Это был такой решительный переворот в сознании, прецедент, не имевший более никаких аналогов среди соседних народов! Задолго до теорий о равенстве и «правах человека», социального государства и «права на достойное человеческое существование» (и помимо них, добавим мы), права каждого еврея были защищены Законом как человека, равного со всеми остальными израильтянами перед Богом.

Понятно, поэтому, что выбор израильтянами Саула – такое же легкомысленное, открытое уклонение от Божественного Провидения, как и замена Господа Саваофа божками и идолами, Царствия Небесного царством земным, а веры – фарисейством. Этот аспект очень ярко проявляется в главе 12 первой Книги Царств, где Самуил сравнивает грех избрания израильтянами царя с их постоянным уклонением от Истинного Бога. Он же прямо говорит, что царская власть является угодным Богу институтом, если только – и это чрезвычайно важно – царь и сами евреи будут ходить вслед Господа и слушать Его (1 Цар. 12: 14, 15). Очевидно потому, что только в этом случае государство и власть выполнят свое предначертание в глазах Бога. Ведь цель их в действительности одна – спасать падшего человека.

Увы, Израиль не искал царя-священника. Оставив своего Бога, они предались Ваалу и пожелали не благостного владыку, а царя-язычника[148]. Не удивительно, что уже очень скоро наступил открытый разрыв отношений между Саулом и Самуилом, символизирующий забвение царем Бога и своих обязанностей служить Ему (1 Цар. 13: 8–14). Иными словами, отказ от теократических основ царской власти.

Лишь позднее, после святых царей Давида, Соломона, Иосии, образ царя Израиля стал приближаться к своему идеалу. «Народное желание было приведено в согласие с теократией: народу был дан царь, наделенный юридически всеми обычными правами, – словом, такой, какого желал народ. Но чтобы быть действительно теократическим царем, он не должен был применять свои права на практике, он должен был не столько управлять народом в обычном смысле, сколько показывать ему пример послушания Богу и Закону Его.

Итак, над царем возвышался Закон, ставивший это учреждение в возможное согласие с теократией. Царь был исполнителем воли, но не народной, а Божьей, законом для народа тоже была воля царя, но воля, контролируемая религией. Не соответствующий своему призванию царь низвергался, но опять не самим народом, а Богом через народ»[149].

Это время навсегда осталось в памяти израильтян идеалом политического и религиозного благосостояния. Неудивительно, что в скором времени евреи стали дорожить царем как основой своей жизни, «светильником жизни» (2 Цар. 21: 17), без которого придет в расстройство все государство. Он считался наместником Иеговы, священником, органом Божественного воздействия на еврейский народ[150].

Безусловно, в глазах ветхозаветной Церкви царский статус имел сакральный характер. И не случайно в Израиле считалось, что царь предлагал себя как живую, священную жертву, угодную Богу. Только он приносил жертву в духовном смысле. А левиты лишь воспроизводили духовную жертву царя своими символическими действиями, принося не духовную жертву, а жертву плоти, низшую по значению[151].

Как видим, образование из горсти еврейских племен единого государства во главе с царем явилось не концом теократического века, а становлением Израиля как религиозной Империи, должной не только сохранить веру в Единого Бога, но и распространить ее среди бесчисленных народов. Тот факт, что царь Давид перенес Ковчег Завета в Иерусалим, где сам резидентировал, объединило в сознании израильтян царский статус со священническим[152]. В свою очередь, построенный царем Соломоном Иерусалимский храм стал зримым символом религиозного и национального единства Израиля. Царь, как глава государства и священник, объединял собой евреев, в свою очередь. Но он был обязан подчиняться Закону, создавшему его статус, вознесшему его к Богу. Это была первая, пока еще ветхозаветная, но блистательная по своему замыслу «симфония» царства и священства, Церкви и государства.

Не случайно идея царской власти, как она сложилась в Израиле, оказалась чрезвычайно востребованной потомками. Создание Христовой Церкви вовсе не означало отказа от ветхозаветных теократических принципов. Блистательная Византия приняла идеал Израиля и развила его. Именно из Ветхозаветного Израиля пришла в Византию идея царя-священника, царя-мессии, избранника Божьего, защитника и покровителя Церкви. Как замечал один исследователь, «в Византии Ветхий Завет имеет основополагающее, почти конституционное значение, он служит таким же нормативом в политической области, как Новый Завет – в сфере нравственности. История еврейского народа, тщательно очищенная христианским прочтением от всего исторического и еврейского, рассматривается как набросок того, какова будет или, по крайней мере, какова должна быть история Империи, как способ осознать, при каких условиях и в соответствии с каким библейским прообразом правитель приобретает или теряет легитимность, сын наследует власть собственного отца, а царь сможет называть себя священником»[153].

Без политического оформления, без поддержки власти не мог бы состояться ни Ветхозаветный Израиль, ни Кафолическая Церковь времен христианских императоров. Разумеется, эта «симфония» царства и священства была возможна лишь при одном условии – теократическом характере власти царя и теократическом сознании самого населения государства. И нарушение хотя бы одного ее члена неминуемо ведет к кризису этой удивительной конструкции. Рушится теократическое государство – Церковь подвергается гонениям. В свою очередь, кризис в Церкви почти автоматически разрушает и государство, разлагает его.

Как известно, разрушение религиозного единства стало, по существу, главной причиной разделения еврейского народа на два царства – Иудею и Израиль. Религиозное расстройство привело к помутнению национального самосознания, и в скором времени израильтяне Южного царства в массе своей перестали осознавать национальное единство с евреями Северного царства. Отношения между ними стали не просто нейтральными, а враждебными. Если иногда два государства и заключали между собой союз, то исключительно по чисто военным или политическим соображениям. И внутри самого Израильского царства происходило разложение национального самосознания вследствие измены Богу и вере отцов. Вместе с языческими культами сюда проникало и языческое мировоззрение, которое катастрофически быстро разрушало национальный портрет. И неудивительно, что Израильское царство, включавшее в свои границы более 2/3 евреев, пало гораздо раньше Иудейского царства, где приверженность Иегове все еще сохранялась и где находился Иерусалимский храм, и пало практически безвозвратно[154].

Тема «симфонии властей» сегодня в научных и публицистических кругах России получает довольно широкий интерес. Хотя вместе с тем нельзя не признать, что нередко он основывается либо на ложных мифологемах, либо на весьма вольном толковании идеи «симфонии». Так, стало модным выискивать признаки «симфонии» в самых неожиданных сферах: экономике, финансах, промышленности и т. п. А в контексте характера взаимоотношений между Церковью и государством «симфония» зачастую толкуется исключительно как параллельное сосуществование обоих союзов как недопущение применения религиозных догматов и правил при построении политического общества и формирования его законодательства. Причем речь не идет только о Русской Православной Церкви, а вообще о любом религиозном сообществе в контексте его отношений с государством.