После ужина Эдер уехал. Наступила и прошла половина двенадцатого, как и прежде, возвещенная собаками; но мы, в разговорах об охоте, не обращали внимания на время. Было уже больше двенадцати, когда Бетти покинула нас, и почти час ночи, прежде чем мы подумали о том, чтобы лечь спать.
О'Коннолл позвонил слуге и спросил, заперт ли дом и все ли спят.
- Да, - ответил тот.
- В таком случае, вы тоже можете идти, лампу в прихожей я потушу сам, - сказал хозяин. - А теперь, Гордон, прежде чем отправиться спать, выпьем немного виски.
Затем мы отправились в коридор, и О'Коннолл показал мне старинные замки и тяжелые цепи, которыми запирались двери, а я мысленно задался вопросом, как эти цепи можно снять со скоб и тащить наверх, как описывала Бетти. Затем он погасил лампы, и мы с Нелл, фокстерьером, следовавшим за мной по пятам, и его любимой кошкой, следовавшей за ним, поднялись наверх.
Хозяин проводил меня в мою комнату, подкинул дров в камин, а затем, пожелав мне спокойной ночи, прошел через галерею в свою комнату; я слышал, как он открыл и закрыл дверь.
Оставшись один, я первым делом, как всегда, запер дверь. Потом я поставил свечу и спички возле кровати и приготовился устроить мою маленькую подругу Нелл в уютном уголке.
Мы с собакой подружились, несмотря на то, что Бетти сказала, - Нелл очень ревнива, потому что была верной старой леди, обычно не допускавшей новой привязанности в свое собачье сердце.
- Это один из тестов Бетти по отношению к новым людям, - сказал мне О'Коннелл. - Если Нелл не зарычит на них, то все будет в порядке; если же она это сделает, ничто не убедит Бетти, что они не переодетые грабители.
Сегодня вечером я снова бросил свой плед Нелл, которая сидела перед камином, доверчиво повернув ко мне влажный нос.
Придвинув низкое, просторное кресло так, чтобы свет лампы падал на бумагу, я взял свою тетрадь и, расположив ноги по обе стороны камина, начал писать письма, которые совершенно необходимо было отправить с завтрашней почтой. До сих пор у меня не было времени написать, но теперь это нужно было сделать.
Первое мое письмо было в фирму натуралистов, которые делали для меня чучела, с просьбой прислать пару хороших экземпляров тигровых шкур в Килман Кастл; затем я написал своим оружейникам о ружье, на изготовление которого у меня с ними был заключен договор.
Прервавшись только для того, чтобы раскурить трубку, - мне никогда не удается привести свои мысли в порядок без ее помощи, - я начал длинное и довольно путаное письмо моему адвокату по поводу денежного вопроса, который в последнее время доставлял мне много хлопот.
Наклонившись, чтобы подбросить дров в камин, - единственным недостатком этих восхитительных каминов была постоянная необходимость подкладывать дрова, - я посмотрел вниз, убедиться, что собака на месте, потому что совершенно забыл о ней.
Нелл исчезла.
Я тихонько свистнул и щелкнул пальцами. Слабое царапанье подсказало мне, где она находится. Фокстерьер спрятался под старым секретером в углу и не собирался вылезать. Я несколько раз позвал его, но безрезультатно.
- Не будь такой дурочкой, - сердито сказал я, опускаясь на колени и вытаскивая ее за шиворот. - Надеюсь, ты не собираешься снова устраивать черт знает что.
Большие влажные карие глаза Нелл задумчиво смотрели в мои, но как только я ослабил хватку, она снова попыталась заползти под секретер. Я, однако, помешал ей и отнес на кровать, которую приготовил для нее у огня.
Затем я снова принялся писать, когда мое внимание привлек скрежет у двери.
Я поднял голову и прислушался; терьер издал настоящий вопль ужаса.
Собака стояла на ковре; каждый волосок ее шерсти ощетинился, губы раздвинулись, обнажая старые коричневые зубы, уши были прижаты к голове, глаза устремлены на дверь, и она дрожала от той же мучительной боли, что и в ту ночь, когда впервые стала моей спутницей.
Шум у двери продолжался. Поначалу мне показалось, что кто-то пытается проникнуть внутрь, но потом я заметил, что царапанье продолжается с какой-то периодичностью: раз, два, три; раз, два, три; раз, два, три.
Я стиснул зубы. Неизвестный шутник в Килман Кастле выбрал неподходящее время для демонстрации своего искусства.
Он был в большей безопасности, оставаясь в темноте ночи. Внезапно пробудившись от крепкого сна в черном мраке тьмы египетской, человек не так страшен врагу, как тогда, когда с зажженной лампой, горящими свечами, при свете камина, хватает револьвер, которым прекрасно умеет пользоваться, и идет, чтобы наказать злодея или глупца, пытающегося его напугать. Я был взбешен тем, как подло обманывают бедную Бетти, и решил, что если "он" или "оно", виновные в этих беспорядках, только покажутся, то они пожалеют о том часе, когда вздумали искушать свою судьбу.
Мой револьвер вскоре был вынут из кобуры, в которой я его ношу. Я убедился в том, что он заряжен, затем, пройдя через комнату, отпер дверь и распахнул ее настежь.
Снаружи никого не было.
Лестничная площадка и коридор были пусты, а за полуоткрытой дверью, отделявшей крыло от башни, виднелась только чернота неосвещенной галереи. Когда я прислушался, мой напряженный слух уловил глухой звук, затем шорох, затем еще один звук, словно кто-то шел по галерее; но так как там было темно, я быстро вернулся в свою комнату и, схватив свечу со столика у кровати, вышел на лестничную площадку, а затем, через дверь, в галерею, держа свечу над головой и стараясь проникнуть взглядом в ее темные глубины.
Все было тихо, тишину нарушало только мое собственное дыхание. Я принюхался. Фу! Тонкий, незнакомый и ужасно мерзкий запах наполнил мои ноздри и заставил меня вернуться в свою комнату, испытывая легкое головокружение. Больше ничего нельзя было сделать, поэтому я закрыл и заперл дверь, после чего со вздохом повернулся к своему незаконченному письму.
