- Не стоит? – переспросил Грюм опасно тихим голосом, буравя взглядом лицо Крауча. – Не стоит говорить? Что ж, тогда посоветуйте мне, что именно мне стоит говорить? Что мне сказать Лайеллу Люпину? Что Ремус по-прежнему в опасности, и мы только что лишились крохотного шанса его спасти? Что мне сказать родителям Кингсли Шеклболта? Что их сын рисковал собой ради того, чтобы вы потешили свою жажду крови?

- Тебе нужно отдохнуть, Грюм, – тонкие губы Крауча сжались в едва различимую полоску. – Твоё поведение меня беспокоит.

- А меня беспокоит твоё, – Грюм шагнул к Краучу. – Проклятье, Барти, что с тобой происходит? Ты ведь не был таким. Когда ты решил, что цель оправдывает средства? Когда ты решил уподобиться Пожирателям Смерти?

Снова, спустя много лет, перейдя на «ты», разговаривая с Барти прямо, как с другом, которым Барти когда-то был для него, Грюм пытался пробудить в главе аврората разум, страх, раскаяние, да хотя бы злость – хоть что-нибудь человеческое! Но добился этим только того, что лицо Крауча ещё сильнее окаменело, а глаза хоть и блеснули на миг, но блеснули неживым, оловянным блеском.

- Если у тебя всё, Грюм, – высокомерно произнёс он, – то иди отдыхать. У меня ещё много работы.

Он уселся обратно за стол и снова взял в руки пергамент. Грюм ещё немного постоял, прежде чем резко развернуться и выйти из кабинета.

- Что приуныл, безносый? – издевательски спросил его Джим Хейвуд, когда Грюм проходил мимо его камеры. – Смотрю, встреча с начальством прошла не очень, а?

- Не волнуйся, – холодно бросил ему Грюм, – со своим начальством ты тоже скоро увидишься. Когда я притащу сюда Сивого, я, возможно, запру вас в одной камере. Если будешь себя хорошо вести.

Хейвуд злобно зарычал ему вслед, но Грюм и ухом не повёл. Ссутулив плечи, мрачно глядя перед собой, он дошёл до конца коридора и спустился по витой лестнице вниз.

На том ярусе, куда он попал, содержали только самых опасных преступников, буквально с минуты на минуту ожидавших транспортировки в Азкабан. Совсем недавно здесь был Долохов, но сейчас его камера была уже пуста – утром его увезли в тюрьму. Грюм пришёл не к Долохову. Его интересовал другой человек. Человек этот находился здесь уже почти неделю, и его до сих пор не судили, в то время как Долохова отвели в зал суда практически сразу, как поймали. Что-то подсказывало Грюму, что суда и не будет – увы, в последнее время это стало привычным.

Он подошёл к решётке камеры и наколдовал из воздуха стул. Он уже и не помнил, когда последний раз высыпался, и сейчас с удовольствием сел, дав себе хоть какое-то подобие отдыха. Если сейчас вообще стоило говорить об отдыхе.

Молодой мужчина за решёткой взглянул на Грюма и тут же отвернулся. Он тоже сидел – несколько волшебных цепей накрепко примотали его к железному стулу. Его освобождали от цепей всего несколько раз в день, чтобы он мог поесть и немного подвигаться, остальное время он проводил скованным – все вокруг боялись Сириуса Блэка, жестокого убийцы, превратившего улицу на окраине Лондона в развалины, а тринадцать человек – в разорванные на куски трупы.

- Сириус, – проговорил Грюм, настойчиво глядя юноше в глаза. Тот упорно не смотрел на него. На его лице застыло выражение горечи и ожесточения. Давно не бритая щетина тенью лежала на запавших щеках.

- Сириус, посмотри на меня, – сказал Грюм. Сириус повернулся к нему, обжёг холодом запавших синих глаз:

- Ну, смотрю. Что надо?

- Прекращай свои шутки, мальчик, я не в настроении, – устало проворчал Грюм. Сириус усмехнулся, оскалив зубы:

- А я не шучу. Что тебе надо, Грюм?

- Я хочу поговорить.

- Нам не о чем говорить.

- Нам нужно о многом поговорить, и ты это знаешь. Сириус, что произошло?

Губы Сириуса дрогнули, он снова начал смотреть в сторону.

- Я предал и убил своих друзей. Вот что произошло.

- Почему?

- Потому что.

Грюм покачал головой, глядя на Сириуса с гневом, почти с ненавистью. Он хотел ненавидеть его. Всё указывало на то, что молодой Блэк пошёл по стопам своей семьи, что в конце концов он выбрал свою сторону, и это была не та сторона, на которой стояли Грюм и Дамблдор, Кингсли и Фрэнк, Джеймс и Лили. Но что-то мешало Грюму возненавидеть Сириуса и полностью поверить в его вину. Он был сыщиком, он был бойцом, и сыщик не был уверен, что перед ним преступник, боец не мог поверить, что перед ним враг.

- Чёрт побери, Сириус, не будь таким упрямым! Тебе грозит провести в Азкабане всю жизнь, если ты не объяснишь как следует, что произошло!

- Я же объясняю, или ты оглох, чёртов старик? – синие глаза Сириуса сверкнули яростью. – Я предатель и убийца, я это признаю, признал уже тысячу раз, и я с радостью пойду в Азкабан, потому что я, на хрен, это заслужил! Отстанешь ты от меня уже или нет?!

Грюм смотрел на него исподлобья и молчал. Молчал, пока Сириус не устал ругаться и не замолчал, обессиленно откинувшись на спинку стула, вздрагивая в своих цепях. Глядя на него, Грюм тихо произнёс:

- Некоторые из твоих друзей ещё живы, ты знаешь?

- Отстань от меня.

- Ремус Люпин жив. Его ты тоже хотел убить?

Что-то дрогнуло в лице Сириуса, и на миг сквозь личину озлобленного незнакомца Грюм с волнением разглядел тень прежнего Сириуса – храброго, безрассудного, с глазами, горящими решительно и смело, а не злобно. Ухватившись за этот образ, не желая его отпускать, Грюм настойчиво продолжал:

- Ремус Люпин жив. Но он в опасности. В ужасной опасности. Ты бы хотел ему помочь? Или, может, ты бы хотел его убить тоже?

Сириус не отвечал. На его побледневшем лице отражалась мучительная внутренняя борьба.

- Ответь, Сириус, – попросил Грюм.

Сириус повернулся к нему, смерил его злым взглядом и отчётливо произнёс:

- Плевать мне на Ремуса Люпина.

6 ноября 1981 года. 9:00

Ремус так устал, что спал глубоко, без снов. И всё же под утро ему приснился удивительно яркий сон. В этом сне он перенёсся в Большой Зал Хогвартса, убранный празднично, как будто к Рождеству, но вместо рождественских ёлок вдоль стен стояли статуи страшных древних богов, мимо которых он когда-то крался по коридору возле гостиной Слизерина. Статуи были закутаны, словно в тоги, в разноцветные знамёна факультетов Хогвартса, между ними были натянуты светящиеся гирлянды, и выглядели древние боги в этой праздничной амуниции нелепо и странно. Ремус шёл вдоль статуй, удивляясь, зачем они здесь, зачем он здесь, что вообще происходит. Но очень быстро, как и всегда бывает во сне, всё стало логичным и естественным, и его уже ничего не удивляло. Ни разодетые статуи, ни плывущие по воздуху бокалы с кроваво-красным вином, ни доносящаяся неизвестно откуда песня Scorpions «In Your Park».

Освещённые огоньками гирлянд, в центре Большого Зала медленно кружились пары – Фрэнк и Алиса, Джеймс и Лили, Квентин и Джин. Потом Ремус увидел, как неподалёку от них танцуют, нежно обнявшись, Люциус и Нарцисса Малфои, а возле них, обвив тонкие руки вокруг бычьей шеи Родольфуса Лестрейнджа, закрыв глаза и чуточку непристойно покачивая бёдрами, танцует Беллатрикс. И опять же Ремуса это нисколько не удивило. Даже больше – ему самому захотелось танцевать. И почему бы нет? Ему нравится эта песня.

Спустившись с возвышения, на котором стояли статуи, он завертел головой по сторонам, пытаясь разыскать Сириуса, но вместо Сириуса наткнулся на Фабиана Пруэтта – и застыл от ужаса. Бледный, как снег, Фабиан широко улыбался ему, а весь его подбородок был красным от крови, вытекшей изо рта.

- Выпей, – весело сказал Фабиан и протянул ему бокал. Ремус тряхнул головой, рассмеялся – это не кровь испачкала кожу Фабиана, это всего лишь вино. Он взял бокал и залпом выпил. Вино забурлило у него в крови, наполняя его весельем и лёгкостью. Улыбаясь, он зашагал вперёд, обходя танцующих, и вдруг замер на месте.

Сириус уже танцевал. Медленно, изящно, обнимая за талию Марлин МакКиннон. Ремус смутно вспомнил, что он уже видел их вот так однажды – его рука на её талии, её рука на его плече, она смеётся, откидывая голову назад, длинные волосы пдают ей на спину золотым водопадом, на плечах жёлтого свитера блестят яркие пуговки. Ремус ощутил ревность, и эта ревность скрутила его мучительной болью, когда Сириус взял Марлин за подбородок, как, бывало, брал Ремуса, и страстно поцеловал её в губы.