- Я должна идти домой, - заметила она, словно они ничего не обсуждали. - Не понимаю, о чем я думала, задержавшись здесь так поздно.

   - О, в сонном старом Салеме времени не существует, - отозвался он, - так что еще не поздно; но если ты уходишь, я буду рад тебя проводить.

   Он потушил окурок, запер мастерскую на ключ, и они вместе двинулись по району причалов, вдоль причудливой древней Эссекс-стрит. Эта улица принадлежала прошлому, и была дорога им. Когда-то, давным-давно, кипящая жизнь Салема текла по ней бурным потоком, здесь сталкивались интересы половины земного шара; здесь собирались моряки изо всех стран, смелые и смуглые, повествовавшие о дерзких и немыслимых приключениях; здесь бродили купцы, подсчитывая барыши за грузы, доставленные с Дальнего Востока и островов, названия которых во множестве своем едва знакомы западному миру.

   В каком-то из своих произведений Готорн писал о жизни в Новой Англии, как о слишком мрачной, и заявлял, что наши предки "плели паутину своей жизни едва ли с одной нитью розового или золотого цвета"; но, конечно, мастер был введен в заблуждение видимой тусклостью нашего времени. В старые времена в гобеленах жизни было множество ярких алых, зеленых и лазурных нитей, но блеск прежних времен потускнел с годами настолько, что превратился в унылую серость. Улицы Салема помнили, как в первые дни основания города, бродили рядышком или рука об руку счастливая девушка и ее возлюбленный; проезжал свадебный поезд; шла молодая женщина, неся под сердцем сладкий трепет новой жизни; мать вела за руку своих милых чад. Затем эти улицы наполнились романтикой морей, кипящей жизнью, вдохновляющей язык осуждающей лиры пророка; бесшабашная удаль смелых авантюристов наполнила старые улицы своими яркими и бессмертными воспоминаниями.

   Художник и его спутница шли молча, он наблюдал за игрой света и теней, она, видимо, была погружена в свои мысли. Наконец, она, казалось, в чем-то усомнилась, и ей потребовалась помощь, чтобы разрешить эти сомнения.

   - Том, - неуверенно спросила она, - ты не заметил никаких изменений в Ральфе в последнее время?

   - Изменений? - повторил тот. Несмотря на внешнее спокойствие, в его глазах вспыхнул интерес.

   - Да. Он не вполне похож на себя прежнего, с тех пор как...

   - С каких пор? - поинтересовался художник, видя, что она замолчала.

   - Ну... наверное, с тех пор, как ты начал его рисовать, - задумчиво ответила Селия. - Хотя, признаюсь, заметила это только недавно. Разве тебя это не удивило?

   Ее спутник, вместо ответа, принялся внимательно рассматривать резьбу на набалдашнике своей трости.

   - Ты забыла, что я его почти не знал, - сказал он. - О каких изменениях идет речь?

   - Он развивается. Он становится мужчиной.

   - Ему двадцать восемь лет. Что может быть странного в том, что он становится мужчиной?

   - Он всегда казался мальчиком, - настаивала Селия с таким видом, словно ей и самой было трудно себя понять.

   - Возможно, в его жизни что-то произошло, - ответил Том, стараясь говорить небрежно, и это помешало ему заметить, как Селия после этих слов слегка покраснела.

   Они подошли к воротам дома мисс Сатмен, и он открыл их, чтобы она могла войти.

   - Хорошо, что ты пришла сегодня днем, - сказал он ей. - Когда ты возьмешь следующий урок?

   - Пока сказать не могу, - ответила она. - Я дам тебе знать. Не хочешь войти?

   Приглашение было дано с некоторой неохотой, но он отказался и, приподняв шляпу, пожелал ей спокойной ночи. Она обернулась на пороге, посмотрела, как его сильная решительная фигура удаляется по улице, и тяжело вздохнула.

   "Интересно, будет ли Том казаться мне таким сдержанным и холодным после того, как мы поженимся?" - подумала она.

<p>

II</p>

   В своем большинстве люди полагали, что Том Клеймор по природе холоден и сдержан, поскольку манеры его поведения были именно такими. Возможно, он был сдержанным, но холодный сдержанный человек, как правило, чудовище, - а Том вовсе не был неприятным. У него был застенчивый темперамент художника, а обстоятельства его довольно уединенной жизни способствовали привычке говорить мало; и поскольку он воспринимал жизнь очень серьезно, то редко бывал готов открыть свое сердце в обычной беседе.

   Даже после помолвки он почти не изменился, и Селия не избежала общей ошибки, предполагая, что, поскольку он не мог выражать свои чувства, следовательно, ему не хватает их силы. Она была его ученицей в Бостоне, и именно ради того, чтобы находиться к ней поближе, он обосновался в Салеме на лето, под предлогом того, что обещал нарисовать портрет ее кузена, Ральфа Тэтчера.

   Том Клеймор не мог сказать, на каком этапе работы над портретом им овладела идея, по причине которой он стал рисовать скорее возможное, а не реальное лицо своего натурщика. Сначала он улыбался этой мысли, как какой-то причудливой прихоти; затем противился ей; но, в конце концов, дал своему вдохновению (или прихоти) полную свободу действий и намеренно попытался изобразить благороднейшее мужское достоинство, которым, как ему казалось, обладал Ральф Тэтчер. Он испытывал тайное раздражение по отношению к молодому человеку, который, имея богатство, здоровье и возможности, казался все еще слишком мальчиком, поскольку не мог правильно оценить и использовать их; и по мере того, как работа продвигалась, у Клеймора росла вера в то, что когда портрет будет закончен, он поможет Тэтчеру повзрослеть, наглядно продемонстрировав те возможности, которые он до настоящего момента тратил впустую. Художник поначалу не придавал своей прихоти большого значения, но, однажды отдавшись ей, по крайней мере, находил в себе стремление к продолжению своего начинания. Идея влияния портрета на натурщика отнюдь не нова среди художников, и Клеймор приложил все усилия к тому, чтобы Тэтчер увидел его, как только миновала начальная стадия. Он хотел ускорить возможное влияние, и ему не терпелось узнать, как скоро его отход от точного подобия станет очевидным для оригинала.