Таким – растерянным и таращившимся в высоту – и нашла его Вера.

Карманное измерение, в котором им предстояло работать, представляло собой объятия свежайшего луга, совершенно альпийского, с запутавшимися в нём соцветиями чабреца и лютика, с бархатными восхолмиями.

— Что думаешь насчёт клиента? – небрежно поинтересовалась Вера.

— Я о них вообще никогда не думаю, - ответил Герман.

Это была правда, но не вся. Обычно сухие серые соты чужого воображения ему жали. Они не трогали душу и ничего не могли породить, и он вскрывал их, как гнойные нарывы.

Но это место нравилось Герману. Попасть сюда было всё равно, что выйти на воздух из тесного прокуренного помещения.

Вера покачала головой:

— Ну и сволочь же ты!

— А ты не умеешь себя вести. Скажи лучше, а Лера, она… как вообще раньше жила?

— Почему бы тебе не спросить у брата? – скучающе поинтересовалась девочка.

— При чём тут Серёжа? – удивился Герман.

Вера взглянула на него так, будто хотела сказать: «Серёжа тут ещё как при чём».

— Потому что если тебе так интересна Лера, то лучше спросить человека, который с ней общается, не так ли? А я с ней не общаюсь. Если ты не заметил, то я ни с кем не общаюсь, кроме тебя. – Она вздохнула. – Хотя ты не лучший собеседник. Просто скучно всё время рыться на ментальных помойках. Чтобы эта твоя Лера, между прочим, набивала карманы!

— Я просто спросил, - буркнул Герман, раздосадованный. – Давай тогда ближе к делу.

— На днях он сделал очередную выплату по кредиту. Крупную, с прицелом на досрочное погашение.

— А?

— Бэ. Ты попросил ближе к делу, вот я и объясняю. Характер и регулярность сношений клиента с банком позволяют предположить, что у него водятся деньги. Вчера прошёл очередной платёж. Намёк понятен?

Герман кивнул. Им нужен был пароль от банковского счёта, PIN-коды карт или хотя бы образы, наталкивающие на проверочное слово. Дальше в игру вступит Лера, дёргающая за многочисленные ниточки Сети.

Они с Верой обошли мягкую возвышенность, примятую сбоку, где недавно кто-то отдыхал, и разошлись в разные стороны.

Герман вдохнул полной грудью, и через него пронеслась вереница восхитительных образов – запах разогретой солнцем кожи, тёплое чувство возвращения домой, влюблённость в светловолосую девушку, огни на другой стороне бухты…

В отличие от обрывков мыслей, почерпнутых Германом в других «карманах» и напоминающих картинки-раскраски, которые приходилось расцвечивать силой собственного воображения, а потом придавать им объём и заставлять двигаться – это были полнокровные переживания, сочные и радостные, как апельсиновые дольки.

Это была сокровищница. И Герману по силам было её разграбить, если бы только…

Если бы это было хоть кому-то нужно.

Что толку с того, что кто-то привяжет к виртуальной забегаловке чувство возвращения домой? Это ведь лишь для того, чтобы зацепить внимание пользователя – и привлечь к главному блюду, которое утоляет похоть. Или аддикцию. Или жажду власти. Или стремление свести счёты с обидчиками.

Пользователи желают грезить гнусно, беспросветно. Если кто-то из них и обратит внимание на то, что теплится в груди, то разве что скажет: «Интересное ощущение. Ничего подобного не испытывал», и забудет. И никогда, ни при каких обстоятельствах не оценит.

Что толку от любви, если её модифицируют, тщательно вычищая любое напоминание о личности донора, чтобы любой мог влезть в его шкуру и не испытать дискомфорта от несостыковок. Эйформулы любви не несут ни тени сомнений. Ни томления. Ни ассоциаций. Только пронзительное ощущение, засевшее в груди. Физиологическую реакцию, которую с лёгкостью уделывает второсортный героиновый приход.

Сбитый с толку, Герман с размаху вляпался в очередное законсервированное воспоминание, уже не такое светлое.

Увиделась карусель – деревянное осьминогое чудище с зазубренной улыбкой, которое покоилось в куче щебня, как будто взрыло асфальт и высунулось из канализации. Верхом на щупальце в поле зрения въехал мальчик лет десяти, с лопнувшими сосудами в глазах, отчего те казались лиловыми... Воспоминание оставило Германа, вызвав удивление, любопытство, зарождающуюся привязанность – и горечь, потому что это уже было и закончилось тяжело.

А следующим, что увидел Герман, был двор детского дома. Ложились крест-накрест тени ив. Светло-русая, выгоревшая на солнце трава пробивалась из-под асфальта. Сиамские близнецы играли в карты. Один из близнецов поднял глаза, и в них зажглись запрещающие сигналы…

Герман тряхнул головой, прогоняя наваждение. Он начал кое-что понимать. И когда понял до конца, то закричал не своим голосом:

— Вера! Иди-ка сюда!

Девочка возникла перед ним, но прежде чем успела о чём-то спросить, Герман отрезал:

— Мы ничего тут не тронем. Это – карманное измерение Андрея Грёз.

Он осёкся, ощутив невесомое движение её воли, будто Вера попыталась задёрнуть перед Германом штору.

— Ты знала! Знала и ничего мне не сказала!

— И дальше что?

— Ах ты противная девчонка! Я тебе сейчас жопу надеру, и узнаешь, что! – рассвирепел Герман и бросился за ней.

Поймать её оказалось не так просто, как Леру. С закладывающим уши визгом Вера отбросила реплику, как ящерица хвост, и перенеслась на метр вперёд, и так несколько раз, пока не выбилась из сил. Натыкающийся на пустые оболочки, чихающий от воспоминаний Грёза, которые лезли в глаза и в горло, Герман настиг девочку у примятого холма и повалил на траву.

Вера взвыла и отпихнула его ногой в белом кроссовке, целясь в пах. Затем вскочила и обрушила на Германа град ударов маленьких кулачков.

— Ты мне не начальник! Ты мне никто! – Она отступила, тяжело дыша – дрожащая, маленькая, жалкая. – Я буду делать то, что скажет Лера. Я терпеть её не могу, но буду слушаться. Потому что я хочу жить. Хотя бы так, иногда… я всё равно хочу!

— Это ничего не меняет. Сегодня наше последнее дело.

— Ты врёшь!

Герман рассмеялся ей в лицо:

— Ты же выворотень. Ты прекрасно понимаешь, что я говорю правду. Скоро ты вернёшься в пробирку, из которой взялась, маленький невоспитанный джинн.

Округлившимися глазами Вера уставилась на что-то у него за спиной.

— Ну хватит уже, - с раздражением сказал Герман. – Ты же не думаешь, что я на это поведусь?

— Беги! – неожиданно взрослым голосом воскликнула девочка, и на них обрушился шквал чужой злой воли, пробирающий до костей.

Герман бросился в сторону – промелькнуло искажённое от ужаса лицо Веры, закрывающей уши руками, - упал на землю и быстро перекатился на спину. Он увидел, как от холма отделяется силуэт, точь-в-точь повторяющий очертания примятой травы.

— Тварь! – прокричала Вера.

Из-под её ладоней сочилась кровь.

Стремительно обретая плоть и краски, тварь повернулась к Герману. В глазницах плясало газовое пламя. Взгляд ненадолго стал осмысленным, как будто от лица твари ненадолго посмотрел кто-то другой. Приник, как к дверному глазку, и сразу отодвинулся.

По спине побежали мурашки. Герман понял, что тварь не имеет ни чувств, ни воображения, а следовательно, её не за что зацепить, чтобы отвести глаза. Внутри у твари сидел, как осколок, один лишь непрерывно функционирующий вредоносный алгоритм.

И тут явился Грёз.

Конечно, Эйфориум сберёг его инкогнито. Герман увидел перед собой приятного, располагающего, но незнакомого мужчину, к которому тут же прильнули солнечные лучи и стали гладить по лицу и рукам. Но чувство облегчения, которое он вызывал, осталось прежним – и Герман готов был поклясться, что мужчина не специально его внушал.

Грёз посмотрел на взломщиков. Перевёл взгляд на тварь, будто прикидывая, с кого начать, и властно поднял руку. С небес пала молния.

Тварь рывками ринулась прочь, исчезая и в ту же секунду появляясь спустя несколько метров – совсем, как до того Вера. Только теперь пространство тянулось и рвалось, и обращалось в обугленное ничто.