Матрена грузно уселась на табурет, подвинула поближе налитую бабкой Настей стопку.

- Ну, Настена, вздрогнем?

- А ведь специально, сучка, остановилась под окнами. Знала, что на стопочку позову, - добродушно сказала своей постоянной компаньенше бабка Настя.

- Дак, от твого дома за версту спиртом несло. Ноги сами и поворачивали, - ответила Матрена, и в два глотка оприходовала содержимое стопки. - Эть, как хороша...

- Ну, что, забрала? - через несколько минут спросила бабка Настя.

- Еще как забрала, - жуя огурчик похвалила самогонку Матрена. Давай-ка ещё по одной...

К вечеру бабка Настя, что очень редко бывало, прилично набралась. Матрена, хлобыстнув на посошок, перетащила бабку на кровать, уложила, накрыла одеялом.

Утром 1 мая, когда к бабке Насте снова заглянула Матрена, старуха только глазами вращала и ни слова не могла сказать. Матрена испугалась, глядя на недвижимое тело совей соседки и поскакала по деревне трезвонить о случившемся. Через полчаса прибежали дочка с внучкой. Сын заявился в праздничном костюме и в галстуке. Поохали, поахали и вызвали врача. Тот поводил ладонью перед глазами, пощупал пульс, смерил давление.

- Парализовало старуху, - констатировал врач и, вздохнув, добавил, Готовьтесь к худшему.

Настена, казалось все слышала, но ответить ничего не могла и только жалобно водила глазами из стороны в сторону. А потом уснула. Все праздничные дни так и пролежала на кровати не двигаясь.

После праздников и родственники и соседи так и решили, что Настена свое отжила. Сын сворил оградку и перетащил её в бабкин двор. Дочка гроб заказала. Поставили домовину на табуретки в сенях. Стали продукты и водку подкупать, чтобы поминки честь по чести справить.

Семь дней в полной недвижимости провела бабка Настя в постели. На восьмой приподнялась и уселась - к полному изумлению дежурившей день и ночь около материной кровати дочки.

- Что вы, мама, лежите, лежите. Вам вставать ни в коем случае нельзя!

Но бабка, видимо, пропустив мимо ушей слова дочери, почти шепотом попросила:

- Ну-ка, помоги мне подняться, - и, придерживаясь за руку дочери, направилась к старому сундуку. - Открой, - скомандовала она и добавила, Там под одежкой - бутылочка должна быть...

Они доковыляли до кухонного стола и бабка Настя опустилась на свой любимый табурет около окна. Вытащила зубами пробку из бутылки и налила в граненую стопку.

- Что вы, мама, делаете! - запричитала дочка.

- Поди прочь! - ответила бабка и медленными глотками выпила самогон. Занюхала заплесневевшей корочкой. Посидела, посмотрела в окно и через несколько минут в глазах появились живые искорки.

- А что это в сенях за домовина стоит?

Дочка нервно теребила в руках носовой платочек:

- Так мы ж думали, вы уже на небеса собрались...

- Я? - изумилась бабка Настя, ошарашенная ответом, Я? На небеса? Вы с ума сошли! Мне только семьдесят четыре! Надо ж, что удумали - заживо похоронить собрались!

Она резво поднялась с табуретки, взяла со стола бутылку, закрыла пробкой и опустила её в огромный карман своего халата.

- Ступай домой, - сказала она дочери.

- А вы?

- За меня больше не беспокойтесь. Я к Матрене...

Из кухни дочь слышала, как бранилась мать во дворе:

- Ироды! И оградку уже припасли! Все стараются меня скорее в сыру землю упрятать.

Хлопнула калитка. А через час из дома соседки Матрены доносилась протяжная песня, исполняемая в два голоса:

- И никто не узнает, где могилка моя...

1997 г.

ЗАВЕЩАНИЕ

Когда дед Евграфыч, проживший долгую жизнь лихо и весело, стал помирать, то попросил свою старуху собрать рядом всех родных и знакомых. Когда пришедшие по последней воле старика окружили лежанку Евграфыча, склонили головы и стали печальными глазами буравить пол, дед тяжело вздохнул и сделал предсмертное завещание.

- Вы, это самое... - наморщив лоб, почти шепотом сказал он, - свои нюни над гробом не распускайте. Не хрен мою жизнь оплакивать. Дай Бог так каждому прожить. Горе нашу семью обходило стороной, в доме достаток был, да и я за свою жизнь покуражился и повеселился вволю. Столько водочки попил, столько баб перепортил...

После этих слов он посмотрел на свою старуху и сделал поправку:

- До тебя, Авдотья, до тебя это было.

Он на несколько минут закрыл глаза и замолчал, будто в последний раз хотел прокрутить в памяти былые денечки.

- Так вот, - продолжил он свое предсмертное завещание, - Ни над гробом, ни на поминках слез не лить. Выпейте хорошо, закусите, спойте мою любимую про Петрушу на тракторе. И на могилке, чтобы всегда стопочка стояла. Словом, чтоб тут все без причитаний было. Может быть, и мне тогда веселее на том свете будет.

А через пару часов дед Евграфыч представил Богу душу.

Старуха запричитала, но её тут же одернули:

- Ты что, мать, не слыхала последнего завещания?

Авдотья тут же вытерла кухонным полотенцем глаза и пошла в сельсовет вызывать скорую.

Приехали врачи, констатировали смерть, забрали тело и увезли в морг вскрытие делать. Сказали лишь, чтобы через пару деньков приехали и забрали то, что раньше было веселым дедом Евграфычем.

Бабы по домам разошлись, готовиться к похоронам и поминкам, а мужики, выпив пару бутылочек, выставленных Авдотьей, сколотили домовину и ушли копать могилу. Там, на кладбище и набрались до поросячьего визга. За полночь растаскивали их жены по избам, а те в солидарности хриплыми голосами пытались петь: "Прокати нас, Петруша, на тракторе. До околицы нас прокати..."

Прошло два дня. Мужики, следуя последней заповеди деда Евграфыча, не просыхали. Авдотья не успевала вытаскивать из погреба бутылки с первачом. Но нужно было ехать за телом. И на полупьяной сходке решили, что за дедом поедет старший сын с соседскими мужиками, а остальная родня и соседи будут готовиться к похоронам и поминкам. Правление колхоза выделило "ЗИЛ" и, с трудом загрузившись в кузов, закадычные друзья и родственники поехали в районный морг.

Ранняя осень обильно усыпала дорогу листьями, и как будто напоминала о скоротечности человеческого бытия.

Приехали к моргу и, поддерживая друг друга то ли от страха, то ли чтобы не упасть, плотной толпой, как большевики перед расстрелом, двинулись на освидетельствование трупа.