Как видно, русские государи того времени (за редким исключением и в исключительных случаях, когда политическая интрига и наговоры против патриархов брали верх) не думали о конкуренции со стороны Церкви, не обнаруживали в Ее деятельности следов папоцезаризма, не боялись решать совместно с Ней самые сложные вопросы.
Не раз и не два в нашей истории Священное Учение и решения церковных соборов (церковное право) стояли рядом с государственным законом, а зачастую – опережали и в течение как минимум тысячелетия составляли его живую, нравственную основу. В Древней Руси наряду с княжескими уставами и грамотами самое широкое распространение получили номоканоны – сборники права, содержащие в себе как церковные канонические правила, так и законы светской власти. В результате рецепции византийского права в России получилось русское право, вобравшее в себя как чистоту христианских догматов, так и особенности нашего национального быта[91].
По-видимому, необходимость дополнительного принятия властью самостоятельных законодательных актов по многим вопросам народного быта в то время отсутствовала. Даже светские суды, а не только церковные, старались применять в своей практике номоканоны. Временами юрисдикция Церкви была столь широка, что многие споры гражданского характера и некоторые уголовные преступления подлежали Ее суду: наследственные, брачные дела, правонарушения против веры, нравственности и т. д.
Историки справедливо отмечают, что влияние Церкви на становление русского общества и государственности было чрезвычайно велико, а применение христианских начал в юридической практике привело к тому, что многие социальные вопросы непосредственно регулировались исключительно нормами церковных правил[92].
В свою очередь очень часто и верховная власть напрямую регулировала вопросы церковной жизни. Например, Устав Святого Великого и равноапостольского князя Владимира (IX в.) содержит вопросы церковного суда, церковных имений, устанавливает и детально регулирует порядок осуществления Церковью надзора за торговыми мерами и весами. Не случайно даже современник императора Петра I Великого (1682–1725) Московский патриарх Адриан (1690–1700) ссылался на Устав Святого Владимира как на один из основных законов Русской Церкви[93].
Другой характерный пример. В 1551 г. Поместный собор принимает «Стоглав» – сборник законодательных актов по вопросам, непосредственно относящимся к Церкви. Многое, открываемое нам по содержанию этого замечательного документа, заслуживает особого внимания. В частности, знаменателен тот факт, что данный акт является государственным законом. Вместе с тем он регулировал вопросы не только богословские и чисто церковные (обряд, организация Церкви), но и гражданско-правовые и публичные: благотворительная деятельность, порядок наследования имущества умерших священников их вдовами, организация училищ для детей и т. д.[94]
Примечательно также, что ряд положений «Стоглава» были инициированы самим государем Иоанном Васильевичем, хотя и касались вопросов вероисповедания. Мудрые правители отдавали себе отчет в том, насколько значима Церковь для жизни народной, оберегали чистоту христианского вероучения, защищали его от языческих пережитков. Было бы лишним, наверное, говорить о том, что такое управление, такая политика не предполагали отождествления Церкви и государства, священничества и чиновничества. Каждый занимался своим делом, политической борьбы между Церковью и государством не было, да и не могло возникнуть. Впрочем, и в высших властных сферах она принимала весьма бледные формы, совершенно несопоставимые с западноевропейскими по накалу страстей, глубине интриги, массовости и масштабам.
Понятно, что далеко не во все времена представляются условия для реализации этих чудодейственных образов. Церковь, подчиняясь государственному закону, творит в тех формах, которые ей предоставлены верховной властью. Приходят новые времена, и Церковь корректирует свои позиции. Запрещено Церкви участвовать в государственном управлении – она, верная Христу, исполняет это требование, не забывая, однако, что ей невозможно прекратить проповедь истины[95].
Запрещается обязательное изучение Закона Божьего в школах – Церковь воспитывает своих чад в церковных воскресных школах. Утрачивается верховной властью понимание существа политики, становится политическая борьба за власть довлеющим признаком времени – и Церковь не считает возможным для себя непосредственно участвовать в таком управлении государством. Формально государство не запрещает Ей принимать участие в выборах, иметь священников-депутатов в различных по уровню представительных органах власти и, наверное, даже губернаторов. Но разве она сама не отдает отчет в тех последствиях, к которым приведет Ее подобная деятельность?[96]
Может ли Церковь претендовать на непосредственное участие в политике, если сама возможность эта предоставляется исключительно через обман, лживые обещания, фальсификацию документов и подкуп голосов, т. е. путем применения всех наиболее известных способов политической борьбы? Но (даст Бог!) пройдут эти времена, познает государство свое место рядом с Церковью, и все может измениться. Не случайно в Социальной концепции Русской Православной Церкви, принятой на Архиерейском соборе 2000 г., указывается, что решение об участии или неучастии священнослужителей в политической деятельности должно приниматься исходя из потребностей каждой конкретной эпохи, с учетом внутреннего состояния церковного организма и его положения в государстве[97].
В свете сказанного нетрудно понять, что вопрос об участии Церкви в политике перерастает в более обширную проблему: о наличии нравственных начал в управлении государством, зависимости закона от совести. Согласимся мы, что право представляет собой производный результат случайной совокупности чьих-то отдельных интересов – и право становится неправдой. Признаем, что политика свободна от Церкви – и развращенная собственной мнимой силой власть легко перейдет все преграды для достижения самых низменных целей. Ничто более не удержит зло даже в минимальных границах.
Только через Церковь политика может стать нравственной. Не в том плане, что политическая борьба совсем исчезнет и отойдет в область преданий – понятно, что этот результат в царстве греха недостижим. Но именно Церковь указывает, куда и на что должна направлять верховная власть свои усилия, где есть ее нравственные границы. Впрочем, и политическая борьба утрачивает при симфоническом соединении Церкви и государства свои наиболее постыдные, циничные формы.
Если все общество едино во мнении, что борьба за власть (парламентская или вооруженная) есть зло и безнравственный поступок, то новым революционерам крайне сложно будет найти себе опору в общественной среде, получить одобрение мipa. Случайно ли, в течение почти 40 лет (конец XIX – начало XX в.), когда все чаще верх брало мнение о том, что Церковь должна быть максимально удалена из политики, все «образованное общество» рукоплескало вооруженным террористам, физически уничтожавшим наиболее серьезных, дееспособных и нравственных служителей России? Было ли это общество воцерковленным – сам вопрос звучит нелепо.
Конечно, Церковь не рождает политики, но, безусловно, формирует нравственный портрет нации. Можно смело сказать, что только Она дает государству готовую национальную идею, направляет нравственное сознание общества. В свою очередь, государство должно предложить те формы, через которые народная инициатива и нравственное служение Отчизне могут реализоваться наиболее оптимальным образом.
