Хотя обещанные Олегу десять минут давно истекли, я не смог побороть желание не спеша прогуляться по Покровке и замедлил шаг. Как всегда летний вечер в центре Нижнего был удивительно хорош: воздух наполнился розовыми отблесками, исчезающего на западе солнца; летние кафе кишели народом, так что не везде можно было найти свободный столик; уличные музыканты лениво перебирали струны, или просто сидели на клумбах и потягивали «Окское». Захотелось идти дальше через всю улицу, или, наоборот, развернуться в другую сторону, и, пройдя вдоль кремлевской стены до Чкаловской лестницы, смотреть оттуда, как усталое светило опускается тихо в Волгу, и только последние его лучи над красной линией горизонта золотят кресты, возвышающегося вдалеке кафедрального собора.

Вдыхая запахи летнего вечера, я дошел до ресторана, как показалось, за одну минуту. Я свернул во двор, не доходя до центрального входа. Там располагалась летняя терраса с несколькими столиками, где мы обычно собирались.

– О-о, Иван Михалыч! – протянул, улыбаясь, хозяин заведения.

– Сергей Серге-е-еич!

Сергеич стоял на пороге, раскрыв объятия. Среднего роста, коренастый, подтянутый, он выглядел намного моложе своих сорока, и никому в голову, думаю, не пришло бы, что этот молодой человек является отцом шестерых детей. Я искренно любил его за открытость, простоту и легкость общения. В нем не было ни надменности, которая часто становится спутником преуспевающих бизнесменов, ни важности или строгости. Сергеич всегда был улыбчивым и веселым. Одно меня всегда в нем поражало: как при своем интеллекте, деловом чутье и жизненном опыте он мог постоянно «вестись» за Олегом. Сергеич спонсировал многие его, даже самые бредовые проекты, верил басням о политических заговорах и интригах масонов, и, хотя сам любил иногда подшутить над нашим «Вождем», в конце концов, всегда оказывался на его стороне.

– Иван Михалыч, сколько лет, сколько зим! – сказал Сергеич, пожимая мне руку, – Что не заходишь совсем?

– Не приглашаешь – Сергей Сергеич, вот и не захожу.

– Да ладно, с каких это пор тебе приглашение нужно?!

– Да работа все, Сергеич, – ответил я уже серьезно.

– Ну, ладно. Давай проходи, у нас тут все уже в сборе.

Я прошел вглубь террасы к большому овальному столу, за которым уже сидели человек десять-двенадцать. Впереди на широком плетеном кресле восседал Олег.

– Здорово, Иван, – сказал он, поднимаясь и протягивая мне руку.

– Ваня, привет…привет, Ваня…Иван Михалыч! – посыпались приветствия из-за его спины.

– Здравствуй, Олег.

Пожимая его худую руку, я встретился с ним глазами и подумал, что люблю этого человека, несмотря на бесконечные его причуды и выкидоны, что мне дорога эта странная компания, которая собралась вокруг него. Что и участвую в этих надоевших акциях и митингах, что мне дороги все эти люди. За те несколько мгновений, что мы с Олегом стояли, встретившись случайно глазами, показалось, что головоломка почти собрана, и остаются только какие-то маленькие детали, не нашедшие себе еще места, но тут сзади крепкая рука Сергеича обхватила мой локоть и потянула к столу, так и не дав завершить замысловатый паззл.

– Иван Михалыч, присаживайся вот здесь, рядом с Настей.

Сергеич повел меня к свободному месту в конце и посадил между Ритой и своей женой.

– Рита, привет. Как дела?

– Как дела, как дела, – как обычно, с деланным недовольством пробормотала Рита, – пока не родила? Сам-то как?

– Да ничего, нормально, – шаблонный ответ на традиционно мрачное приветствие.

– А у тебя как, Настя, – спросил я, обращаясь уже к жене Сергеича.

– У меня, собственно, также как у Риты, – ответила Настя, показывая себе на живот.

Все разразились хохотом. Я только сейчас заметил, что Настя была в положении, месяце, наверное, на четвертом.

– Вот это да, Настена! – вырвалось у меня. – Ты же только что вроде родила, а уже опять на сносях!

– Не опять, а снова, – ответила Настя.

– Бедная, Настя, – сказал кто-то.

– Почему бедная? – возразил Олег.– Это естественное состояние женщины; это радость, счастье, праздник…

– Сразу видно, Олег, что ты никогда не рожал, – со своим серьезно-шутливым тоном влезла Рита.

Терраса опять наполнилась смехом от этой «бородатой» присказки, и только покрасневший Олег был серьезен, важен, и, пытаясь перебить общий гомон, громко рассуждал о традиционных ценностях.

Когда общее возбуждение стало стихать, Олег, наконец, сумел привлечь к себе внимание.

– Ну, хватит, – раздраженно выкрикнул он, – Вам все хихоньки да хаханьки! Мы для дела все-таки собрались!

Все начали успокаиваться, смешки, раздающиеся еще то там, то тут, стали постепенно стихать, как шум уходящего поезда, еще минуту назад оглушавшего перрон ревом, а теперь только редкими гудками, доносящимися издалека, напоминавшего о себе.

– Мы собрались здесь не просто так, – начал Олег своим таинственным, заговорщицким тоном.– Сейчас не время для отдыха, для праздных собраний.

Взгляды собравшихся обратились на Олега. Все с необычайным вниманием прислушивались к его словам, будто древние эллины, внимающие оракулу, так, что я чуть не рассмеялся. Меня всегда поражала способность Олега «гипнотизировать» слушателей, которые после первых же фраз смотрели на него, как кобра на факира, зачарованно и бессмысленно покачивая головою. Было в нем что-то демоническое. Худощавый, не просто тощий, а как будто высохший от болезни или голодания, он напоминал древнего подвижника, вышедшего после долгих лет затвора в мир. Может, главным фактором его ораторских успехов было то, что Олег сам верил в правдивость всех своих речей. А может то, что он умел придавать любой проблеме мистическую окраску. Из социальной сферы его рассуждения плавно перетекали в метафизическую, увлекая слушателей в притягательную для всех homo sapiens область иррационального.

– Многие из вас уже знают о том мероприятии, которое мы готовим, – продолжил Олег после небольшой, поистине театральной паузы, – но некоторые еще не слышали о нашей новой акции.

Он еще на секунду замолчал и, обведя нас всех взглядом, продолжил.

– Сейчас для нашей страны наступило очень тяжелое время. Какие главные у нас сейчас проблемы? Экономика, вроде бы, стабилизировалась после лихих девяностых. Мы уже не голодаем, не считаем копейки. Если тогда, после краха Союза, каждый из нас думал, как дожить до зарплаты, и мог накопить денег только на новую одежду, а то и на это не хватало, то теперь мы копим на поездки в Турцию или Египет, покупаем машины, телевизоры, телефоны. Мы все время ропщем, все время чем-то недовольны. Вот сейчас мы ехали с Ритой в автобусе, и она жаловалась на власти, на то, что жить невозможно на такую зарплату. Жаловалась, Рита? – спросил Олег, в упор глядя на Риту.

– Жаловалась, – честно, уже без обычной для нее язвительности, призналась Рита.

– Жаловалась, – снисходительно сказал Олег. – А на что ты жалуешься все время, Рита? На что все у нас жалуются? Помнишь ты, Рита, как жила в девяностые. Однажды ты рассказывала мне, как в этот прекрасный период вернулась из школы домой, а у вас на всю семью был только один кусок хлеба, и твой отец со смехом спросил: «Что, Маргарита, сейчас съедим или на завтра оставим?» Было такое, Рита? Конечно, было, – ответил он сам на этот риторический вопрос. – Такое в те времена случалось практически в каждой российской семье. А нынче часто приходится видеть тебе голодающих? Нынче у нас многокилометровые пробки, потому что практически в каждой семье есть собственный автомобиль, а то и не один. Ты вот, Рита, ездила этим летом в Египет. Это что, от плохой жизни? Мы все сейчас на что-то ропщем; и я поражаюсь, как коротка память человеческая, ведь больше всего ропщут на плохую жизнь те, кто помнит девяностые, и всю эту разруху, и голод, и разбои. Согласно моему скромному мнению, а вы все знаете, что я далеко не профан в истории, не было никогда в России более сытого времени, чем сейчас. Почему же я говорю о тяжелых временах? В чем же тяжесть? Наша эпоха и самая сытая, и самая страшная, потому что в этот век благоденствия мы потеряли самое главное, то, что наполняет жизнь человеческую смыслом…