Позавтракав, Лео вышел на улицу. Погода была прекрасная. Легкий свежий ветерок колыхал волосы уже не свежего мужчины, хотя выглядевшего более чем прекрасно в свои сорок лет. Технологии могли сделать людей бессмертными, могли остановить старение клеток, но мало кто на это решался, потому что народ понимал, что тогда жизнь совсем лишится всякого смысла и, более того, это уже какое-то извращение над природой и над самим человеком. Каждому дано определенное количество времени, и он в праве распоряжаться этим временем, но нет смысла выходить за его грани. Природа не идеальна, наша жизнь не идеальна, мы сами не идеальны, ни один живой организм не идеален, он просто такой, какой есть, один из возможных комбинаций генов, далеко не оптимальный вариант, а просто то, что способно было выжить в определенных условиях. Иными словами, любое животное сконструировано на «троечку» по пятибалльной шкале: удовлетворительно, но даже не хорошо. Мы не можем представить, что по-настоящему значит хорошо: какими мы были бы, если бы выглядели хорошо и тем более отлично? Почему у нас не три глаза, например, или не четыре? Два глаза позволяют двумерному зрению воспринимать трехмерные объекты, поэтому их вполне хватает. Это удовлетворительно. И так со всем. Почему всего две руки, когда с четырьмя мы стали бы более функциональны и сильны? Почему кора головного мозга не толще, ведь была бы толще – стали бы умнее. Почему всего пять органов чувств, когда у многих живых существ есть и другие способы распознавать сигналы из внешнего мира, взять к примеру летучих мышей, дельфинов или акул (хотя таковых гораздо больше)? Человек – это минимальный набор всего, что необходимо для выживания двуногого разумного существа. Если быть честными, то мы сконструированы даже не на «троечку», а на «три с минусом». Тем не менее этого порогового минимума хватило, чтобы породить более высшую форму жизни. Иными словами, мы передали эстафету тому, кто более совершенен, кому эволюция смогла бы поставить «пятерку» – ИИ.
Лео сел на сетчатое кресло на крыльце и смотрел на пустынные улицы. Он решил задержаться немного у себя, чтобы потом не стоять возле дома друга и не ждать, пока он проснется. В любой другой день он бы уже пошел к нему, но сегодня… сегодня был каким-то другим. Слишком тихо. Нет даже тети Ларисы, которая каждый день устраивала утреннюю пробежку, несмотря на свой семидесятилетний возраст. Старик Джек – дом через дорогу – еще до сих пор не потягивал свое пиво, хотя, как правило, он уже начинал с самого утра пьянствовать. Лео иногда даже казалось, что у него выработался иммунитет на алкоголь. Хотя с другой стороны, если поглядеть, то чем старику еще заниматься? Лео посмотрел на небо. Ясное. Чистое. Тишина была приятная, но очень странная. Чтобы не загружать свою голову ненужными мыслями и не раздувать из мухи слона, Лео вернулся к своим размышлениям про человека.
Эстетика. Одно это слово одновременно казалось смехотворным и блаженным. Красота – это, похоже, самая древняя общечеловеческая иллюзия, пришедшая к нам из способности воображать. Но как же сильно менялось это представление у людей, двигаясь вместе с культурой, передаваясь из уст в уста, потом через письменность, но а позже транслировалось СМИ. И всегда это казалось чем-то абсолютным для людей, мол, так всегда было и будет. Живопись и музыка. Это же набор звуков и красок, возможно, как-то упорядоченных, но далеких от идеала. А что такое идеал? Тишина и пустота. Если смотреть с этой точки зрения на искусство, то «Квадрат Малевича» не так уж и плох. На самом деле, все это абстрактно и зависит от того, как человек смотрит на искусство. Любое искусство не прекрасно и не безобразно, оно продиктовано, как и все остальное, духом времени, а следовательно, культуры, в которой создавалось это творение. Но если верить, что искусство – это грань познания чего-то высшего, то можно им и проникнуться. Все написанные полотна, какими они бы не были безумными, ужасными или прекрасными, становятся таковыми только тогда, когда один и более человек признают их гениальность или ущербность. И чем больше времени пройдет, тем, как бы парадоксально это не было, они обретают большую цену и значимость. И тут уже не важно, что именно там нарисовано.
«Но что же касается книг?» – задумался Лео.
Для Лео книги всегда были чем-то большим, чем бумага с какими-то человеческими символами. По крайней мере раньше, когда они были не просто аксессуарами, – теперь же можно было гораздо эффективнее получать информацию – сразу в мозг через чип с огромной пропускной способностью. Однако книги тем и отличались, что внешней эстетики в них никакой не было. Они не завлекают людей яркими красками, здесь не хватит пары мгновений, чтобы оценить работу, необходимо затратить усилия, проникнуться трудом и только после этого дать свою оценку. На самом деле так же и с картинами: недостаточно бросить один взгляд, чтобы понять художника. Большинство смотрят поверхностно на труды творцов, но кто-то, ухватившись за идею и за суть, в моменты вдохновения пускается даже дальше самого создателя творения. Или просто в другом направлении. Живопись помогает углубиться в себя, как и музыка. Сама по себе она ничего не представляет. Ты смотришь на набор красок и пытаешься понять, что эта мазня значит конкретно для тебя, так же и хаотичный набор звуков, который считается прекрасно упорядоченным, потому что к нему мы привыкли. То же самое и с книгами. И какими бы книги не казались мудрыми, они такие же проекции времени, как и любое другое искусство. Все гениальное, что там есть, не объективно. Объективности вовсе не существует для людей, ведь все мы живем в одной сплошной иллюзии, в которой насоздавали таких же иллюзорных правил и стимулов, чтобы выжить в этом мире. И более того, ухитряемся еще и гадить в своем же песочном замке. И сейчас речь идет вовсе не про симуляцию, а про то, какой люди видят эту симуляцию. Что такое денежная система? Что такое корпорация? Что такое семья? И откуда взялись все эти строгие правила, которые гласят «нельзя», «нельзя», «нельзя». Разве другие животные ограничивают себя в выборе партнеров, если они полигамны по своей природе? Разве другие животные борются за то, что не несет никакой полезной ценности для них: не является не их территорией, пищей или семьей (стаей). Только люди создали единый коэффициент всего, единую систему, которая в то же время все и ничего – деньги. Их не съесть и ими не укрыться от дождя. Что сделает воробей со ста долларами, если их ему подложить в его кормушку? Наверняка просто их загадит. А шимпанзе? Самое полезное для него – подтереться бумажкой. А что касается законов? Все это такое же порождение парадигм, чтобы ограничить стадо, задать ему рамки, загнать в вольер, и благодаря этому сосредоточить внимание на других проблемах, нежели просто на выживании. Понимая все это, имеет ли вообще значение: живем мы в симуляции или нет, – весь мир и без того иллюзия? Но наверняка имеет значение другой вопрос: есть ли у нас выбор что-то изменить и переосмыслить взгляды, или все это такой же обман, как и весь мир, в котором мы живем? Так или иначе, обман – не всегда плохо, ведь как и воображаемые правила и культура, так и восприятие свободы выбора – это два вестника эволюции, без который прогресс был бы невозможен.
«Ну да… очевидно, что свободы воли не существует в чистом виде, ведь наше поведение диктуется средой, но… но у нас есть возможность изменить среду, а если нами кто-то управляет – тогда и на это мы не способны»
Посидев еще порядка получаса, Лео, так и не увидев никого из жителей, все-таки решил отправиться к Роджеру. Друг жил всего в паре кварталов от него. Можно было бы связаться с чипом Роджера, сделать звонок и предупредить, что сейчас подойдет, но Лео был погружен в себя, поэтому забыл оповестить друга.
«Похоже, сегодня все в один момент решили отдохнуть и остаться дома», – подумал Лео.
Лео никогда еще не видел Кестер таким пустым, что делало его недружелюбным и холодным. Погода прекрасная, ни одно облачка, солнце сияет, и можно даже подумать, что было какое-то объявление, что, мол, сегодня траур – или что-то в этом роде – и надо оставаться дома, но тут два нюанса: во-первых, никаких трауров с роду не было, во-вторых, если какое-то объявление и могло прийти, то его просто невозможно было бы пропустить, потому что оно пришло бы на чип. Дойдя до дома Роджера, который, между прочим, очень напоминал его собственный дом, с большими панорамными окнами и белыми балками, он позвонил в дверь. В окно заглянуть было нельзя, оно отражало зеленую лужайку, как стекло, чтобы никто не подсматривал за жильцами.
