– Отче, собрался я в обратный путь, вижу: жмется к машине паренек в пальтишке и легкой вязаной шапке. Я его спрашиваю: «Ты чего?» – а он молчит, как в рот воды набрал. Гляжу, а его всего трясет от холода, как на вибростанке. «Ты чей?» – спрашиваю, а он молчит. Чую, вот-вот в обморок свалится. Я его в кабину затащил, оттер, как мог, и вот, привез. Что мне оставалось делать?

– Ну, ты бы его в милицию определил, там разобрались бы, отогрели б да накормили, – ответил настоятель.

– А мы нешто не накормим, отче? – улыбнулся Виталий.

– Оно, конечно, накормим. Да кто он, может, беглый?

– Может, и беглый, но чует сердце, не разбойник он. Какой-то несчастный, что ли…

– Ишь, счастливый нашелся! – усмехнулся настоятель. – Ты вот что. Накорми парня, пододень во что сыщешь, и ко мне.

Виталий кивнул непокрытой головой и весело побежал к машине. Настоятель приметил, как послушник сбросил с себя телогрейку, укутал парня и, обнимая его худые плечи, повел в трапезную. «Может, и правда счастливый», – подумал Игнатий, провожая ребят глазами.

Из беседы с прибывшим гостем Игнатий выяснил лишь то, что зовут парня Агатий. Откуда он, как попал в Минусинск и какие мысли имеет в голове, так и осталось для исповедника загадкой. Агатий на все вопросы отвечал, вернее, мычал одно и то же: «Не выгоняйте меня! Буду делать, что скажете. Я не хочу обратно…»

«Да, ситуация», – думал отец игумен, прекрасно понимая, если он сообщит о «находке» в город, тотчас приедут и заберут. Однако и скрыть от органов случившееся он не имеет права: вдруг нежданный гость – рецидивист и лишь притворяется тихоней. А его ищут. Чужая душа – потемки…

Наконец, устав от раздумий, отец Игнатий решил: «Повременю с заявлением, приглядеться надо, что-то здесь не так».

Мягкое сердце настоятеля отозвалось в братии большим искушением. И хотя имя Агатий в переводе с греческого означает «добрый, хороший», характер нового монастырского обитателя оказался противоположен значению греческого перевода. Его внутренняя озлобленность и равнодушие к слову церковной истины оказались в явном противоречии с принятыми взаимоотношениями в монастыре.

С другой стороны, смирение Агатия и абсолютное послушание чужой воле, от кого бы она ни исходила, были настолько разительны, что братия недоумевала. Слова добротолюбия о том, что смирение превыше молитвы, смущали умы насельников, недовольных отрицательной аурой Агатия, но не находящих ни одного предлога вывести этого «духовного оборотня» на чистую воду.

Как-то недоброжелатели Агатия через келейника Максима нашептали старчику по имени Викентий более не исповедовать отца игумена. Мол, иначе не унять его откровенное попустительство чужаку! Короче, вошли смутьяны в соблазн, устроили заместо Бога самосуд и едва не учинили раскол в монастыре. Благо Виталий (тот самый шофер, кто привез Агатия в монастырь) как-то вечером постучал в келью старца Саввы и со словами «Боже наш, помилуй нас» рассказал о назревающей в монастыре смуте.

Недолго думая, Савва отправился к сопостнику старцу Викентию, выгнал вон встретившегося на пороге келейника Максимку и подсел под локоток к дружочку своему разлюбезному. Долгие два часа старцы вели беседу. За полночь Савва вернулся к себе. А в келье Викентия шкодина Максим до утра бил земные поклоны, слезно приговаривая: «Господи, прости меня, грешного раба Твоего!»

Сам же Викентий простоял перед Богородицей всю ночь, уперев колени в выщербленные временем половицы, и молил Пресвятую ходатайствовать перед Богом о прощении его, раба недостойного, мол, порча округ чистоты не заводится…

Встретившись наутро, старцы благословили друг друга о случившемся не оповещать настоятеля. Был грех и не стало его, аминь.

Отец игумен примечал, что с появлением Агатия в монастыре завелось нестроение, но сдержанно молчал и ждал добрых перемен. «Не может слово Божье не достучаться до молодого сердца. Дай-то срок – оттает льдинка».

И действительно. Как-то раз, когда братия стояла на малом повечерии, старец Викентий ткнул Максимку посохом в бок и тихо шепнул: «Гляди, греховодник!» Келейник растерянно оглянулся округ и вдруг увидел, что Агатий, стоящий чуть поодаль от него, плачет. «Мать честная! – подумал ошарашенный Максимка, но тут же спохватился и защебетал. – Пресвятая Богородица, Пречистая Матерь Небесная, чудо Божественного Сына Твоего зрю – стервец Агашка плачет!..»

Глядь, с другого бока трость старчика Саввы уперлась аккурат в печень Максимки. Бедолага обернулся и, как стоял, упал на колени перед просиявшим ликом почтенного монаха. А Саввушка глянул на него из-под седых бровей и молвил, будто ветер колыхнул листву: «Так-то».

Часть 2. Притяжение добра

Прошел месяц. Агатий прижился в монастыре, повеселел, стал выходить душой на товарищеское общение. В нем проснулось любопытство к духовной жизни монастыря. Чтение книг и неторопливые рассуждения по окончании всякой монастырской трапезы постепенно сформировали в нем образ доброжелательного, отзывчивого к чужой нужде поселянина.

К тому времени заметно пошатнулось здоровье старца Саввы. До последних дней он обходился без келейника и пуще всего хранил личную тишину и одиночество. Когда же старчику стало в тягость вести свое одинокое хозяйство, обратился он к настоятелю с просьбой благословить Агатия на келейное послушание. Игнатий выслушал Савву и очень тому обрадовался: лучшей доли для юноши он и не предвидел. Велел Макарию, келейнику своему, отыскать без задержки Агатия и сей же час привести. А как прибыл Агатий, благословил его подвязаться в послушании у будущего насельника земли райской. Так и сказал.

К сказанному следует прибавить и то, что старец испросил Агатия не только по причине личной немощи. Исподволь наблюдая юношу, Савва разглядел в потемках молодой неопытной души особое пагубное томление. Старцу стало очевидно, что юному послушнику нужна тонкая духовная помощь.

«Как так? – размышлял он. – Всякую плоть можно умертвить силою зла, но Бог сильнее зла. О том говорят святые тексты и древние иконы. Агатия в монастырь привел ангел, это несомненно. Нетрудно догадаться, что ангел не просто подобрал его на дороге, но отринул от злобного умысла. Вывел живым, значит, адовы служки не смогли пробить чей-то молитвенный оберег, хотя явно пытались это сделать. Это видно по всему: как Агатий держит голову чуть набок, будто хочет спрятаться от опасности, как часто в разговоре он опускает или отводит в сторону глаза, ожидая внезапную неприятность.

Это и многое другое примечал Савва за новым послушником. Его тайный интерес был поначалу сродни обыкновенному духовному любопытству. Но с течением дней старец все более ощущал внутреннюю потребность помочь юноше обрести духовную свободу и надежду на светлую и счастливую жизнь. Ведь с грузом в душе, как бы удачно ни складывались внешние обстоятельства, счастье невозможно.

Агатий принял новое послушание с радостью и волнением. Работы хватало. Савва по состоянию здоровья реже выходил «в свет» и служил все больше в келье на антиминсе. Он существенно ограничил исповедь и прием мирян. Смолкли его дивные проповеди. Отчасти старец компенсировал свою общественную отстраненность духовными беседами с Агатием.

Слово за слово, пытливый ум многоопытного монаха проник в чертоги юного келейника. Агатий поведал старцу историю университетской тусовки. Рассказал о расправе, которую учинил ОМОН над его товарищами. Агатий говорил и сам путался в суждениях о произошедшем. Дни, проведенные в монастыре, изменили многие его взгляды. Если раньше он считал насилие единственным инструментом, с помощью которого можно кому-то что-то доказать, то теперь, прикоснувшись к мысли о существовании вечной жизни и огромной личной ответственности за каждый день своего земного существования, Агатий был уже не так категоричен в суждениях.

Из его уст впервые прозвучала мысль, что разгульный эпатаж, явленный им и его товарищами на той злополучной лекции, быть может, явление более глубокое, чем простая подростковая истерия.