Практически.
Когда Грегор подошёл к мёртвому Салману, ни одна черточка не дрогнула в суровом бледном лице вожака. Он лишь окинул собравшихся оборотней усталым взглядом, одобрительно кивнул и велел заняться перевязками, выпить огневиски и воды (еду с собой не брали – после полнолуния оборотней, особенно молодых, мучила тошнота), отдохнуть, пока он зачарует новый портал. Об аппарации и речи не шло – у обессилевших оборотней просто не хватило бы на неё сил. А между тем нужно было вернуться поскорее. Там, в деревне, есть еда и лекарства. Там он вместе с Джин Феннелл смогут лучше позаботиться о раненых. Наконец, там рядом похоронен Камал. Он не оставит Салмана здесь. Плевать ему на Сивого и его псов, пусть остаются на корм крысам, но мальчика он заберёт, его место рядом с братом.
Каким он был весёлым, когда они повстречались в Бирмингеме тринадцать лет назад, как он смеялся над прозвищем, которое ему дала Зельда – и как горько плакал спустя день, неделю, месяц, всё ещё не привыкнув к своему новому состоянию. Грегор был не из тех, кто умеет хорошо утешать детей – он и с Финном-то не особо няньчился, пусть и считал его своим сыном. Очень скоро больной малыш Салман превратился в здорового, но мрачного и молчаливого Лосося, стойко терпящего ругань и подзатыльники, которые ему щедро отпускала Зельда. Ей не нравилось, что Грегор относится к приёмышам стаи так же, как и к собственному ребёнку, никак не выделяет его среди остальных.
Грегор обернулся и увидел Финна. Его сын был, как и многие, ранен в предыдущем бою. Неглубокая рана протянулась по его лбу, кровь запеклась на скуле. Он взглянул на отца, потом перевёл взгляд на Салмана, с которым они вечно дрались и соперничали. А потом внезапно наклонился, взял в руки ком снега и начал неловко вытирать кровь с мёртвого смуглого лица.
- Мама всегда считала, что ты любишь его больше, чем меня, – тихо сказал он, не отрываясь глядя на Салмана. Ещё не так давно он ненавидел его, ненавидел каждую чёрточку его пухлого, вечно нахмуренного лица, его пустые, как у телёнка, тёмные глаза, а сейчас он не чувствовал ничего, кроме сочувствия. Перед лицом смерти старые свары и распри казались такими глупыми и бессмысленными.
- Ты же знаешь, что я никого не люблю, – ровным голосом ответил Грегор. – Любовь делает слабым. Вожак не должен быть слабым. Когда-нибудь ты это поймёшь.
Финн быстро обернулся и поднялся на ноги, стряхивая с ладоней пропитанный кровью снег. Его бледное лицо покраснело, и он спросил:
- А если я не смогу быть вожаком? Что если я… не твой сын?
Грегор молчал, и Финн начал говорить снова, быстро и сбивчиво:
- Я помню, Адам часто говорил разные вещи. Про мою мать и Фенрира. Отец, скажи: это правда? Я… – он на миг замер, не желая произносить эти ужасные слова, но всё-таки произнёс: – я – сын Фенрира Сивого?
Грегор глубоко вздохнул, потом взглянул в усталые и испуганные глаза юноши:
- Ты родился спустя восемь месяцев после того, как я забрал твою мать у Сивого. Ты был слабым и маленьким, как любой недоношенный младенец. Я не знаю, кто был твоим настоящим отцом. Но я всегда говорил и говорю: моя семья – это моя стая. Ты был моим сыном в той же степени, в какой моим сыном был он, – он повернулся к Салману. – Твоя мать многого не понимала и не понимает, но кое в чём она оказалась права: для меня не было разницы между тобой и другими. Ты мой сын, Финн. Я вырастил и воспитал тебя, как своего сына.
- Но я никогда не был достаточно хорош для тебя, правда? – прошептал парень, опустив голову. Грегор взял его за плечо:
- Мы все недостаточно хороши. Но мы семья.
Финн снова поднял голову. На его глазах блестели слёзы.
- Я люблю тебя, отец, – сдавленно проговорил он. Что-то мелькнуло в глубине серых глаз Гвилта, их взгляд на секунду неуловимо изменился, но в следующее мгновение стал таким же спокойным и непроницаемым, как всегда. Он похлопал Финна по плечу:
- Собери наших. Пора возвращаться, а то твоя мать наверняка сходит с ума от тревоги.
…Лес поблизости от деревни Бринси всё ещё оставался таким же тихим, как две ночи назад. Полнолуние закончилось, вместо резкого света круглой луны лес пронизал мягкий, рассеянный свет пасмурного дня, но животные и птицы всё ещё не спешили возвращаться обратно. Даже ветра не было слышно. В полной тишине с неба падал снег – не осенний, колючий и мокрый, а зимний, пушистый, мягкий, с каждой минутой становящийся всё гуще. Перенесясь с помощью портала на границу деревни, оборотни медленно шли через лес, и снег падал им на головы и на плечи, засыпал тело Салмана, которое Ремус и Квентин несли на носилках. Те, кто был ранен легко, поддерживали других.
Впереди всех шёл Гвилт. Неожиданно он остановился. Некоторые из оборотней, слишком уставшие, не заметили этого, по инерции сделали ещё пару шагов, но потом тоже замерли, вглядываясь вперёд.
Лес впереди редел. Тёмные стволы деревьев расступились, и стали видны очертания домов. Их немного скрадывала пелена падающего снега, но больше не было никакой преграды. Там, где должна была быть голубая плёнка защитного купола, ничего не было.
- Ремус, – проговорил Гвилт, почти не разжимая губ. – Квентин. Ко мне.
Опустив носилки на землю, парни шагнули к вожаку. Не глядя на них, тот запустил руку под куртку и вытащил две волшебные палочки. Неужели он всё это время таскал их с собой? Или взял только вчера, потому что что-то подозревал? Ремусу было некогда об этом думать. Если вчера вечером им владела холодная, отчаянная решимость, то сейчас в нём вспыхнул дикий, горячий, бросающий в пот страх. Он видел лицо Квентина, видел его расширенные глаза, неподвижно уставившиеся в сторону деревни, где вчера ночью осталась Джин, и понимал, что парень тоже сам не свой от ужаса.
Гвилт протянул ему его палочку, и Ремус стиснул её пальцами. Десять дней он к ней не прикасался, и сейчас испытывал странное чувство, будто держит в руках чужую вещь, будто что-то неуловимо изменилось в нём. Десять дней он жил среди других оборотней, ел безвкусную скудную еду, мыл грязную посуду, ссорился и мирился, дрался и врал. Десять дней эта затерянная в горах деревушка была его домом – неуютным, холодным домом. Домом, в который забрались чужаки. Холод пробежал по его позвоночнику. Волосы на затылке приподнялись. В груди снова, прямо как в полнолуние, зародился глухой рык.
- Оставьте его здесь, – всё так же глухо сказал Гвилт, когда Мэтт и Стив шагнули к носилкам с телом Салмана. – Впереди нас ждут ещё мёртвые.
Бобби тихо застонала. Квентин стал белым, как снег. Он дёрнулся на месте, готовый помчаться вперёд, но Гвилт остановил его и зашагал дальше, по-прежнему держась впереди всей стаи.
На узком пространстве между деревней и лесом на земле лежали в ряд семь мёртвых тел. Авроры не тратили время на то, чтобы привести их в порядок, утереть кровь с лиц или хотя бы закрыть глаза. Авроров было девять или десять, они стояли позади тел, подняв палочки и направив их вперёд. Один из них держал Джин Феннелл, приставив к её голове волшебную палочку. Впереди всех стоял Барти Крауч. Тёмные глаза сверкали на бледном лице, алый плащ небрежно отброшен за плечи. Он был похож на римского полководца, перебившего жителей кельтской деревушки.
… Рано или поздно наступает момент, когда всякая надежда умирает. Когда рушится то, что казалось незыблемым, когда всё привычное стремительно летит в пропасть, когда настоящее становится прошлым, когда за спиной раздаётся скрежет ржавых ножниц судьбы. Глядя в лица авроров, не выражающие ничего, кроме отвращения к убитым и ещё живым оборотням, Ремус понял, что всё кончено. И в его голове снова зазвучали слова, которые когда-то изменили его жизнь, только теперь их говорил уже не голос отца, а его собственный.
…безумные, злобные существа…
Стю лежал третьим справа, между двумя женскими телами. Когда-то он показался Ремусу огромным, сейчас он как будто стал меньше, съёжился на холодной земле. Его руки были раскинуты, глаза широко распахнуты и полны ужаса.
