Однако для других авторов замена терминов привела к формированию неожиданных и довольно тенденциозных идей. В их устах, как отмечалось выше, «соборность» приобрела совсем другой смысл. А потому выходит, что эта неточность, малозаметная на первый взгляд, порой становится причиной зримого разлада между Русской и другими православными Церквами (Константинопольской, Антиохийской, Александрийской и Элладской, например), которые читают иной Символ Веры. И действительно, для греков предлагаемая редакция Символа Веры, особенно в толковании «соборян», выглядит не просто нелепо, а оскорбительно[210].
В данном случае неважно, насколько эти обиды адекватны вызвавшей их причине. Важно, что возник новый повод для разлада, создающий угрозу церковному единству и братской любви. И если в связи с неточностью перевода один из членов Символа Веры может быть истолкован так, что первоначальный его смысл утрачивается, то чем «соборяне» отличаются к лучшему от латинян, включивших Filioque как термин, развивающий прежнюю редакцию Символа? Не стоит удивляться поэтому, что доктрины, ищущие свое основание в «соборности», не находят общепризнанного богословского обоснования.
Обратим внимание на еще одно авторитетное мнение: «Славянские церкви заменили в Символе Веры термин “Кафолическая церковь” выражением “Соборная церковь”. Если это есть перевод термина “Кафолическая церковь”, то он крайне неудачный, так как совершенно не выражает его содержания. Если это является сознательной заменой одного термина другим, что, впрочем, маловероятно, то значит ли это, что славянские церкви отказываются от термина “Кафолическая Церковь”? Еще более поразительно, что на термине “Соборная Церковь”, начиная с Хомякова, строится целая богословская система. Термин “Соборная Церковь” в настоящее время употребляется в значении, не имеющем никакого отношения к термину “Кафолическая Церковь”»[211].
Протопресвитер Николай Афанасьев (1893–1966) нисколько не преувеличивал: начиная с А.С. Хомякова (1804–1860), весьма прохладно относившегося к понятию «кафоликия», для его последователей и сторонников стало признаком хорошего тона в противовес авторитетным богословским мнениям противопоставлять термин «кафолический» понятию «соборность». Для чего ни в православном вероучении, ни в предании, ни, наконец, в истории Церкви на самом деле нет никаких предпосылок.
Так, возражая против термина «кафолический», признанный лидер славянофилов писал: «Стоит открыть глаза, чтобы убедиться, что Церкви восточного вероисповедания суть Церкви областные, местные, народные, не составляющие Церкви Всемирной. Которая же из Церквей есть Кафолическая? Где она? В Риме? Пусть покажут мне Римскую церковь в народе турецком, в Турции; в народе персидском, в Персии; между неграми в середине Африки? А в то время, когда еще Церковь была, так сказать, в колыбели, когда она вся заключалась в тесной храмине, осветившейся в Пятидесятницу огненными языками, она ли, Церковь ли, была кафолична, или это свойство, в то время, принадлежало язычеству? А когда торжествующее магометанство распростерло свои ястребиные крылья от Пиренейских гор до границ Китая, кто был кафоличен: Церковь или Ислам? Или скажут, что Церковь кафолична и была искони таковой не в том смысле, будто бы фактически обнимала все народы, а в том, что ей обещано, т. е. кафолична в силу своей будущности? Я этому верю, но, в таком случае, каким образом может метаться в глаза теперь, в настоящую минуту, отсутствие того, что впереди?»[212]
Конечно же, такая позиция не могла не вызвать ответной реакции. Как будто недоумевая над заявлениями Хомякова, протоиерей Георгий Флоровский отмечал, что «Церковь была Соборной даже тогда, когда христианские общины были лишь отдельными и редкими островками в море неверия и язычества»[213]. Более широкое опровержение словам Хомякова давал митрополит Московский и Коломенский Макарий (Булгаков) – (1816–1882). В частности, он писал, что по своей природе Церковь вовсе не нуждается в том, чтобы в данную конкретную минуту включать в себя всех людей. Она вселенская по своему предназначению. А Соборной она может быть принята лишь в том смысле, что, в отличие от Ветхозаветной церкви, Церковь Христова не делит людей по национальности, языку, гражданству и т. п.[214]
И если отталкиваться не от произвольных толкований наших светских богословов, а от векового разума Церкви, то к величайшему недовольству славянофилов следует признать, что Катехизис Католической церкви, столь презираемой ими, в значительно бо́льшей степени соответствует определениям, рожденным еще во времена Древней Церкви. Слово «Вселенский» («Католический», «Кафолический»), говорится в нем, означает «универсальный» в смысле «всеобъемлющий» или «всецелый». Церковь Вселенская, потому что в ней присутствует Христос, а там, где Христос, там есть и Вселенская Церковь. Кроме того, она Вселенская, поскольку послана Христом всей совокупности человеческого рода[215].
Впрочем, существует еще один аспект, имеющий прямое отношение к вопросу об органах и лицах, которым усвояют значение высших центров церковной власти. Развивая свою мысль о вселенской, кафолической природе Церкви, митрополит Макарий (Булгаков) писал, что ее Соборность обусловлена, помимо указанных выше соображений, еще и тем, что Восточная Православная Церковь состоит из множества национальных (Поместных) церквей, каждая из которых сохраняет всю полноту природы Церкви Христовой. В свою очередь любая национальная Церковь делится на епископии, благочиния и приходы, каждый из которых являет собой малый образ и полное подобие Кафолической Церкви. И вся эта органическая совокупность дает эффект «соборности»[216].
То, что эта картина адекватно отражает дух братской любви, царящий в Кафолической Церкви, никого убеждать не надо. Однако, помимо духовной составляющей, Церковь земная, пребывающая здесь и сейчас, нуждается в зримых формах единства. Одной из них является Евхаристическое единство, сохраняющееся между национальными православными Церквами и основанное на признании одного и того же вероучения, предания и канонической практики. Но этого мало. Жизнь не стоит на месте, постоянно возникают задачи, требующие своего разрешения. Порой они касаются весьма сложных вопросов, включая первоосновы веры. Очевидно, что для сохранения зримого единства и духа братской любви, самого Евхаристического единства, наконец, необходимо, чтобы данные решения были признаны другими православными Церквами.
Это особенно актуально для актов церковного суда, вновь принимаемых церковных канонов, вопросов церковного устройства (в частности, признания автономии или автокефалии другой Поместной Церкви), возможности участия в тех или иных религиозных обществах – например, в экуменистическом движении. Нет никаких сомнений в том, что единство мнений в данном случае решительно необходимо. Только в этом случае можно говорить о едином соборном церковном теле, поскольку рецепция как раз и представляет собой способ общецерковного усвоения догматических, канонических идей и актов, принятых легитимными органами церковной власти Православной Церкви.
Протоиерей Сергий Булгаков (1871–1944) некогда справедливо писал: «Мы живем в такую эпоху, когда замкнутое, провинциальное существование Поместной Церкви становится уже невозможным, когда возникает ряд вопросов не только междуцерковного, но и междуверои-споведального характера»[217]. Было бы нелепо полагать, будто эта актуальность в настоящее время уже изжила себя. Однако сегодня Поместные Церкви Греко-восточного вероисповедания вовсе не считают себя связанными обязательным признанием собственных актов со стороны других братских Церквей. Например, в Уставе Русской Православной Церкви нет никакого упоминания об этой процедуре. Напротив, согласно п. 20 главы II и п. 17 главы III Устава, решения Поместного Собора и Архиерейского Собора вступают в силу сразу после их принятия. Кто же в этом случае вправе и даже обязан обеспечить рецепцию?
