Когда папы не стало, я сразу обратился к отцу Василию, чтоб он попросил моих друзей помолиться о новопреставленном родителе. Матушка Стефания прочитала за ночь всю Псалтырь о упокоении его души. А я, уставший после службы, прилег немножко отдохнуть и тут вижу во сне дивный белый дом. И радостный папа ко мне обращается: «Мне построили дом. Видите, какой красивый? И мне подарили семьдесят два подарка на день Ангела. Я вам очень благодарен. Это для меня такой прекрасный день!» Я проснулся и всем рассказал этот сон. Матушка Стефания предположила: «Может, это потому, что прочитали всю Псалтырь?» А когда я приехал домой, отец Василий встретил меня словами: «Владыка, я заказал семьдесят две литургии и семьдесят два отпевания на 8 ноября». Семьдесят два! Вот вам доказательство великой благодатной силы православной литургии и того, как наши покойные к нам близки. 8 ноября, в день памяти великомученика Димитрия Солунского, покровителя моего родителя, были похороны, как и сказал отец при расставании.

Он был очень добрым, и на похороны пришло море людей, человек семьсот. Отпевали четыре архиерея. Дивно было, когда гроб положили на телегу, лошади не тронулись с места — не пошли со двора. И мы ждали, пока придет машина. Ночью разыгралась вьюга, а утром все успокоилось, вышло солнце. Мы похоронили отца, все пришли к нам на поминальный обед. Люди покушали, посидели минут сорок. Вдруг ударила молния, хлынул дождь — за три минуты все залил. И люди разбежались по домам. Вот и все. Как хотите, так и понимайте. «Земля живых» рядом с нами, и душа наша туда тоже порой приближается еще в этом мире.

Примером тому может быть и история с дедом Сидором, о котором уже упоминал. Когда я еще учился в торговом техникуме, мы с ним однажды договорились, что если я раньше умру, то я ему приснюсь, если он — то он мне приснится и сообщит, как все было. Прошло время, я уже о том забыл, и про деда ничего не знал. В одно время зимой так сильно замело снегом, что я не мог приехать на выходные домой. Приехал на следующую субботу и спрашиваю у мамы про деда Сидора, а она говорит: «Его уже нет неделю». А мне снился сон со вторника на среду. «В тот день отец к нему пошел с едой», — присела на стул мама. «Мы с ним побеседовали, — объяснил мне во сне Сидор, — я сказал, если умру, то мыть меня не надо. Отец твой запел. Я еще немного посидел, штопал рукавицы. Когда мне стало плохо, я достал 17 рублей 62 копейки, положил на подоконник и открыл двери. И только я лег — сразу умер. А чтоб ты знал, что это правда, скажу тебе, что в такой-то день умрет девушка в нашем селе» (он назвал ее по имени). Мы с мамой поговорили о случившемся, и я снова вернулся на учебу. А когда в следующий раз приехал и спросил маму о той девушке, то услышал: «Умерла она». Такое тоже было.

Сегодня я читаю в книге о наших старцах, об их блаженной кончине и имею возможность благодаря Богу, Божией Матери и преподобным соприкасаться с явлением смерти братии. Вот пример, который случился помимо моего желания: мы говорили за два дня до смерти с отцом Марком, архимандритом Лавры, и я ему сказал: «Ты скоро уйдешь». И через два дня его не стало. Помню, как говорил с отцом Алексием. Был у нас такой старенький монах святой жизни, который незадолго до своей кончины слышал прекрасные голоса, которые поют Херувимскую песнь, и просил меня, чтоб я помолился. В разговоре речь зашла о смерти, и он сказал: «Нет смерти, владыка! Есть вечная жизнь». На таких людях, духовно углубленных в текущей жизни, я видел пример блаженной кончины. Бог прославляет потрудившихся Ему в свое время, но дает возможность размыслить и над собственной жизнью.

Смерть — это таинство. Это третий день рождения. Честно говорю: нет такого дня, чтоб я не думал о смерти. Но постигнуть глубину смысла этого слова и переживание самого события никак невозможно. Могу представить, как буду лежать в гробу, но вот что переживает душа — непредставимо и никак не помещается в моем сознании. Всякий чин погребения мирянина и младенца просто непостижим по своему значению. Но для монахов есть особый монашеский чин отпевания — он необычайно глубок по своей сути, значителен для души и при этом такой радостный, что я бы его сравнил с Пасхальным каноном. Если бы люди знали, как это благодатно, наверное, весь мир, хотя бы перед смертью, ради одного чина отпевания принял бы монашеский постриг.

Подтверждением тому можно назвать и бывшее с насельником нашей обители схиархидиаконом Стефаном, который умер в двадцать пять лет. На обратной дороге в Лавру с отпевания моего отца он вдруг задумчиво произнес: «А вот чья будет следующая очередь после вашего папы?» Я ему ответил: «Может быть, моя?» Надо сказать, что отец Стефан очень радовался за того, кто болел раком. Говорил: «Какой счастливый человек! Он может приготовиться, сам все раздать». Настал май, и я вижу, что он еле идет. Я всегда говорю братии: «Если кто-то заболел, сообщайте мне». Болезнь — это естественный образ, как и смерть. Мы же не знаем судов Божиих. Я не стремлюсь проникать, куда нам невозможно, мне достаточно того, что Господь дает мне жить. Его благая воля простирается над каждым, лишь бы мы были истинными христианами и стояли в святой православной вере.

И вот отец Стефан признается: «Владыка, у меня так болит внизу живота». Я говорю: «Что ж ты молчишь?!» Если надо, то я всегда звоню своему другу Александру Юрьевичу Усенко, директору института хирургии имени Шалимова. Туда на следующий же день отвезли отца Стефана. Через день после обследования ему сделали операцию. Доктор дал знать: «Здесь водянка, но чтоб не было ничего другого… Сделаем гистологию, тогда могу сказать». После операции мы забрали Стефана домой, а через несколько дней звонит мне Усенко: «У него уже метастазы по кости выше таза на уровне почек». Спрашиваю: «Что можно сделать?» — «Уже ничего».

Мне надо посетить болящего, но непросто нести такие вести. Я зашел к нему, присел: «Сказать тебе правду?» Он кивнул: «Говорите». — «У тебя онкология». Он перекрестился: «Слава Богу!» Наш юный архидиакон воспринял сообщение очень спокойно, сказал, что у него тетя и бабушка болели онкологией. Когда меня братия попросили постричь его в схиму, стали думать, какое имя ему дать. Отец Поликарп назвал: «Стефан — в честь первомученика архидиакона Стефана». Он не сразу согласился на схиму, но потом принял предложение. И вот мы совершаем в пещерах его постриг в высший ангельский образ. Конечно, меня слезы заливают, знаешь, что умирает юноша святой жизни. Но что можно сделать? В конце пострига говорю: «Обычно в эту минуту поздравляют… но ты знаешь причину своего пострига. И я тебе ничего не могу сказать». А он улыбается: «Владыка, не надо ничего говорить. Вы уже все сказали и сделали». Я ему благословил: «Отец Стефан, пока можешь, ходи на службу и садись на мое место». И он приходил каждый день, провозглашал всегда мирную ектенью. Потом садился на стульчик, где сидит наместник, а после его братия под руки вела в келью.

Скажу, что у него не было ни малейшего страха, ни малейшего ропота, ни малейшей обиды. Только когда мама пришла и взяла его на руки — тогда от него осталось уже не более 35 килограмм — она очень рыдала, а он взял палку и бросил в нее. Мать пожаловалась мне, и я зашел к нему: «Стефан, ты себя неприлично ведешь». Он попросил, чтоб она вышла: «Владыка, мне и так не очень хорошо, а она здесь рыдает, голосит на всю келью. Уже поздно плакать. Я один сын у родителей и так переживаю, с кем они останутся…» Мать у него была балерина, заслуженная артистка Крыма, а отец — первый тенор, народный артист Союза. «Я знаю, что они остаются ни с кем. Мне так жаль ее, что нельзя передать. Но я знаю, что Господь их не оставит». Мать его уже умерла — Господь забрал ее на Пасху (среди православных великой милостью Божией почитается перейти в жизнь вечную в праздник Воскресения Христова. Церковное предание гласит, что преставившиеся в православной вере на Светлой Пасхальной седмице, а тем более в великий праздник Пасхи, минуют мытарства. — Ред.). Потом я урезонил ее: «Нина, заканчивайте убиваться. Не надо при нем плакать». — «Ну как? — всхлипывает. — Я его маленьким носила…» Говорю: «Божия Матерь тоже держала на руках Своего Сына, когда Его сняли с Креста. Подражайте Ей».