неё есть уголь, золото, нефть, в ней водятся полярные моржи и тропические тигры, растёт тундровый мох и банановая пальма. Только добывать эти богатства, только растить и множить плодородие – не для чужих и угнетателей, а для себя самих. И вот этот лазурный берег южного моря – сколько радости и счастья может он принести новым хозяевам этой страны!»
Раскрыв брошюру, Аврора углубилась в чтение. Вся статья была пронизана общим идейным духом – радостным воодушевлением и призывами работать на благо советской родины и всего трудового общества. Посвящена она была новой здравнице, построенной для строителей коммунизма. Об этом как раз санатории. И фото именно этого корпуса «люкс». Четырёхэтажное здание с длинными симметричными флангами. В центре – гордый портал, важно покоящийся на круглых станах четырех дорических колонн. Как огромная белая птица спустилась на землю, уселась на хвост и чинно разложила по бокам свои крупные крылья. Всё, как сейчас, только совершенно новое здание, с весёлыми людьми в устаревших нарядах, которые облепили ступени и позируя между колонами.
