«Скоро ты в любом случае это узнаешь», – как-то отстраненно подумала я. За этот день, в течение которого каждый из нас явно узнал о другом больше, чем тот планировал показать, мысль о близости с некромантом перестала тревожить. Она стала какой-то обыденной, даже правильной что ли. Это само по себе должно было напугать, но пригревшейся в мягкой постели мне было просто-напросто лень сейчас бояться.

Я перевернулась на бок, плотнее закуталась в легко пахнущее чем-то цветочным пуховое одеяло и блаженно вздохнула. Дом определенно нравился мне все больше и больше, здесь было так уютно, будто я продумывала его для себя и прожила здесь много лет, просто не помню. Нужно бы все же привести его в порядок перед уходом.

С этими мыслями я наконец-то провалилась в сон.

[Хэрольд]

Хэрольд Грим знал, что он бесстыдно красив, неприлично беден и несправедливо быстро умрет. Этим утром он проснулся от знакомого чувства холода, проникающего в кровь и будто замораживающего его изнутри. Еще час он будет дрожать и дышать судорожными всхлипами, ощущая расползающийся по всему телу, вонзающийся острыми иглами во внутренности лед. Потом доползет до купальной бочки, швырнет внутрь аж три нагревательных кристалла и будет дрожать уже в ней. Затем отправится в «Веселого лесоруба», на последние деньги выпьет два стакана подогретого вина с пряностями, и лишь тогда начнет продумывает план действий.

Хэрольд торчал в этом городке уже вторую неделю и его уже начинало тошнить. Однако срываться куда-либо в момент, когда все уже почти готово, и у него появился шанс прожить-таки свою несправедливо укоротившуюся жизнь, было глупо. Виржини перед отъездом дала ему четкие инструкции, вот только следовать им он не собирался. Самой госпоже Дейл, с ее однообразными, успевшими надоесть до зубовного скрежета заверениями в любви и отчаянной жаждой свободы и денег, так легко читающейся в ее глазах, жить оставалось ненамного дольше, чем той девушке, Эванжелине, хоть она об этом и не догадывалась – Рольд не собирался рисковать своим вторым шансом.

Хэрольд вообще давно перестал жалеть кого бы то ни было: его ведь никто не пожалел, мигом из дома вышвырнули, как узнали о проклятии. А он, между прочим, старший сын, наследник рода… Был. Хэрольд невесело усмехнулся: о том, что право наследования добровольно передано им младшему брату знали только его семья и законник, готовивший документы. Больше всего Хэрольда тогда поразил даже не отец, быстро организовавший всю процедуру – в конце концов, он должен думать о благе всей семьи в целом, а мать, которая начала причитать о дочерях, не имеющих шансов удачно выйти замуж с проклятым братом. Рольд надеялся, что она попытается его спасти, начнет искать сильных магов, темных мастеров, наконец! Но его списали со счетов сразу, более того, наложили родовой запрет рассказывать об истинных обстоятельствах получения проклятия.

– Это позор для рода, – сказал тогда отец. – Ты должен был победить или умереть.

Осознав, что никто его спасать не собирается, скорее наоборот, ждут момента, когда можно будет упокоить его в семейном склепе и вздохнуть с облегчением, Хэрольд забрал из банка все оставшееся содержание на этот год, уехал, не попрощавшись, и стал искать способы избавления от проклятия самостоятельно. Даже нашел, хоть ритуал ему и не понравился. Но жить Хэрольду хотелось, так что он вполне мог пожертвовать несколькими не слишком ценными жизнями. То, что он встретил Виржини, иначе как счастливой случайностью и не назовешь. Кто бы еще додумался придумать такое? Но она, похоже, поначалу и впрямь втрескалась в него по уши. Еще бы – зеленые глаза, светлые волосы, правильные черты лица, золотистая, будто все время после легкого загара кожа, классически правильная фигура – широкие плечи, узкая талия, безбашенность (в последнее время больше отчаяние, но их бывает легко спутать) в глазах, ямочки на щеках, когда он улыбается, чувство юмора и заразительный смех – после хмурого Ника для Виржини Рольд был глотком свежего воздуха. Когда Рольд рассказал ей о проклятии, женщина начала искать способы помочь в разы усерднее, чем он сам. Да и денег, а с ними и возможностей, у нее было несоизмеримо больше. Узнав о муже-некроманте, Хэрольд с трудом подавил желание истерически рассмеяться – забавно, что он продолжает надеяться на лучшее даже сейчас, когда даже роман безопасно для жизни закрутить не может (что-то подсказывало им обоим, что обнаружив у себя ветвистые рога, Ник в восторг не придет). Но страха он не чувствовал – когда привыкаешь к мысли о своей скорой кончине, мало что может напугать. Зато ощущал некий азарт – а вдруг план Виржини удастся? В конце концов, чудеса случаются, просто иногда над их совершением нужно хорошенько потрудиться.

[Ник]

Ник с детства знал, что жизнь некроманта состоит преимущественно из боли и страха, как чужих, так и своих собственных. Что боль бывает разной, имеет оттенки, запах, вкус. И что если к страху худо – бедно притерпеться можно, то боль, особенно душевная, частенько бывающая гораздо хуже физической, всегда дарит целый букет эмоций, отстраниться от которых невозможно.

Для начала, никто из его родителей не пришел в восторг, когда у малыша проявился темный дар. Особую пикантность ситуации придавало то, что способность к некромантии передается через кровное родство, а ни у матери, ни у отца в роду не то, что сильных темных – вообще магов не было. Скандал был грандиозным. Ник помнил, как впервые в жизни прятался в большом деревянном шкафу – ему казалось, что монументальное творение мастерового гнома своими тяжелыми резными дверями может защитить от любых монстров и страхов. Вот только от полных ярости криков отца он не защищал. В шесть лет Ник плохо понимал, что означает «потаскуха», зато значение слова «ублюдок» знал прекрасно: дворовые мальчишки часто дразнили так деревенского дурачка Якана, которого из жалости порой подкармливали кухарка и горничные, причитая, что ему не повезло ни с разумом, ни с гулящей матерью: родила непонятно от кого, потому что «уж больно до мужиков охоча». Мать Якана, когда-то, быть может, и привлекательная, а теперь сильно пьющая, неряшливо одетая женщина со спутанными волосами и опухшим лицом, иногда попадалась на пути в город, который Ник проделывал в экипаже вместе с одним из родителей. Всегда нарядная, красивая как куколка, светловолосая леди Эмилия Дейлинге с ее звонким смехом, добрыми глазами, грушево-карамельным обволакивающим запахом духов точно не могла быть такой же, да и отца своего Ник знал. «Это все дурацкая ошибка или, что еще более вероятно, просто сон», – думал Ник, которого в год пробуждения силы кошмары навещали особенно часто, и мальчик отчаянно щипал себя за запястье чтобы проснуться. Но в этот раз проверенное средство отчего-то дало сбой, отец не переставал кричать, в том числе, что не намерен тратить время на маленького поганца, из которого вырастет чудовище. И уж если Эмилии так хотелось разнообразить супружескую жизнь, от ребенка надо было избавляться еще до его рождения, потому что теперь сделать это намного сложнее, а позорить свой дом и имя присутствием здесь отродьем тьмы он не намерен. Мать плакала, но разу не возразила, а на Ника начало обрушиваться понимание, что его ночные беседы с призраками недавно умерших родственников прислуги, лунатизм (он несколько раз просыпался на местном кладбище, в грязи и царапинах), даже случайно «оживленный» им голубь, желающий познакомиться с давшим вторую жизнь «хозяином» и влетевший вечером в его окно, пылая уголками красных глаз и демонстрируя выпотрошенную грудь, – это не самое страшное. Гораздо хуже, что его, похоже, хотят выгнать из дома, и это в лучшем случае. Из шкафа мальчика вытащил дед – его экстренно вызвали на семейный совет и раньше следующего дня не ждали, однако в свои восемьдесят пять старший Дейлинге не утратил любви к новым впечатлениям, поэтому добрался из пригорода за пару часов на новомодном железном поезде. Подмигнул Нику, вытащил из кармана карамельного эльфа, потрепал мальчика по волосам. Послушал пару минут отзвуки супружеской ссоры, покачал головой и велел Нику: