Город, живший сам по себе — за многие века неоднократно переходивший от одних властей к другим, но никогда не склонявшийся ни перед одной из них.
Город, где правили Банды. Где каждая улица была полем боя, на котором сходились чьи-то амбиции, желания, страхи и стремления. Где люди, говорившие на сотне разных языков, сражались клинками, пистолетами, магией и колдовством, стремясь ухватить за хвост шальную мечту о далеком, жестоком счастье.
Город, где лучшие в мире воины и убийцы были лишь одними из многих. Где шпионы могущественных держав Запада, Востока, Севера и Юга сходились в тонкой игре плаща и кинжала, выстраивали хитроумные комбинации и думали, что правят миром, а их меж тем привычно дергали за ниточки умелые кукловоды. Город, где золото текло рекой, рассыпаясь по грязным переулкам и заваленным отбросами площадям, минуя сотнями умирающих в канавах нищих.
Город, где даже демоны и боги служили лишь орудием в амбициозных играх смертных, нелепо прожигающих свою жизнь на этих, наполненных смрадом многовековой неизбывности, улицах.
Город вставал из моря мрачно, обыденно просто. И единственным, что удерживало его от падения в морскую пучину под гнетом многочисленных грехов жителей, был вязкий туман ненависти, злобы, взаимных интересов, скорби, страха, сомнения в будущем и безумной надежды. Пестуя которую, обитатели этой клоаки мечтали, что когда-то их жизнь изменится к лучшему. Мечта длинною в сотню тысяч жизней, неисполнимая, но поддерживающая дух этого места так же крепко, как серые скалы поддерживали его плоть.
Новое начало.
Зеленые волны лениво бились о форштевень бригантины «Судьба моряка». Хлопанье парусов сменилось шелестом сматываемой ткани. Привычно скрипели мачты, фок чуть громче, чем обычно — расшатало в последнем шторме.
Палубу качало весьма умеренно, а потому можно было, невзирая на недовольное ворчание боцмана Марка Тровиолли — тучного и медлительного ригельвандца, — выбраться на корму и насладиться в должной мере букетом ароматов, изящно преподнесенным худшим из парфюмеров — огромным многолюдным портовым городом тропической полосы…
Так же можно было, наконец, рассмотреть через леса мачт и мельтешение птиц, не все из которых были просто безмозглыми пернатыми, приближавшийся город. Город, который должен был стать с одной стороны финальной точкой трехмесячного, до крайности утомительного морского путешествия, и с другой стороны началом новой, тонкой и весьма занимательной работы. «Рыба» знаменовала «дебют», излишне аморфная, но достаточно точная аллегория.
И не случайная, к слову. Почему-то капитан «Судьбы моряка», как уже было сказано, бригантины — неплохой, трехмачтовой торговой посудины грузоподъемностью 130 тонн, о 8 пушках, предпочитал всем прочим играм именно домино, причем предан был игре фанатично.
Так что вечерние партии в кают-компании, душной и пропитанной запахом черного табака, были, пожалуй, самыми яркими элементами воспоминаний пассажирской морской рутины последних трех месяцев.
То же, что ныне предстояло Реймунду Стургу, в наибольшей степени можно было бы назвать шахматной партией, не самой сложной, но весьма приятной.
Город вставал во всем блеске своего ничтожества, если более вежливо: во всем блеске бандитско-колониального стиля.
Порт — совершенно невероятных размеров стойбище для океанских и каботажных судов, более чем тридцати Экваториальных государств, и почти всех гигантов Южного Архипелага. На западе он был ограничен мощной цитаделью внешней обороны, прикрывающей город как с моря, так и с суши более чем тремя сотнями сорокафунтовых пушек, достаточно мощных, чтобы при метком залпе пустить на дно линейный корабль.
С востока порт был прикрыт много более скромным, чисто морским фортом, по совместительству являющимся таможней и портовым управлением. Это было нелепое пятиугольное здание из крупных серых глыб пористого камня с бойницами для шестидесяти морально устаревших чугунных, а то и железных бомбард, которые еле-еле могли бы отогнать средненького пирата.
Над обоими укреплениями, а так же над большой частью имевшихся в порту кораблей развевался кремового цвета флаг с тремя черными пиками — отмечавший власть неспокойного Шваркараса над этой грандиозной колониальной дырой.
Сам город шел на повышение — от порта с грязными, но добротными каменными причалами он поднимался к неблагополучным по виду припортовым кварталам — трущобам и складам по большей части. Из них ярко выделялись район с невысокой металлической оградкой, за которой ютились аккуратные мазаные домики с серовато-стальной черепицей; торговый район на востоке, отличавшийся величавостью купеческих контор и ветхой неприступностью торговых складов. А так же квартал неподалеку от западной цитадели — высотой стены и набором крепостных построек за ней он бросал вызов укреплению.
Далее виднелись лишь пики церквей и храмов, редкие башни и витые насесты, да в центральной части множество шпилей, дворцов и городских поместий немногочисленной, но богатой шваркарасской колониальной знати Ахайоса.
Нельзя было оставить вниманием еще два крайне интересных объекта архитектуры — небольшую пагоду в Восточной части, и массивные, высокие — не менее пятидесяти метров — башни черного камня, усаженные декоративными шипами и сложными флагами. Информаторы не врали, в городе и правда есть диаспора дракийцев[3].
Остальная же часть Ахайоса имеет существенно меньше причин быть упомянутой в данном отчетном описании. Как это ни прискорбно, она в наибольшей степени могла претендовать на звание среднее между руинами, трущобами и логовищами разнообразных деклассированных элементов, с которыми приличный человек, и уж тем более представитель уважаемого Международного Альянса, не мог иметь ровным счетом ничего общего.
Ну и напоследок можно вспомнить о том, что порт пестрел флагами зловещего и неоднозначного характера — от краснеющей обезьяньей задницы до расколотого ятаганом черепа. Пираты — один из самых ярких элементов, знаменующих степень морального разложения Ахайоса…
Что ж, и в грязи играют в шахматы…
Реймунд был обрадован и встревожен. После событий последнего задания ему очень нужно было новое дело. Новая цель. Новая возможность доказать себе и тем, кто наблюдает за ним, свою способность работать четко и чисто. А так же доказать ей. Доказать, что больше он не позволит ни обманывать себя, ни использовать. Однако, Экваториальный Архипелаг был для него новой, неизведанной доселе, игральной доской. Это был отличный вызов. И Реймунд готовился его принять, вспоминая и систематизируя в памяти все, что ему доводилось слышать о нравах, традициях, обществе, политике и войне своей новой охотничьей вотчины.
Библиотека Хранителей Знания[4]. Колониальная политика Экваториального Архипелага[5]. Право Сильного.
Да все на самом деле весьма просто. Право сильного и больше ничего. Но кого-то сильным делает золото, кого-то штыки, кого-то страх. Так это все и получается: великие государства отбирают по праву сильного земли у туземных племен и анималистических рас. По налаженным торговым маршрутам отправляются на Экватор купцы, и пираты по праву сильного отбирают у них честно заработанные на чужой силе барыши. Великие державы по праву сильного загоняют туземцев и зверушек в рабство, и они тысячами дохнут на рудниках и плантациях, которые, к слову, организовывают на местах их бывших священных рощ и сакральных гор. Потом туземцы сбегают, сбиваются в ватаги или примыкают к пиратам и по праву сильного режут глотки работорговцам и насилуют дочерей плантаторов, а то и самих плантаторов, был такой обычай у одной особо злобной ватаги…
Впрочем, я не о том. Я говорю, что эта самая колониальная политика проста как три медяшки: метрополия посылает на Экватор самых злобных, изворотливых, хитрых и беспринципных сукиных детей, тех самых тварей, которые в противном случае очень быстро и совершенно неприбыльно украшают своими тушами тюрьмы и эшафоты любимой родины. В колониях они становятся губернаторами, графами и даже герцогами, генералами и адмиралами, и все от того, что чистый духом и не лишенный понятий о чести и достоинстве аристократ или патриций Шваркараса, Ригельвандо или Алмарской Империи, конечно, посчитает ниже своего достоинства гноить на плантациях несчастных зверушек. Так же он откажется, прикрывшись гуманизмом, вырезать туземные деревни и проводить акции устрашения, превращая целые километры джунглей в анатомические театры с развешанными по лианам кишками непокорных дикарей. Так же он не станет терпеть малярию и лихорадки, не захочет гнить в болотах, или заживо разваливаться от цинги на бортах океанских кораблей. И еще он, конечно, не станет обманывать колонистов обещаниями им рая на земле, завлекая их на перспективные колониальные предприятия, находящиеся на самых границах амиланиек, да-да, тех самых милых барышень, которые милостиво убивают порабощенных мужским гнетом женщин, а мужиков кастрируют и отправляют на самые мерзкие и тяжелые работы.
Зато этот самый благородный аристократ, или состоятельный гордый патриций всегда не прочь покушать шоколада, изредка любит посмотреть отчеты по баснословным прибылям от заморских своих компаний, и, конечно же, обожает блюда с экзотическими специями под трубочку табачка, и лучше черного, того, на производстве, которого ежегодно дохнет до десяти тысяч туземцев. Все это благородные любят и ценят, а вот добывать не хотят. И потому придумывают Экваториальные Торговые Компании, Экваториальные Штурмовые Корпуса, Экваториальный Патрульный Флот, сложные административные системы и прочие прелести, посредством которых паразиты мира большие используют подонков мира меньших для достижения своих нехитрых, но насущных интересов.
Тут, понимаешь ли, все просто — право сильного требует применения, но мало кто любит при этом пачкаться в крови. А вот из-за моря, за тысячи километров от зноя и рабской вони, почитывая отчеты управляющих и приказчиков, можно себе воображать, что ты несешь диким туземцам свет труда и блага цивилизации, дотягиваешь их, так сказать, до уровня своего величиях, позволяя прикоснуться к неведомому и запретному. А перегибы… За тысячи километров от места действия, когда не видишь забитых тощих издыхающих детей туземцев, или вываливающихся синюшных языков повешенных мятежников, то перегиб превращается в сухие цифры о потерях, о приходе и уходе, и, конечно же, легко забывается при взгляде на колонку прибылей.
И вот по причине того, что большая часть тех, кто прибывает в Экваториальный Архипелаг из благословенной Гольвадии, является, по сути, дерьмом, большая часть колониальных городов и выглядят, как гадюшник.
Эрвин «Потрошитель» пират. Капитан «Ветра перемен».
