Опохмелившись пивом раздосадованный агент Альянса удалился, еле волоча ноги. «Заговоренные они все что ли?!».

— Готард ван Док — мужик суровый, но справедливый. Он служил квартирмейстером на судне Хармуса «Белого Ветра» еще когда я только попал туда. И честно говоря, привязался я к нему много больше, чем к самому старине Хармусу. Хотя может это от того что он умудрился так рано не сдохнуть.

Прекрасно помню, как он разруливал любую проблему на корабле в мгновение ока. Двое поссорились из-за чарки — неделю пьют напополам, а если поссорятся еще раз — отправлял их вместе на какое-нибудь задание, где надо были прикрывать друг друга. Если возникала драка на корабле, он быстренько разнимал дерущихся и предлагал решать проблемы с ним. Поначалу находились такие, что пытались, но Готард владел, и смею предположить владеет кортиком как сам дьявол. Главная обязанность квартирмейстера — делить добычу, и он это делал с большой сноровкой. Ни разу за то время, пока я служу, обиженных не оставалось. А вот если какая-то мразь пыталась присвоить лишнего… таких ван Док не щадил — скрысить от товарищей золотишко — последнее дело. Припасы у нас всегда были свежие, вода чистая, даже крысы его боялись, а корабельный кот уважал. Все потому что дядька с детства в море — и моряцкую долю знал крепко. А к людям, хотя это были сволочи и подонки, — пираты редко бывает другими, относился бережно. Принимая на корабль матросов, абордажников, канониров, он зорко следил, чтоб не попадалось всякой беззаконной гниды, стремящейся мутить воду и обижать тех, с кем еще предстояло драться бок о бок и идти по волнам на утлом челне, откуда деться было некуда. Он предпочитал взять на борт зеленого юнца и обучить его премудростям корабельной службы, чем тащить умелых негодяев, которые будут ждать момента всадить нож в спину. Люди сами шли к нему с проблемами, и Готард всегда выслушивал, помогал делом и советом. Если кто-то начинал страдать херней, он быстро находил управу — заставлял работать или тренироваться, как две смены по вантам посигаешь — вся дурь из мозгов выветривалась.

Помню, был случай — уже на «Воре Удачи», когда ван Док перешел ко мне квартирмейстером, Хармус его сам отправил — волновался за меня, сопляка. Попал к нам парнишка аристократ — страдал, значит, от неразделенной любви. Все маялся, в бою смерти искал. Так Готард, когда выдались несколько дней поспокойнее с ровным курсом, позвал сначала «Сегуна», а потом «Беглого», чтобы первый парня ратному делу обучил, а второй тяжести для крепости тела заставил поднимать до изнеможения. Через месяц такой жизни этот аристократик ту шлюху благородную, что его отшила, и помнить забыл. А в первом же абордаже так рубился, что я ему премию дал из своей доли. Потом нашел себе деваху из наших абордажниц. Женились даже. А дальше как часто бывает — грустно, повесили их как пиратов, когда в шваркарасском порту осесть решили.

Был еще случай — взяли мы пленного, монаха-норманита. Такой может ночью весь корабль в кладбище превратить, если хотя бы до вилки доберется. Поначалу он раненный лежал, а затем начал о побеге думать, оправился. Готард это смекнул, взял бутылку и пошел к монаху беседовать о пиратстве и богословии. Каждый вечер выходил от него, еле на ногах держась, когда монах уже мертвым сном спал пьяный. И так две недели. В общем, сдюжил норманита — победил, парень даже с нами некоторое время проплавал, в абордаже его даже Киншумицу боялся. А потом на берег сошел — долг перед Господом позвал, но на нас зла уже не держал. Убедил его ван Док, что все в жизни не просто так происходит.

Вообще пьянство квартирмейстера это отдельная история — он питием такие подвиги совершал, каких я мечом не делал. Взяли нас как-то в плен пираты с базы Черного Пса. Многих поубивали, остальных повязали. А их капитан — гетербаг, толстый как бочка. Очень, значит, гордился, что любого перепить может. Ван Доку на третий день надоело в трюме сидеть. Он тюремщика позвал и говорит.

— Зови сюда свой пузырь на ножках.

Тот пришел, заревел, плеваться начал.

— За что ты меня так позорно величаешь?! — Молвит. — Я ж тебя и под килем протянуть могу.

— Это можешь, — соглашается квартирмейстер. — И на куски порезать и шкуру на ремни пустить. Все, что угодно ты со мной можешь сделать, только перепить не сумеешь.

— Как так, — Говорит гетербаг, — Тебя, человечишку куцего, чтобы я, Большой Оргонг, перепить не смог. На что спорим?!

— У меня нет ничего — все вы, суки, отобрали, — Отвечает Готард, — Могу с тобой только на свою свободу спорить.

Всю ночь они пили. Готард не тока лыка не вязал, даже на ногах не держался. Но гетербаг первым под стол упал. Ну, правда, наш квартирмейстер момент подгадал — они к тому времени уже успели изрядно наших запасов ромовых да винных отведать. Но я считаю победа честная.

Освободили его. Но мы-то в цепях. Ван Док решил, что не пойдет так. Как этот, значит, Большой Оргонг протрезвел немного, приходит к нему и говорит.

— Раз ты меня освободил, — А про себя улыбается, — Сделаю я тебе подарок, — И схрон показывает, с ящиком коньяка шваркарасского столетней выдержки.

А когда здоровяк коньяка пол ящика с командой распробовал, снова пить предложил — на «Сегуна». На карачках с утра от капитана ихнего выполз. И дракийца нашего освободил.

Потом взял и второй схрон показал — с настойкой полынной, забористой. Наш Готард — он вообще к зеленому змию был неравнодушен и много всяких тайников на корабле с этим делом сваял. А когда Оргонг да люди его, все кроме часовых надстойки, перепились и глюки ловили, они с Киншумицу часовых положили и нас выпустили. А мы злые и трезвые. В общем, всех кого со злости не порубали, потом на берег ссадили. Милосердие оказали. Аккурат возле амиланийской колонии. Так что чую, поет теперь где-нибудь Оргонг фальцетом, и тот абсент вспоминает.

Реймунд ошарашено покачал головой. «Так облажаться четыре раза подряд — о таком даже в книжках не пишут».

Таверна была ветхой и старой, как большинство из тех, что располагались в Пиратском Квартале. Она была сделана из остова старой бригантины, но внутреннее убранство радовало глаз грубым, но самобытным стилем. За стойкой из крупной доски красного дерева стоял высокий, худой старик-бармен, одноглазый и в красном головном платке, расшитом рыбами. Он протирал не первой свежести стаканы, а полки позади стойки ломились от выпивки, которая больше подошла бы королям и герцогам, а не пиратам.

За столами из бочек, с круглыми медными дисками на них сидели люди в грязной и эклектичной одежде, пестрой, но зато выполненной из шелка, парчи, замши, бархата и дорогих мехов, с украшениями из золота, серебра и черненой стали.

Двое гетербагов, на плече одно из которых сидел разноцветный попугай, а второй был столь мускулист, что по нему можно были писать анатомический атлас, в углу зала боролись на руках. В другой части зала четверо крепких лысых парней — по виду бывших морпехов, стройная девушка в одежде из хлопка и кожи и невысокий старикан на деревянной ноге соревновались в метании ножей. Они засаживали их в коронованное соломенное чучело в плаще королевских мушкетеров. Девушка выигрывала, всадив сразу два ножа в глаза мишени.

За другими столами пили, играли в карты, рассказывали морские басни и перемывали косточки капитанам.

«Идиллия, черт возьми» — подумал Реймунд, входя через расшатанные двойные дверцы.

Он подошел через зал, особо не привлекая внимания, к стойке, где сидел кряжистый, неплохо сложенный пират с угловатым лицом, изрытым крупными оспинами. Он был одет в кожаную куртку с заклепками из чистого золота, замшевые штаны на шнуровке, ботфорты с рядами некрупных шипов по краям, рядом на стойке покоилась кожаная шляпа.

— Ты Рябой Ник? Капитан «Морского Потрошителя»? — Поинтересовался Стург, подойдя и заняв высокий табурет справа от собеседника.