…Мишка в кабинете был один, он редко прибегал к помощи ассистентов, работал, так сказать, по старинке. Мишка быстро осмотрел полость рта и, не скрывая ликования, вынес вердикт:

– Экстракция!

– Что это значит?

– Удалять!

– Может, пломбу?

Мишка отрицательно замотал головой.

– Не смеши меня!

Я взглянул на мощные Мишкины руки.

– Черт с тобой! Рви!

Мишка оживился. Он даже заурчал от удовольствия.

Я возмутился:

– Чему радуешься, живодер?

Мишка взял в руки стоматологические щипцы.

– Я бы поостерегся оскорблять вооруженного дантиста!

У Мишки внезапно поднялось настроение.

– Нуте-с, как будем удалять? С обезболиванием? Или без?

– То есть, как это – без?! – перепугался я.

Вместо ответа Мишка нацедил что-то в мензурку из большой бутыли с узким горлом и приказал:

– Пей, несчастный трус! Спиритус вини ректификати. Лучший в мире анестезин.

– Ты с ума сошел!

– Не рассуждай, мизерабль! На спирте вся российская медицина держится!

Я поднес мензурку к носу и содрогнулся.

– А закусить?

Розенфельд вытаращил глаза:

– Ты что, жрать сюда пришел?!

Я задержал дыхание, влил спирт в глотку и, вывесив подбородок над чашей плевательницы, запил тепловатой водой из пластмассового стаканчика.

Через минуту приятно зашумело в голове. По всему телу разлился блаженный жар. Сердце захлестнуло чувство безмерной доброжелательности, смешанной с равнодушием ко всему на свете.

Я открыл рот и закрыл глаза.

Пока Мишка хозяйничал у меня во рту, я думал, а в чем же смысл жизни? В детях, в любимой работе, в богатстве, в женщинах?

Чтобы продуктивно думать над всем этим, надо располагать временем. А какое у современного горожанина время? И говорить-то неохота.

Раньше было иначе. У всех времени было навалом. И некоторые самостоятельно мыслящие индивидуумы стали задумываться над тем, как бы это праздное время с пользой приспособить к себе. Этим можно объяснить появление отшельников. Живших в уединении и питавшихся, – для чистоты эксперимента, чтобы не отвлекаться на аппетит, – всякой мерзостью. Хорошо если это были акриды…

Наедине с собственной душой они пытались овладеть всемирной мудростью. И что? Многим это удалось?

Перед мысленным взором выплыли слова: «Одиночество тогда имеет смысл, когда оно не насильственно. Отшельник же всегда не свободен, он не самостоятелен в размышлениях: за него думает Бог. Вернее, Библия».

Интересно, кому принадлежит сие изречение?

Человек задуман Создателем как стадное животное. И попытки отдельных субъектов отбиться от стада, обособиться и уединиться, чтобы подумать о смысле жизни, приводят к тому, что отбившиеся становятся либо поэтами, либо философами. И то и другое плохо. Поэты и философы, как известно, самый пропащий народ. Им не позавидуешь. Хуже живут только сумасшедшие и алкоголики.

…Как сквозь вату, я слышал Мишкин голос:

– Та-ак…

Вероятно, из альтруистических побуждений Мишка комментировал свои эволюции:

– Делаем тракцию… Накладываем щипчики…

Я слышал, как он сопит от усердия. Наверно, высунул язык, подлец…

– Будет немножечко больно… – продолжал сопеть Мишка. – Придется потерпеть. Зато боль проходит практически сразу. А при анестезии – долго, да и язык деревенеет… А кому ты, спрашивается, нужен с деревянным-то языком? Ну, теперь держись!

Я напрягся.

– Йехх! – выдохнул Мишка.

Раздался хруст, и меня пронзила резкая боль. Я громко застонал.

– Не ори, дурак!! – зашикал на меня Мишка. – Пациентов распугаешь!

Я продолжал постанывать: боль, казалось, усилилась.

– Вот она, нынешняя интеллигенция! Какой-то паршивый зуб, а он воет, словно его на кол посадили, – стыдил меня Мишка. – Мужик ты или не мужик? Угомонись, представь себе, что ты на приеме у гинеколога. Да открой же глаза!

Я повиновался.

Мишка показал мне желтоватый осколок.

– Сука! – прошептал я окровавленным ртом. Осколок произвел на меня гнетущее впечатление. Менее всего он походил на зуб человека. Скорее уж, на зуб собаки. А ведь еще минуту назад он был частью меня!

– Оправь его в золотую рамочку, – Розенфельд хмыкнул. – Сделай из него амулет и повесь на шею, басурман ты этакий.

Мишка не обманул: боль утихала быстро. А я тем временем принялся размышлять о своей новой знакомой. И тут я вспомнил, что в субботу меня ждет не только встреча с Леной. В субботу я приглашен на день рождения к Гураму. Гурам Рыжемадзе, видный ученый, директор крупного научного центра и наш общий с Мишкой друг, в субботу отмечал сорокалетие. Какой никакой – юбилей.

Кстати, день рождения – прекрасное решение вопроса, куда мне в субботу отправиться с Леной. Итак, суббота, Гурам Рыжемадзе, высотка на Котельнической, там у Гурама стометровая квартира на 26-м этаже, прямо под облаками. Карские шашлыки, мангал на балконе – дым до небес, жирная копоть повсюду, даже на шпиле, увенчанном звездой с серпом и молотом. От приятеля, шеф-повара «Арагви», – лобио, чахохбили, цыплята табака, сациви. Из винных подвалов славного города Кварели – Цинандали, Ахашени и Мукузани.

Гурама уговаривали снять банкетный зал в «Метрополе», но он наотрез отказался. «Ну, что вы! Какие рестораны! Нет ни копейки! – сокрушался он и удрученно подкатывал глаза. – Все сбережения, включая премиальные от Фреда Кавли, сожрали научные изыскания». Думаю, это правда. Но не полная. В научных – и не только научных – кругах поговаривали, что месяц назад он юной жене своей, ослепительной Марине, купил «Майбах» за триста тысяч долларов.