— Кто ваш муж? — спрашиваю первое, что волнует сильнее. И если я права, то…

— Дмитрий Воронцов.

То, кажется, мне нужна точка опоры. Ладонью упираюсь в крышу внедорожника.

— Вижу, вы впечатлены, — достает ещё одну сигарету, теперь прикуривает сама. — Если испугались, я пойму. Моего мужа многие боятся из тех, кого он не успел купить.

— Биография вашего мужа меня совершенно не интересует, — осекаю ее довольно резко. Я умею такой быть, потому что пряник с клиентами в моей работе — не то средство для достижения главной цели — их правильной защиты. — Мне нужно знать, что произошло. Только по существу, — потому что сейчас там, в больнице, есть человек, которому нужна помощь, моя помощь. А для этого я должна все знать. Кто владеет информацией, тот владеет миром. Я не замахиваюсь так глобально, мне достаточно одного мужчины и одной маленькой девочки, которая попала в беду из-за меня.

И она рассказывает. Сбивчиво, ненадолго замолкая, потом продолжая. Говорит, как ее муж «скинул» на нее больную дочь. Как она много раз предлагала определить девочку в специализированный интернат, где работают с аутистами. Как Воронцов отмахивался и снова уезжал в очередную командировку. Как Богдана чуть не убила ее младшую сестру, щёлкая кнопками газовой плиты.

— Хорошо, я вернулась раньше, — всхлипывает Ангелина. — Запах почувствовала. А девочки...хорошо, что в спальне были, не наглотались. Настя потом рассказала, что Богдана щелкала кнопками везде и…

И она вызвала полицию и рассказала Воронцову, а он вместо того, чтобы дочь специалистам показать, просто запер ее в комнате. А с полицией все по-тихому уладил.

— А вы пробовали сами найти хорошего психолога?

— Да. Но Дима не захотел. Сказал, она не идиотка и в этих мозгоправах не нуждается…

И все у этой Ангелины так гладко складывается, что аж тошно. Не мог тот Воронцов стать вдруг таким монстром или...мог?

— Как Богдана оказалась здесь?

— Я…

— И не думайте мне врать. С адвокатом, как на исповеди. Вперёд.

Оказалось, Богдана не просто упала. Ее толкнула Ангелина и та всем своим детским тельцем рухнула на стеклянный журнальный столик.

А я...не знаю, как устояла на ногах, потому что вдруг всей собой ощутила каждый порез и жгучую боль от впивающихся в кожу осколков. И мир...покачнулся.

— Вам плохо?

Ангелина осторожно трогает меня за локоть, отдавая едкой помесью табака и лимона.

Плохо? Ты даже не представляешь, насколько, дура длинноногая.

— Дальше, — хриплю, но тут же беру себя в руки. Не хватало ещё этой девице  знать, что я действительно чувствую. Потому что у меня внутри черно и эта тьма такой разрушительной силы, что сомнет каждого.

И она говорит, на этот раз четко и выверено, хотя в какой-то момент всё-таки хватается за горло, растирает его пальцами и нервно сглатывает. Так я узнаю, что Богдана сбежала из дома, а потом появился Руслан, забрал документы, пижаму и ушел, оставив ей визитку. А сейчас Воронцов приехал сюда с полицией и намерением обвинить Руслана в похищении. И у него нет никого, кто может защитить его.

— В тюрьму хочешь?

Брюнетка усмехается, словно говоря мне, какая я дура, раз спрашиваю о таком. Кто в здравом уме захочет за решетку. Точно не холеная девица, привыкшая получать от жизни «all inclusive».

—Тогда будешь делать и говорить все, что я скажу, а пока сидишь в машине и не дёргаешься. Ясно?

Она кивает. Такая послушная, даже противно. Предаст мужа и глазом не моргнет. Я провожаю ее к машине Руслана, усаживаю на заднее сидение, запираю. Она прислоняется виском к стеклу, такая...опустошения. И я вдруг отчётливо вижу в ней себя. Я ведь тоже однажды предала самого близкого человека, всадила ему нож в сердце и прокрутила для верности. А потом снова, когда отдала его...нашу дочь. И все мои причины и оправдания — лишь пепел на так и не зажившие раны.

Вытряхиваю себя из мыслей и уверенно шагаю к зданию Центра. На ходу одергиваю водолазку, провонявшуюся сыростью камеры, машинально отметив, что видок у меня просто шикарный: несвежая одежда, и в душе я не была прорву дней. В зеркальной двери ловлю свое вымученное отражение с мешками под глазами от недосыпа и заострившимися от недоедания скулами. Пытаюсь пригладить волосы, но почти сразу бросаю эту затею. В конце концов, я не на свидание собралась, так что плевать, как я выгляжу. Главное, что скажу Воронцову.

Руслан всегда говорил, что мысли — материальны. Сейчас я поверила ему снова. Потому что едва оказалась в прохладе Центра, как столкнулась со своим прошлым лицом к лицу.

— Ты?! — Воронцов останавливается резко, словно налетает на стену, и ошарашено смотрит на меня.

А я просто пользуюсь его замешательством и толкаю к стене напротив входа, пряча нас от окошечка регистратуры, и тут же отступаю на шаг. Я не дура, чтобы не оставить себе пространства для маневра рядом с агрессивно настроенным здоровенным мужиком.

— Узнали, Дмитрий Яковлевич, это хорошо. Тогда вы наверняка знаете, кто я, — говорю о профессиональной деятельности. И по его ухмылке вижу, что знает.

— Что-то ты погано выглядишь, супер адвокат? — насмехается. — Из конторы в зечки?

Пусть, меня этим не прошибить. За годы работы в адвокатуре и не таких видела.

— Не нравится, не смотрите. А ещё лучше, заткните нос и рот, а то вдруг это заразно, — и подаюсь к нему, краем глаза уловив едва заметное передергивание плечом. Ну да, в тюрьму никому не хочется. — А теперь по существу. Статья сто семнадцатая УК РФ до семи лет лишения свободы.

Воронцов хмурится, явно припоминая статью. А мне несложно напомнить.

— Истязание, — говорю холодно и профессионально. — Можно добавить ещё сто одиннадцатую, учитывая психическое состояние ребенка.

— Зубы обломаешь, — огрызается тот. — Что, материнские инстинкты взыграли?

Инстинкты? Пожалуй. Только к материнским они сейчас точно не имеют никакого отношения. Это что-то другое, гораздо сильнее и непонятнее, но я с удовольствием следую им, ощущая странное  удовольствие от того, что разливается по телу.

— Богдана моя дочь, — продолжает напирать Воронцов, — и ни ты, ни твой дружок-псих ее не получите. Так что не утруждайся угрозами, все равно ничего не докажешь.

— Да мне, собственно, и не надо. Стоит только передать снимки… — вот так, правильно Леся, выключай женщину и включай адвоката, — избитой девочки знакомому независимому журналисту и твоя карьера в политике окажется в полной...ну ты сам знаешь, где. А если ещё подкрепить это свидетелями и старым делом…

— Что ты хочешь? — парадоксально, но это всегда действует. Таким засранцам карьера всегда дороже всего. Не поэтому ли он запер Богдану в четырех стенах и не хотел показывать миру? Эгоистичный ублюдок.

— Забирай своих цепных псов и проваливай. Оставим наши игры за пределами больницы, — и подальше от Богданы, которой и так досталось из-за всех нас.

Он не колеблется, просто набирает номер, говорит несколько коротких фраз и уходит. Через минуту клинику покидает следак, бывший напарник Роднянского, и парочка амбалов-охранников. Садятся в машины, уезжают. А Воронцов даже не обеспокоился, куда его жена делась.

— Лихо ты его скрутила, — низкий простуженный голос заставляет подпрыгнуть на месте и развернуться на сто восемьдесят градусов.

Передо мной высокий блондин в офисных брюках и футболке, дорогих очках, прочесавших волосы на макушке и довольной ухмылкой на идеальных губах. Ах да, у него ещё виски выбриты и на них выбиты иероглифы. Что ж они все с татухами. Сначала Руслан, теперь вот этот плейбой. Невольно переступаю ногами и засовываю руку в карман, почесать бедро, которое снова зудит.

— Мы знакомы? — пытаюсь вспомнить его лицо, но тщетно. Нигде его не встречала совершенно точно.

— Я с тобой — да, ты со мной нет. Пока, — и протягивает мне руку, опоясанную ремешком дорогого хронометра, с узкой ладонью пианиста. — Марк Котов. Друг твоего мужа и психолог вашей дочери.