— То есть я скрасила вам вечерок, подобно редкой зверушке в давно изученном зоопарке? — Он не думал, что ее тон может стать еще холоднее.

— О нет! Прошу вас, миледи! — Воскликнул Реймунд, — Не поймите меня превратно, меня очаровали вы сами, та загадка, которая таится в этих прекрасных глазах, ваша мрачная торжественность, и даже ваша надменность.

— Я еще и надменная, — пробормотала она. — Подите прочь.

— Но прошу, дайте мне шанс! — Снова возопил убийца, — Всего один вечер! — Он схватил Ирцикру под локоть, — я докажу, что ваше мнение обо мне не верно, и намерения самые честные!

— Мальчик, — в ее тоне был лед и смерть. — Если ты сейчас же не уберешь руку, то будешь горько жалеть об этом до скончания жизни. Ибо тебе нечем будет даже подрочить, не то, что хватать незнакомых теть за руки.

Он вынужденно отпрянул. А «Ведьма» довольно быстро удалилась, оставив за собой аромат вереска и разочарования.

— Я пытался еще несколько раз — дважды под разными образами заговаривал с ней у театров, она их так любит? — Продолжил свой рассказ Реймунд.

— Да, у нее пунктик — если в какой город заходим — все время по разным театрам ходит, не успокоится пока все не обойдет, ну или пока не отбудем, — подтвердил Адмирал.

— Пытался менять тактику беседы, был то нежным, то напористым, все по барабану, — Реймунд рассерженно стукнул рукой по столу, кружки подпрыгнули, — потом припомнил один прием из своей прошлой практики — притащил ей с болот голову какой-то страхолюдины, убитой в ее честь. А она сравнила меня с котом, тащащим хозяину убитую мышь, и полила презрением.

Морнис Легад уже ржал в голос.

— Потом я еще попробовал устроить ей засаду и героически спасти, но она порубила всех напавших до того, как я подоспел, — разочарованно сообщил Стург. — Писал стихи, слал подарки, даже портрет заказал. Разве что серенады под окнами не пел — она скрывала, где живет.

— Все! Все! Довольно! Уморил! — Адмирал почти сполз со стула под стол и сотрясался от хохота всем телом, держась за стол руками, чтоб совсем не упасть. — Так вот кто был ее полоумным поклонником. Она рассказывала, ей даже польстило немного. Столько внимания. Ой. Все. Щас отдышусь. Расскажу.

Он немного пришел в себя, выпил, затянулся трубкой и пояснил.

— Ирцикра — она людей не любит. Ну… — Он просунул указательный палец правой руки в согнутые кольцом безымянный и большой палец левой, — В этом смысле. Вообще никого не любит. Даже я бы сказал, отвращение питает. Ей только симиралла подавай. Помню, в свое время было два крепких абордажника, они ее прижали и хотели, так сказать, — он ухмыльнулся. — Порадовать. Да не сдюжили. Сначала она отбила им все естество, а затем, не вру честное слово, вставила в задницы швабры и отправила драить палубу. Мы их даже пороть не стали за нападение на офицера.

— Н-да, — Рассмеялся Реймунд, — нелепо же я выглядел, пытаясь очаровать ее и использовать против тебя.

На этот раз Морнис таки грохнулся под стол, еле дыша от хохота.

Домик стоял за городом, но достаточно близко к стенам, чтобы не служить предметом вожделения многочисленных налетчиков рыщущих по Калистису в поисках легкой добычи. Хотя здесь они скорее нашли бы быструю смерть. Это неприметное кирпичное здание с мансардой и двускатной крышей, крытой красной черепицей, окруженное садиком с молодыми деревцами и прочной каменной стеной в два человеческих роста, облюбовал старый пират, с возрастом сделавшийся еще и философом.

Они сидели в некрупной гостиной, где на стенах прикованные цепями или блестящими скобами висели шпаги, сабли, двуручные мечи и обрывки пыльных знамен:

— Нравится? — Проговорил невысокий сухой старик. Он был одет в кожаный колет, просторные полотняные штаны и мягкую домашнюю рубашку, а поверх этого в теплый шерстяной халат, — все это досталось мне по наследству.

— Наследству? — Переспросил Реймунд, оглядывая старое, но явно боевое оружие.

— Ага. От тех ублюдков, которых я прикончил. На моем веку таких было немало. Счет потерял еще на первой сотне. Да и считал я тогда только по пальцам. Тяжело приходилось. — Собеседник убийцы был не лишен мужественной красоты — довольное узкое лицо, нос с горбинкой, несколько раз сломанный и выправленный, узкие губы. Острый, но сильный подбородок, с клиновидной бородкой цвета соли с перцем, где соли было много, а перца мало. Острые выдающиеся скулы, впалые щеки, многочисленные морщины и шрамы. Черные с сильной проседью длинные волосы.

— Да, я вижу, ублюдков в мире было немало, — Стург хлебнул золотистого рома из высокого кубка из потемневшего серебра.

— И остается все еще дохрена. Но я изрядно поубавил их количество, — Собеседник ощерился, показав черные от табака, рома и редкого ухода зубы, перемежавшиеся с дырками и протезами из драгоценных камней. Его звали Готард ван Док, и агент альянса пришел сюда, чтобы попытаться выспросить у старика про Адмирала. Но для начала следовало его споить.

— За уменьшение их числа! — Реймунд поднял кубок, оба выпили, на столе высились четыре непочатых бутылки рома, пятую они уже опустошили в кубки, — И в каких же морях они водились?

— Я боюсь, ты поседеешь, если я захочу перечислить все моря, в которых плавал, — Готард сделал изрядный глоток, — Ты пей, пей, раз уж обещал меня перепить. Я ходил по волнам с самого детства — мальчишкой на отцовском китобое в холодных алмарских землях. Потом моряком на экваториальных судах. Потом матросом на бесчисленном множестве пиратских посудин. Был капитаном, квартирмейстером, абордажником, даже эскадрой один раз командовал — когда больше некому было. Я видел вулканические острова, где вода кипела от жара. Видел райские сады, казавшиеся такими с корабля, и обращавшиеся малярийным адом, если ступить на берег. Брал туземные баркасы, каботажные тартаны, ригельвандские люггеры, шваркарасские флейты, алмарские галеоны и амиланийские фрегаты. А так же джонки и шебеки. Резал тигринов и пантероидов, мушкетеров и морских пехотинцев, доспешных рыцарей с ногами, разъезжавшимися от качки, и наемников, всю жизнь сражавшихся на воде. Ходил от Хмааларского Султаната до края света на востоке, где рифы и мели, шторма и грозы не дают честным морякам шанса узнать, что там — за горизонтом. От величественного и грязного Астуритона на Поясе Свободы до амиланийского Моря Туманов, скрывающего их золотые корабли, идущие на север. Я видел столько, сколько иные не увидят и за десять жизней — демонов, древних богов, каннибалов, становившихся втрое сильнее, пожирая сердца врагов. Героев и негодяев. И все они хотели меня угробить…

— За ветер странствий! — Поднял тост Стург.

— Выпью, не чокаясь. — Ответил ван Док, — Повидав столько разного дерьма на своем веку, я тебе, парень, скажу как на духу — лучше быть крестьянином или рыбаком, видящим лишь свой берег и полоску моря возле него. Так спокойнее.

В зал вошла полная немолодая женщина, чья крупная грудь еле-еле помещалась в вырезе зеленого платья с лифом и кружевами, на бедрах у нее была лоскутная цветастая юбка, на голове потертый красный платок, а в ушах золотые сережки.

Она забрала опустевшую бутылку и перед тем как унести с размаху съездила ей по голове старого пирата.

— Долбоеб! — Сказала она, улыбнувшись золотыми зубами, — Если бы не странствия ты бы меня не встретил!

— И об этом я жалею больше всего на свете! — Взревел Готард, хлопнул женщину по заду и опрокинул себе в горло содержимое своего кубка.

Так они беседовали, о пиратах, сокровищах, кладах, крови и риске. Незаметно спустился вечер, окрасив закатными цветами слюду на окнах, потом пришла ночь, душная и дождливая. Был конец ихтиониса — зимнего месяца. А на утро Реймунд проснулся с больной головой и дивным послевкусьем медвежьей жопы во рту. Старый пират весело сообщил, что Стурга сморило, но он здорово держался. «Давно», — говорил ван Док, «У меня не было такого достойного соперника».