За другим столом тоже подозвали хозяина, тот разлил по стаканам что-то темное. Двое сразу потянули руки, кабатчик схватил монеты, те исчезли в его потной ладони.

Сенешаль с наслаждением вгрызался в горячее мясо, отхлебнул вина. Тело расслабилось, выгнав холод из мышц, и мысли разом будто увязли в смоле. Доходят с запозданием, а улетают столь стремительно, что скрипнул зубами от бессильной ярости: почти додумался до чего-то важного, и тут же забыл. Прямо как сон.

Селянка, крутившая ворот колодца, поднялась на сцену и, скинув халатик, принялась извиваться в смущенном танце, но в ее движениях не было и намека на сексуальность. Выглядело это все довольно грустно, но Сенешаль видел, как ее пожирают глазами местных доходяги, только оборванец смотрит с тоской. Сквозь землистую кожу на руках женщины проступали серые змейки вен. Следопыт глядел на эти змейки, хорошо различимые в отблесках масляных ламп, и думал о жестокости происходящего.

Он отвернулся, почувствовав, что плывет, невидяще пробираясь сквозь зыбкий туман. Он завис в хмельной паутине, затем под ногами обрушилась земля, и он в немом ужасе рухнул в бездну. Казалось, дрема свалит его прямо под стол.

Из-под вуали тумана все отчетливее звучали голоса. Перед глазами с ленцой проступило уже знакомое помещение, показался ряд столов с мясом, плохим пивом и кислым вином.

– Я предполагаю, – раздался извиняющийся голос за дальним столом, – что ваша ненависть ко мне произошла от здешней атмосферы. Вы видите, именно здесь вы расстраиваетесь, а не в других местах.

Сенешаль обернулся, посмотрел на говорившего. То был человек со скошенным подбородком и оттянутой губой, что-то шутовское угадывалось в его манере держаться. Он подбоченился, задрал нос вверх, стараясь скрыть обиду. Человек напротив скалил позеленевшие зубы, и отрывая куски от краюхи хлеба, бросал их в лицо шута.

– Пожрать захотел, значит? Тогда трави байки поинтереснее, а не то седлаю из тебя похлебку для свиней.

– Выгони взашей этого грязного попрошайку, – раздалось из-за соседнего стола, и четыре луженые глотки расхохотались.

Сенешаль налил еще вина в стакан. Исходящий от бледно-рубинового напитка запах сказал, что кабатчик не оценил его покупательскую способность.

Сухо стукнула дверь, ввалились четверо батраков, покрытых снегом. Они заняли ближайший к входной двери стол, сразу потребовали пива. Следопыт начал присматриваться к ним внимательнее, по спине скользнул паучок отвращения. Все здесь нарочито грязные, как протест угасающему светилу.

– Хватит, – донесся встревоженный голос шута, – что с вами случилось? Негоже так относиться к людям церкви.

Несколько глоток за соседним столом загоготали, кто-то присвистнул девушке, чтобы активнее крутила бедрами.

Стражник за соседним столом не обращал ни на кого внимания, его смена закончилась, а значит можно поесть, а потом и самому пошалить, а то завтра опять на вахту. Он рвал мясо, пожирая гуся молча, лишь сок стекал до закатанных по локоть рукавов.

Сенешаль отщипнул кусок рыбы, начал жевать. Над его головой смирно сидел паучок, паутину не плел, предпочитая прыгать из засады. Вот и он как этот паук, ни двора, ни жены, только дорога перед глазами.

– Бла-бла-бла, дружок, – громко произнес собутыльник шута, – назови мне имя той телки, коли утверждаешь, что она самая красивая, и мы сразимся. Выясним, кто красивее, твоя баба или вот эта тощая сука на сцене, хоть на нее и собака по пьяни не залезет.

Очередной взрыв смеха.

Шут сказал:

– Я не ищу повода для драки.

Собутыльник ответил задиристо:

– Кто не ищет повода, того находит сам повод!

Остатки пива из бокала полетели в лицо шута. Тот вытер лоб видавшим виды платком, неторопливо убрал в карман.

– Я не имел ввиду красоту внешнюю, – сказал он спокойно, – красивой быть хорошо, но порой и плохо.

– Ага, – согласились за соседним столом, – это за кордоном плохо, в пустошах, там за каждым кустом могут сцапать, и использовать по назначению…

– А в наших землях, – сказал шут елейным голосом, – красивых сжигают, потому что ведьмы.

У следопыта защемило сердце, на миг промелькнул далекий образ женщины – мираж. Возможно, предназначенная ему судьбой сгорела на костре инквизиции, но он об этом не узнает. Образ исчез, стертый усилием воли.

Собутыльник шута еще больше нахмурился, тяжелые брови нависли как дождевые тучи. В глазах сверкнули молнии.

– Есть святая красота, – изрек он с едва подавляемой яростью, – а есть грешная. Ее то и надо на костер.

– За что?

– За то! – отрезал собутыльник, стукнув кулаком по столу.

– Хоть кто-то растолковал, – сказал шут, воздевая очи к потолку.

В следующее мгновение стол опрокинулся, бродягу отбросило к стене. Сосед быстро подбежал с обнаженным мечом, занес для удара.

– Не стоит убивать того, кто прав, – следопыт собирался промолчать, но слова вырвались помимо его воли.

В таверне наступила тишина, десяток пар глаз уставился на незнакомца, даже стражник оторвался от обглоданного гуся и посмотрел с интересом. В свинячьих глазах настолько читалась жажда представлений, что следопыт скривился.

– А тебя кто спрашивал, шакалье отродье? – Пьяный человек с мечом осклабился, чувствуя поддержку друзей.

Сенешаль сказал медленно, чувствуя нарастающее раздражение:

– Убери меч и ешь свое варево.

Послышались недовольные голоса, многие повыскакивали из-за столов, трактирщик грязно выругался, призвал собравшихся не ломать мебель. Внезапно кто-то налетел сбоку, следопыт ощутил острый укол в левой руке чуть выше локтя. Зашипев от боли, он обернулся, увидел перекошенное пьяной злобой лицо, пропойца заносил для второго удара выщербленный тупой нож, из его рта летели проклятья вперемешку со слюной и остатками непроглоченного пойла.

– Зря ты так… – сказал Сенешаль со злостью. Спустя секунду он кулаком в челюсть уронил буйного гуляку на пол и оказался посреди таверны с расчехленным мечом. Грукс в его руке пустил по таверне россыпь зайчиков. Краем глаза следопыт заметил, как шут не спеша поднялся, отряхнул и без того безнадежно грязные портки, сказал задумчиво, но так, чтобы все слышали:

– Жизнь – это беспроигрышная лотерея, в итоге мы все получим по земельному участку. Поэтому, коли не хотите подохнуть досрочно, давайте обнимемся и выпьем за счет заведения!

На шута никто не взглянул. Сброд поднимался с мест, разгоряченный хмелем, кто-то хватался за нож, кто-то вынимал пусть плохенький, но меч. Один даже цапнул стул за ножку, он же и кинулся вперед, думая, что остальные последуют за ним, и добьют незнакомца, а он потом будет хвастать, что первый нанес удар.

Острие меча достало его в сердце. Гуляка завалился навзничь, табуретка упала ему на лицо, скрыв искаженную болью гримасу.

Все замерли. Сенешаль заметил шевеление в дальнем углу таверны, бросил быстрый взгляд. Там шут прокрался к столу и схватив бутыль с вином, наполнял стакан.

Следопыт сцепил зубы, стоило ли ввязываться ради этого идиота? Посмотрел на жаждущую крови толпу, перехватил оценивающий взгляд… И тут все разом бросились вперед.

Шут стоял в углу кабака, прихлебывая вино. Сбоку от него звон, грохот. Портной, грозивший пырнуть его мечом, явно лишь напугать хотел, влетел в стену с отрубленной рукой, завизжал от нестерпимой боли. Улыбка бродяги скукожилась будто елдак на морозе. Кабатчика нигде не было видно, да и стражник, подхватив шлем, метнулся к выходу, оставив вместо себя раздербаненный остов гуся.

Лезвие меча ударило человека со шрамом-слезой в основание шеи. Голова подлетела и, крутясь, покатилась к лавке, где вяло шевелил уцелевшей рукой портной, пытаясь выловить из сутолоки обрубок, в надежде пришить его позже.

Третий начал оборачиваться, рот округлился в попытке закричать, но из разрубленной трахеи вырвался сип и клекот, а черные в свете ламп струи плеснули с таким напором, что некоторое время выглядели фонтаном.

Пропойца, пырнувший ножом исподтишка, очнулся, и тут же рухнул с разрубленной наискось грудью. Сквозь перерубленные ребра глянуло еще бьющееся сердце. Он медленно, словно спиленное дерево, завалился набок, и что-то темное вывалилось на пол.