Андрею вдруг захотелось сбежать из этого мира. Повернуть руль и поехать не домой, а куда-нибудь прочь. И так ехать, ехать, а потом приехать на какой-нибудь край света и там остаться жить – ловить рыбу, писать роман. Креативный директор точно знал, что сегодня он побывал не где-нибудь, а в аду. И он очень долго стоял в душе перед тем, как лечь спать.

Смотреть интервью с известным режиссером младшим (братом известного режиссера старшего из прошлого интервью) было не интересно. Это было бы интересно лет тридцать назад, когда режиссер младший был гением. Но видеохостингов тогда еще не было. Теперь же, когда он превратился в политика, пропагандиста и функционера – не интересно. Теперь он снимал очень плохие фильмы, ведь политики и функционеры существуют для того, чтобы заниматься политикой и выполнять какие-то важные функции, но никак не ради съемок фильмов. Было совершенно не понятно, что интересного в ответе на вопрос «Как Вы любите, чтобы половой член Вашего хозяина заходил к Вам в анус? Когда хозяин наваливается сверху, или когда он снизу, а вы удобно расположились на нем?»

– Для чего это смотреть? – мысленно полемизировал Андрей с Исайей, который горячо рекомендовал интервью. – Чтобы порадоваться тому, как человек низко пал? Чтобы осознать, что ты не единственное чмо на планете?

Андрей вновь подумал о высокомерном. Тот проводил совещание в просторной переговорной на одном из высоких этажей одного из небоскребов, которые вот уже десять лет как торчали из Москвы. В момент подключения креативного директора к трансляции, высокомерный распекал молодого усатого мужчину.

– Кто? Кто будет читать четыре тома Вашего романа? – орал высокомерный.

Не трудно было догадаться, что мужчина с усами – это граф Лев Толстой.

– Я же просил сделать его в комиксах! – возмущался высокомерный.

– Но помилуйте, любезный, что же это за литература такая без текста? – робко спрашивал автор Войны и Мира.

– Литература может быть блестящей! Но Ваш текст будут читать ровно сорок шесть секунд. Мы проверяли. Проводили фокус группы. Сорок шесть секунд максимум читают, и переключаются! То есть, весь остальной текст Вы писали просто для себя. Ясно?

Далее высокомерный переключился на Пушкина. То, что перед ним сидел лучший поэт России в истории, было понятно сразу в силу исключительного портретного сходства персонажа трансляции и того актера, который играл Пушкина в фильме самого известного в России журналиста.

– Послушайте, – продолжал впавший в раж, высокомерный, – Мы тут провели эксперимент. Мы удалили все отступления из Евгения Онегина. И знаете, что получилось? Тридцать строф. Тридцать строф реального действа! Остальное – просто болтовня!

– Но в этой, как Вы изволили выразиться, болтовне, и есть вся суть. – гордо, но как-то неуверенно отвечал Пушкин.

– А тогда чем Вы отличаетесь от… ну вот хотя бы модели Тани? – высокомерный продемонстрировал солнцу русской поэзии посты красавицы Тани из инстаграма. – Таня, как и ты, фиксирует действительность в своих размышлениях.

Престижное образование высокомерного, по всей видимости, давало ему право перейти с Пушкиным на ты.

– Но только она размышляет на актуальные темы, а ты рассказываешь о событиях двухсотлетней давности. Энциклопедия, @#§дь. На @#й мне энциклопедия по кибернетике 1924 года? А?» – высокомерный явно превышал допустимый тон в общении с классиком, но классик не мог держать удар и как-то поник.

– Ну ладно, допустим мы удалили все отступления, что осталось? Ты вообще понимаешь, какой там примитивный сюжет? Количество событий всего Онегина равно количеству событий, которые происходят в первые 10 минут одной серии современного ситкома! Как ты думаешь, Александр Сергеевич, читателю будет это интересно? Будет ли он читать твою примитивную историю, когда можно посмотреть какой-нибудь динамичный, наполненный событиями сериал? А?

Высокомерный переключился на джентльмена исключительно достойного – очевидно, потомка знатного рода.

– Я прочел Ваш роман «Дар», – высокомерный почему-то не мог перейти на ты с этим полным достоинства господином, видимо, в силу того, что в господине того самого высокомерия было даже больше, чем собственно в высокомерном. – Я прочитал «Дар», и у меня очень простой к Вам вопрос. Скажите, что там вообще происходит? Какой там сюжет? Ну, просто интересно.

Господин гордо отвел взор и обиженно уставился в окно.

– Не надо отворачиваться, Набоков! – заорал высокомерный. – Там нет сюжета. Просто нет и всё!

Далее высокомерный принялся распекать Гоголя:

– Ну, если есть классная работающая схема, которую я придумал… Ну почему нельзя сделать избранные места из переписки с друзьями в формате сообщений в мессенджере? Сократить, добавить ответы от друзей. Ведь это тоже самое! Только в более динамичной и интересной для пользователя форме!

За Гоголя неожиданно вступился Пастернак.

– Нельзя, нельзя так относиться к тексту… Понимаете… – прогнусавил нобелевский лауреат, и хотел, видимо, продолжить мысль, но высокомерный жестко обрубил его:

– Так! Тебя я вообще не хочу понимать! – крикнул он. – У тебя доктор едет из Москвы в Пермь четыре месяца. Здесь можно книжку закрывать. Нет, у тебя безусловно, действия полно! Но это же какой-то латиноамериканский сериал. Как могут люди постоянно неожиданно пересекаться в самых разных местах? Когда Доктор появился, его никто не понял. Тогда, когда он должен был быть суперактуальным, его никто не понял! Кто его может понять сейчас? И не надо мне тут рассказывать про Тарантино. Это все показное эстетство. Я так тоже постоянно делаю. Если хочешь, чтобы тебя уважали, ты должен любить то, что не понимает больше никто. В этом смысле Вы, Борис Леонидович, отличный писатель!

– И Бродский. – прыснул какой-то персонаж второго плана.

– Бродский? Бродского любит каждый ПТУшник. Любить Бродского – это вторично и беспонтово!

– Но Вы тоже написали толстый кирпич о революции в шестьсот восемьдесят страниц. – проговорил поставленным дворянским голосом Набоков, поставив мягкий знак в середине слова «шестьсот» и в конце слова «восемьдесят.

Высокомерный не растерялся и тут же выдал максимально аргументированный ответ:

– А знаете, почему я написал кирпич? Потому что кирпич – это круто, это заслуживает внимания, кирпич хочется купить, ведь ты будешь его долго читать за свои деньги! Но внутри этого кирпича я сделал все максимально клиентоориентированно, ну то есть читаелеориентированно. У меня все события 17-го запараллелены с сегодняшним днем! Вот Гапон – вот Камазов. И читателю это постоянно интересно! Постоянно!

– А если нет параллели? – прогнусавил дотошный Патернак.

– А если нет, то я просто не пишу об этом! Я в отличие от вас забочусь о читателе.

Высокомерный продолжил гнобить классиков, а Андрей вдруг заметил, что по соседству с ним сидит сэр Пол Маккартни. Креативный директор заговорил с одним из основателей Биттлз на английском:

– Вы хоть понимаете, что все это из-за Вас? – задал неожиданный вопрос Андрей.

– Знаешь, революция – это всегда прекрасно. Любая революция – это чистый свежий воздух, отказ от всякого дерьма, полный резет и опьянение от свободы и величия момента! Но почему-то любая, абсолютно любая революция, всегда приводит к затхлости, несвободе и камере. Результатом любой революции становится то, с чем она в начале боролась. Мы тогда боролись с диктатом чопорной серости, мы боролись с формальностью и шаблонами. И в итоге мы стали родоначальниками культуры, которая привела к такой же серости и несвободе.

– Точно, точно, – подтвердил не пойми откуда взявшийся Блок. – Кстати, шутка про аптеку мне понравилась. – попытался поддержать поэт креативного директора.

Тем временем сэр Пол продолжал на английском, словно Блока не существовало:

– У каждого из нас только одна жизнь… И если ты спросишь меня, в какой роли я хотел бы прожить ее – революционера или жертвы плодов революции, то я думаю, ты знаешь, что я отвечу.