Ева озирается по сторонам, словно ищет выход и не находит, вмиг превращаясь в маленькую девочку, потерявшую родителей в толпе. Она боится. Черт бы побрал все на свете. Боится так, что сама себя загоняет в угол.

— Ева, что с тобой? Ты  боишься?

Но вместо ответа бросает взгляд мне за спину, где замер, всунув руки в карманы брюк, мой старший брат. Я не знаю, что между ними произошло и почему Ева его боится, но я точно знаю, что именно он — причина ее приступа. И мне насрать, что он моя плоть и кровь.

— Убью, — хриплю, позволяя черной ярости заменить кровь.

Но Ева не отпускает, зовёт тихо и, когда я оборачиваюсь, просто падает как подкошенная.

Я успеваю ее поймать у самого пола.

Ее лицо — восковая маска, перекошенная, словно неудачно вылепленная, потекшая.

Ее глаза — сгусток отчаяния и черной, беспросветной боли. А тело — сплошная судорога.

И это, блядь, страшнее взрывов и треска автомата над головой. Страшнее рваной раны в боку и холода близкой смерти. И все немеет внутри. Остаётся только мозг и давно выверенные движения. Механика, что не раз вытаскивала меня из ворот ада.

Бережно укладываю ее на пол.

Она выгибается дугой так сильно, что мне кажется, ещё немного и сломается пополам нахрен. Моя маленькая хрупкая бабочка. И руки дрожат, боясь причинить ей еще большую боль.

Но сейчас не до моих страхов.

Поворачиваю голову Евы на бок, укладывая под висок стянутый с плеч пиджак. Прижимаю ее к полу всем телом, из кармана достаю заготовленный после ее первого приступа шприц с лекарством. Одним точным ударом в бедро ввожу лекарство, выбрасываю нахер шприц и набираю номер.

— Милка… — выдыхаю, слыша голос племянницы.

— Опять, да? — спрашивает, хоть сама знает ответ.

— Милка, приезжай… — прошу так тихо, что всерьез трушу — она не услышит.

А у меня нет сил говорить громче. Как будто разом выкачали все силы. Страх вынул из меня все живое. Оставив лишь тело, выполняющее команды мозга.

— Вы где?

— В клубе. Приступ купировал.

— Умница, послушал меня всё-таки. Буду через десять минут. А ты унеси ее оттуда. Ей нужна тишина.

Прячу телефон в карман и смотрю на Бабочку, встречая ее ясный синий взгляд. И снова дорожки слез по щекам. Да что за нахрен?

Поднимаю ее на руки и только сейчас понимаю, что бой остановлен, музыка не играет и в зале висит гробовая тишина.

А я смотрю на перекошенное судорогой лицо Евы и ненавижу себя, что позволил этому дерьму случиться с ней. Не знаю, чему именно, но я выясню. Обязательно. И, клянусь, никто больше не спрячется.

— Я разберусь, родная, — шепчу, пряча ее ото всех. — Клянусь, больше никогда…

Судороги выпускают ее из железных тисков и она закрывает глаза, тихо всхлипнув.

Милка приезжает через пятнадцать минут, бледная, уставшая и какая-то поникшая. Быстро осматривает спящую Еву, попутно задавая вопросы, как заправский следак. Отвечаю на автомате, скуривая до фильтра седьмую сигарету. А Миха так и не пришел в кабинет. Охранник на входе сказал: уехал. Сбежал, значит.

Пальцы сжимаются в кулак, врезаются в столешницу.

Подхожу к окну, раскрытой ладонью упираюсь в стекло и смотрю в упрятанное в городских огнях небо.

Ну что, сукин сын, такую плату ты хочешь, да? Мою жизнь в обмен на ее? Хрен тебе, ублюдок конченный! Ее я тебе не отдам. Слышишь, не отдам!

Бью по стеклу до хруста стекла под пальцами.

— Стас! Стас! — голос Милки врезается в виски острыми стеклами.

А следом короткий укус в плечо.

Что за нахер?

Разворачиваюсь на пятках, прожигая гневом застывшую с пустым шприцем Милку.

— Успокоительное, — миролюбиво поясняет она.

Растираю плечо и киваю, принимая ее решение.

А сам прикипаю взглядом к лежащей на диване Еве.

Белые волосы волнами растеклись по небольшой подушке, на лице вместо жуткой маски — безмятежность. Ресницы чуть подрагивают, а на скулах — румянец, разукрасивший ее мягкую кожу жизнью.

— Как она? — просевшим голосом.

— Хреново, — Милка вздыхает и плечом к моему прислоняется. — Ей бы к хорошему психологу сходить. Могу номер дать. Хотя у тебя свой есть. Котову позвони.

— Котову? На кой? — хмурюсь.

Милка кивает, вынимая у меня из пальцев тлеющую сигарету. Крутит ту в пальцах, но не курит. Подходит к столу и сминает ее в пепельнице.

— Ребенка вот жду, — говорит словно между прочим.

— Поздравляю, — хотя в голосе радости ни на грош. Но сегодня день такой непростой. Не до радости. — Райский в курсе?

Отрицательно качает головой.

— Он весь там, в больнице. Ему сейчас не до меня. Но я, - останавливает мою попытку что-то сказать, - я понимаю. Отец все-таки.

— Говно он, а не отец. Забирай его оттуда, иначе угробит наш благородный Пеле себя там.

Милка вздыхает, но отвечает совсем не то.

— Я видела ее снимки, — бедрами опершись о край стола. — Читала медкарту. Нет у нее никаких симптомов эпилепсии. Со специалистами консультировалась. У нее последнее КТ мозга сделано полгода назад и никаких изменений. При эпилепсии всегда происходят изменения в мозгу, а здесь – полный порядок и ясный ум. Понимаешь?

Качаю головой. Нихера я не понимаю. Если это не эпилепсия, то что?

— Я не психолог, Стас, — морщится она под моим пристальным взглядом. — Но могу предположить, что это флешбэк у нее так проявляется.

— Что за херня? — достаю из пачки новую сигарету, чиркаю зажигалкой.

Но так и не прикуриваю, потому что Милка вдруг спрашивает:

— Ты знал, что ее избили девять лет назад?

И мир рушится, погребая под своими обломками остатки моих сил. Сажусь на пол, затылком упираюсь в стену. А взгляд намертво пришит к личику той, что однажды выпотрошила меня, как мясник тушку. Засунула внутрь гранату, а чека осталась в ее ладошке. Бах...и пиздец...

… — Ты нихера не понимаешь, — бросаю брату, швыряя в сумку самое необходимое. Школу я закончил, белоручкой никогда не был и любимую женщину смогу обеспечить. Тем более, что с пятнадцати лет сам зарабатываю. — Мне плевать, сколько ей лет и сколько у нее детей. Люблю я ее.

— Любишь… — эхом отвечает брат. Напрягаюсь. Не нравится мне его голос. И взгляд. Я такой взгляд у него видел только, когда он свою жену с любовником застукал. Хорошо, что я тогда с ним был. Иначе, Миха точно убил бы ее. — А она тебя любит?

— Да, — даже не задумываюсь над ответом, потому что знаю — любит.

Такое не сыграешь. А она вся дышит  любовью ко мне, рядом со мной. Моя девочка. Моя Ева.

Чувствую, как губы растягиваются в улыбку и в груди растекается что-то невыносимо теплое и хрупкое, как крылышки бабочки.

— Любит… —  повторяет Миха и достает из внутреннего кармана конверт, швыряет на кровать рядом с сумкой. Пухлый конверт, из которого веером рассыпаются пестрые снимки. Но мне плевать на них.

Я смотрю  на часы: без четверти семь. И там, где было тепло минуту назад, лёд сковывает внутренности. Ева должна была прийти полчаса назад. Страх обнимает затылок костлявыми пальцами.

Достаю из кармана телефон, набираю номер. Трубу я ей купил, когда Дан в больницу попал, чтобы она всегда на связи со мной была. Потому что хер ее за три недели так ниразу и не появился в больнице. И хорошо, иначе костей в его теле точно стало бы меньше.

В ухе звучат длинные гудки. Один, второй, третий…

Я хочу набрать снова, но прилетает смс: «Забудь меня. У меня семья. А все, что между нами было — грязно и неправильно. И я люблю Сергея. Прощай».

Но я всё равно набираю, а в ответ лишь голос робота.

— Блядь… — рычу, как дурак, набирая номер снова и снова.

Смотрю на брата, но тот лишь усмехается в ответ, мол, я же говорил.

Ну да, говорил, что все бабы шлюхи. Но не Ева...Не моя Бабочка…

Срываюсь с места. Мотор моего верного «Сузуки» рвет тишину летнего вечера. Сумерки окутывают город молочным туманом. Сбрасываю скорость у въезда во двор Евы, торможу, стягиваю шлем и подыхаю тут же. Потому что у подъезда моя Ева целуется со своим утырком-мужем. И льнет к нему так, словно готова трахнуться прямо на покосившейся лавочке.