Там, где тянется цепочка фамильных склепов, царит атмосфера вечной тишины, не нарушаемой ничем. Только холодный ветер, гуляя по закругленным готическим окнам, воет протяжно и тонко.

Но иногда… если приложить ухо к земле… можно услышать шёпот мёртвых.

Произнеся этот странный монолог, Мейдж кивнула нам головой, благодаря за чай, неспешно встала из-за стола и двинулась своей дорогой.

– Она чокнутая! – с надрывом воскликнула Джесс, едва фигура в чёрном скрылась за деревьями, – я сразу об этом подумала, когда впервые ее увидела.

Мне оставалось только в этом убедиться – и вот, пожалуйста! Держись от нее подальше!

Я только пожал плечами. Описание атмосферы старых кладбищ пришлось мне очень даже по вкусу.

***

Я открыл дверь в трактир, пропуская Джесс вперёд. Веселье шло полным ходом. С полсотни человек галдели, приплясывали и обильно употребляли алкогольные напитки. Мейдж тоже находилась там, все такая же мечтательная, отстранённая и чертовски привлекательная. Она не танцевала, но мужчины всех возрастов крутились возле неё, как подростки. После плясок столы сдвинули в круг. Начался поздний ужин. Мейдж подозвала трактирщика и, вывалив ему на поднос несколько купюр (судя по загоревшимся глазам хозяина, крупных), приказала угостить всех присутствующих пивом. Это известие было встречено одобрительным гулом. Замелькали вспененные кружки, разговоры пошли ещё живее, затем кто-то вспомнил о дневном вопросе Мейдж. Таинственная атмосфера пришла на смену всеобщему веселью. Посетители трактира один за другии начали делиться страшными историями про старое заброшенное кладбище.

– Об этом погосте уже сотню лет ходит дурная молва, – громким шёпотом начал свой рассказ трактирщик, – потому что возле него бесследно люди пропадали. Бывает, уезжает вечером из деревни какой-нибудь нездешний человек да перепутает дорогу, отклонится от тропы и в сторону кладбища пойдёт. И сгинет. И до городка не доберётся и обратно не вернётся. И куда делся, не узнает никто.

– Не всегда бесследно пропадали-то, – подал голос старик с седыми усами, – находили их иногда. Да только не целиком находили. Мой приятель, давно уже покойный, в лесу надалеко от кладбища однажды наткнулся на человеческую руку обглоданную. И только он к ней подошёл поближе, она пальцами окровавленными зашевелила, будто к себе подманивала. Побледнел мой товарищ да с воплями наутек бросился.

– Брехня это всё, – отрезал Эбб, грубый здоровенный детина лет тридцатипяти. Он был одним из тех немногих нестарых местных жителей, кому не хватило желания и способностей обустроить свою жизнь за пределами деревеньки. Как я успел понять, мозг Эбба можно было целиком уместить в наперсток, зато самоуверенности в нем присутствовало с избытком. Сегодня он выбрал для себя роль скептика и был полон решимости находиться в центре внимания, периодически посматривая то на мою жену, то на Мейдж.

– Волки всех этих ваших пропавших людишек сожрали, – продолжал Эбб, – руку-то, может, твой приятель и нашёл, да вот про все остальное наврал.

– А что ты про этот случай скажешь? – вступил в разговор толстый пивовар, – Дед мой, когда молодым был, однажды с товарищем пошел по грибы. В подлеске недалеко от старого кладбища много они грибов нашли, очень много. Стали собирать, разошлись в разные стороны. Прошёл час, другой, вечерело уже. Стал мой дед друга своего звать, а не отзывается тот. Начал он его искать. Ищет, кричит, а в ответ только эхо отзывается. Между тем совсем стемнело. Хотел было дед обратно возвращаться, да понял, что заблудился. Сам тому удивился, ведь лес хорошо знал. Покрутился ещё немного среди деревьев и вдруг наткнулся на кладбищенскую ограду. Кладбище-то поди одной стороной на равнину выходит, тремя другими в лес упирается. Пошёл он вдоль ограды, чтобы до ворот дойти – ворота как раз на равнину смотрят, а оттуда до деревни легко добраться. Идёт он, идёт, а кладбище-то громадное. Какие-то звуки в сумерках мерещиться стали, будто бормочет кто. Натерпелся страху, да не знал, что дальше ещё хуже будет. Когда лес предел, стали видны ворота и показалась равнин. Вознамерился дед к дому бежать, но вдруг остановился. Показалось ему, что за воротами друг его прошёл, мелькнула за оградой знакомая одежда. Окликнул дед друга, стоит, ждёт. Ворота заскрипели протяжно, приоткрылись, выскочил оттуда дедов товарищ и бегом к нему бежит, руками размахивает. А дед мой как закричит!

– Что ж он закричал-то? – не выдержал один из слушателей, – сам искал, а нашёл, вопить вздумал?

– Да не перебивай! – сердито прикрикнул пивовар, – было там от чего завопить! Бежал дедов друг к нему быстро, руками размахивал, да вот только головы у него не было!

– Как не было? – ахнула пожилая баба и закрыла рот ладонью.

– А вот так! Одна только шея осталась со рваными ранами, из обрубка кровь во все стороны хлещет, а меж тем без головы к моему деду мчится. Не стал дед его дожидаться, побежал так, что пятки засверкали. Оглядывался несколько раз, и видел с ужасом, что не отстаёт от него труп. Только ближе к концу равнины, когда уже рядом был наш деревенский подлесок, споткнулся мертвец и упал, а дед нырнул скорей в гущу деревьев и галопом домой. После того случая он не то что в сторону кладбища – он вообще в лес ходить перестал.

Слушатели потрясенно молчали, переваривая эту жуткую историю. Наконец Эбб сказал с ехидством:

– А я слышал, Дирк, что дед твой с молодых лет за воротник заложить любил. С пьяных глаз чего только не померещится.

– Вот после того случая он и запил! – воскликнул пивовар, – Вот потому-то всю оставшуюся жизнь он топил свой страх в пивной кружке! Пропал его товарищ, даже тела не нашли потом! Ни с головой, ни без!

– Мало ли что с ним приключиться могло, – сощурился Эбб, – может, твой дед знал гораздо больше, чем всем рассказал.

– Ты на что намекаешь, скотина?! – возопил Дирк. Казалось, конфликта было не избежать, но тут еще один рассказчик, совсем старенький дедок, вмешался в спор. Он хотел поведать ещё одну историю, и все внимание разом переключилось на него. Рассказывал он хорошо и складно, и я даже подумал о том, что ему в свое время удалось каким-то образом получить нормальное образование.

– Когда я сам был молод, – начал старик, – то держал пари, что проведу ночь на том самом старом кладбище. Мне очень нравилась одна белокурая девушка, и я, поспорив с товарищами, хотел доказать ей свою необыкновенную храбрость.

На кладбище провожать меня никто не захотел. Можно было переночевать в деревенском подлеске и потом соврать, будто я был именно там, где обещал быть. И, видит бог, лучше бы я соврал.

Я пришёл на погост вечером, взяв с собой самогон. Удобно расположился на одной из поваленных надгробных плит и закурил папиросу. Несмотря на показное бахвальство, мне было не по себе, и по мере сгущения сумерек беспокойство усиливалось. Время тянулось медленно.

Наконец совсем стемнело, и только вышедшая луна освещала перекошенные кресты, отбрасывающие кривые тени. Кладбище постепенно наполнилось таинственными ночными звуками. Вкрадчиво стрекотали насекомые, а иногда невдалеке грозно ухала сова.

Внезапно мой слух различил новый звук. Казалось, поблизости кто-то скребется, и как я не старался убедить себя в том, что это мышь или какая другая живность, мне становилось страшнее и страшнее. Я уже сильно жалел, что принял участие в этом споре, и хотел было поскорее двинуться домой, но меня останавливала боязнь быть осмеянным и посрамленным.