Новиков встал с кресла и подошел к большому деревянному шкафу, занимающему полкабинета. Открыв дверцу, он извлек из шкафа тоненькую папочку. Открыл ее и бережно достал оттуда пожелтевшую от времени царскую грамоту.

– Вот полюбуйтесь. Высочайшим повелением императрицы Анны Иоановны, от 30 марта 1730 года, капитан-лейтенанту лейб-гвардии Преображенского полка Петру Гавриловичу Сабурову за заслуги перед отечеством даруется поместье и десять деревень в местечке Осиновка Казанского уезда.

Мария с трепетом взяла в руки старинный документ.

– Но здесь написано Осиновка, – Мария бросила вопросительный взгляд на Новикова.

– Совершенно верно.– поспешил развеять ее сомнения Новиков. – Именно так называлось поместье до появления в этих местах бравого гвардейца Сабурова. А когда он тут обосновался и окончательно укоренился, приказал переименовать Осиновку в честь своей фамилии в Сабуровку. Сохранилась даже информация, что событие это он приурочил к своему бракосочетанию с местной дворянкой.

– А кто она и как ее фамилия известно?– Мария с надеждой посмотрела на Новикова.

– К сожалению, история умалчивает об этом, – качнул головой Новиков. – Как и о том, были ли у них дети и в каком количестве.

– Судя по найденным дневникам, были, – уверенно произнесла Мария.– Это была девочка и звали ее Мария.

– Возможно, вы правы, но я все же не стал на сто процентов утверждать, что эти дневники принадлежать прямой наследнице Петра Гавриловича.

– А я уверенна в этом,– горячо возразила Мария. – Я уже подсчитала. Все сходится. Вот посудите сами. Когда он получил дарственную на земли, он был молодым гвардейцем в чине капитан-лейтенанта. Ему вполне могло бы быть лет 20 на тот момент. Согласны?

– Вполне. Отчего и нет, – согласился Новиков.

– В 1762 году, на момент первой записи в дневнике, девице Марии могло бы быть лет семнадцать. Значит, родилась она примерно в 1745 году. На этот момент Петру Гавриловичу 35 лет. Самый возраст, чтобы стать отцом семейства. Вы не находите?

– В ваших словах есть резон, – кивнул Новиков. – Однако я все же убедился бы в подлинности этих дневников. Действительно ли они написаны во второй половине 18 века. Или это фальсификация.

– Фальсификация? – Мария качнула головой. – Тут три дневника с временным интервалом в 15 лет, с проставленными датами почти на каждой странице. Не думаю, что это подделка. Кто пойдет на такой чудовищный труд. Да и зачем?

– Если б вы знали, Мария, сколько раз переписывалась история. Вы бы не были так уверены в ваших категоричных утверждениях.

– Конечно, я дилетант и в этом ничего не понимаю, но интуиция подсказывает мне, что я права.

– Можно отдать один из ваших дневников на экспертизу, – предложил Новиков. – Правда, в нашем музее нет такого эксперта. Обычно в подобных ситуациях мы отправляем исследуемый документ в областной музей истории искусств. Если вы доверите мне один из дневников, то я организую такую экспертизу.

Несколько секунд Мария раздумывала. Она ведь обещала Херсонцеву приехать через два дня.

– А сколько времени потребуется на проведение такой экспертизы,– спросила Мария.

– Недели две, как минимум. Вас это устроит?

– Устроит, – не стала раздумывать Мария. – Вот возьмите вот эту тетрадь.– Она протянула Новикову третий дневник. – А остальные два я буду пока переводить.

Возвращаясь домой, Мария думала о том, что Херсонцев снова будет злиться и упрекать ее. Но ей было уже все равно. Ей не терпелось, как можно скорее, погрузиться в продолжении истории девицы Марии.

4.

Сабуровка. 1762 г.

Мария проскользнула в свою комнату и плотно прикрыла за собой дверь. Весь мир с его назойливой грубостью и бесцеремонностью остался лежать где-то далеко, за гранью пространства очерченного стенами ее комнаты. Мария постояла немного около двери, прислушиваясь к звукам, доносившимся из коридора и, уловив нервное шарканье шагов папеньки, решительно задвинула задвижку на двери. Обезопасив себя таким образом от вторжения в свое личное пространство кого бы то ни было, а в первую очередь горячо любимого папеньки, Мария вздохнула с облегчением. Наконец-то она одна и спокойно может подумать обо всем, что приключилось с ней накануне. Только сейчас в убаюкивающей тишине своей комнаты она почувствовала страшную усталость. Мария присела на софу, в изнеможении откинулась на гору шелковых подушек и прикрыла веки. Перед ее глазами, как наяву, вспыхивали и гасли картины сегодняшнего утра. Вот она одна мчится верхом, крепко натянув поводья. Ветер обдувает ее разгоряченные щеки, ветки деревьев то и дело хлещут по лицу, но она почти не замечает этих хлестких ударов. Она упивается непередаваемым ощущением бешенной езды, наслаждается силой и упругостью своего молодого гибкого тела, возможностью лететь во весь отпор наобум, куда глаза глядят, позабыв про все на свете. И нет рядом никого, кто мог бы воспрепятствовать ей в ее любом, самом сумасбродном желании. Вот это и есть счастье, вот это и есть настоящая свобода. Мария приподнялась на локтях, почувствовав потребность встать. Усталость ее, как рукой сняло. Прикоснувшись мыслями к своей утренней прогулке по лесу, она будто живой воды пригубила. Ее всю, с ног до головы, вдруг охватила жажда деятельности. Мария вскочила на ноги, даже не понимая еще того, что она сделает в следующую секунду. Просто ее тело просило движений и она повиновалось его страстному призыву, не рассуждая и не задумываясь о том, как она удовлетворит эту внезапно возникшую потребность.

Мария бросилась к двери, откинула задвижку и выглянула в коридор. Там никого не было. Пустота равнодушного пространства, навалившегося на нее своим безразличием, нарушалась мерным тиканьем часов, висевшим на стене между двух окон, выходивших в сад. Взгляд ее проник сквозь стекло в гущу раскидистых деревьев, росших под окнами, устремился вдаль, за пределы вековых лип, окаймляющих сад, и служащих границей их имения и имения их соседей помещиков Ланских, отпрыска которых она внезапно повстречала сегодня во время утренней прогулки. Перед внутренним взором Марии живо встал образ ее нового знакомого. Мария задумалась, вспоминая гвардейца. Настроение ее вмиг переменилось, жажда деятельности сменилась другой жаждой.

Мария вернулась в комнату и нерешительно подошла к зеркалу. Ей вдруг захотелось узнать достаточно ли хороша она, может ли она быть интересна таким мужчинам, как этот гвардеец? До сих пор она об этом никогда особенно не задумывалась, считая себя пусть не красавицей, но вполне симпатичной девушкой. Ей этого было вполне достаточно знать о себе. Но сейчас, в сию минуту, она почувствовала недостаток этого знания, ей захотелось большего, захотелось иметь доказательство своей красоты. С волнением и трепетом Мария остановилась перед зеркалом. Она впилась в свое отражение испытывающим взглядом. Из холодной невозмутимости стекла на нее смотрела довольно миловидная девушка семнадцати лет отроду с густой копной рыжих волос на голове. Нежно очерченный рот и огромные сияющие зеленые глаза доминировали на ее лице, завораживали, притягивали взгляд, оставляя в тени все остальное. Но, как только спадало первое впечатление, на поверхность лица всплывали другие его подробности, которые решительно не нравились Марии. Слишком волевой подбородок лишал ее облик мягкости и женственности салонных великосветских красавиц. А чуть вздернутый носик и широкие скулы с густым румянцем делали ее похожей на простолюдинку, на ее сводную сестру Лизу, рожденную крепостной девкой от ее папеньки.

Девка та умерла при родах, благополучно разрешившись девочкой. Мать Марии не вынесла такого вероломства своего мужа, слегла с нервной горячкой и вскорости умерла, оставив на руках у мужа две малолетних девочки.

Петр Гаврилович немного погоревал от этой потери, но быстро утешился, взяв себе в сожительницы их ключницу Агафью. Что касается незаконной дочери, то он принял решение оставить девочку в своем доме и воспитывать, как свою собственную родную дочь. Девочку нарекли Лизой, приставили к ней кормилицу и няньку, а когда малышка подросла ее вместе с Марией, благо они были погодки, отдали в обучение разным премудростям специально нанятому учителю. Папенька не поскупился и для этой цели выписал из самой Франции образованного во всех отношениях француза Жана. Он обучал девочек не только грамоте и разным наукам, но и игре на фортепиано, танцам и даже давал им уроки фехтования. Лиза эти уроки брать отказалась, а вот Мария оказалась способной ученицей и отдавалась фехтованию со всей страстью своей натуры, на которую только была способна. Удивленный француз не ожидал такой прыти от своей ученицы и уже через год уроков вынужден был признать, что Мария владеет шпагой даже лучше, чем он сам.