– Знаешь ли ты бога Дуссонго?

– Это отец всех масоку! – первое, что пришло в голову, уверенно сказал я софизмом, зная, что никто правильно не ответит на такой вопрос.

– А кто такой Высший Дух?

– Это дедушка всех масоку!

Шаман ухватился за мысль.

– Значит Высший Дух отец бога Дуссонго?

– Получается так, – ответил я.

– А бог Дуссонго одновременно является отцом, братом и сыном Высшего Духа?

– И дедушкой! – добавил я. – Ведь он первичен.

– Разве можно быть одновременно отцом и сыном своего деда?

Не моргнув глазом, я ответил:

– И внук может быть дедушкой своего отца.

Что удивительно, после небольшой мозговой заминки шаман не стал меня разубеждать и даже остался доволен ответом.

– Ты пришел к нам из-за моря? – спросил шаман.

– Да, – ответил я.

– Почему же ты не возвращаешься к своим друзьям за море?

– Я собираюсь, – пообещал я. – За мной должна прийти большая пирога.

– Было бы лучше, если бы ты сделал это раньше! – заявил он.

– Постараюсь!

– А далеко ли пироге плыть?

– Если кто быстрые ходоки, то уже через пять дней к полудню можно добраться до моего дома, а на пироге придется плыть день, всю следующую ночь, чтобы поспеть туда послезавтра.

Разговор проходил таким образом, чтобы был доступен умственному развитию шамана. Я его не обманывал, выдерживая геометрические и временны́е соотношения, которые туземцы могут представить себе. Например, переход на Луну для них равен восьми пальцам-дням, а до солнца – десяти. Насколько становится понятным, мой дом на родине не должен был отстоять дальше солнца или луны, где обретались бог Дуссонго и Высший Дух.

Привели женщин из дальних деревень. Шаман, с хитро прищуренными блестящими глазками, растирал в пыль какие-то пахучие корешки, пришепетывал, заливал кипятком и валил пар, поил женщин бурым, горько пахнущим настоем.

Женщины легли ногами к огню, от которого шел неприятный и непонятный дым. Он больше стелился понизу и обкуривал их.

Обкуривал он и меня. После этого я, видимо, потерял сознание, так как ничего не видел и не помнил. Когда же, наконец, пришел в себя, несколько женщин держали меня за руки, и на их лицах я увидел выражение тревоги и ужаса, и… любопытства. Я никак не мог сообразить, что же случилось, пока не услышал громкие возгласы торжествовавшего шамана.

– К огню! К огню!

Женщины снова расположились ногами к костру. Ка-ра-и-ба-га, весьма посредственный чревовещатель, с грехом пополам подражал различным звукам животных, птиц, шуму водопада, раскатам грома, вою ветра, пытаясь убедить присутствующих, что звуки исходят из женщин. Все это время, воссоздавая ужасную какофонию, он заглядывал мне в глаза, желая узнать, какое произвел впечатление. Эти его фокусы и ужимки могли ввести в заблуждение кого угодно, только не современного человека. Я делал невозмутимое лицо, а его это видимо бесило.

Шаману было в новинку моё равнодушие, он отступил на шаг назад и смерил меня удивленным, более того, недоумевающим взглядом, затем стал прохаживаться взад и вперед, очевидно, обдумывая что-то. Лицо его становилось все грознее и злобнее, а под конец он разразился громким раскатистым полоумным смехом, от которого женщины встрепенулись. Их медленное вставание представляло собой вялость привидений, и он с неудовольствием покачал головой – это было совсем не то, чего ему хотелось.

– Эй, вы, не разрешившиеся от бремени коровы! – крикнул он, начав стучать в барабан. – Покажите, как пляшут легкие на подъем масоку.

Костер бросал яркие отблески на стенки палатки, а женщины в трансе, больше похожие на призраки, чем на живых людей, медленно образовали круг вокруг меня.

Танец выражал ленивое переминание с ноги на ногу на месте и был лишен задора.

– Прыгайте хорошенько, общипанные курицы! Разве так пляшут духи?

Движение переросло в дикую истерию, направленную в мою сторону. Это был заразительный танец. Женщины делали прыжки вперед, точно желая напасть на супостата. Наконец, они, вознамерившись удивить шамана, набросились на меня так исступленно, что тот пришел в настоящий восторг.

– Отлично! Чудесно! – кричал он. – Ну, Капитана, держись, знай масоку!

Я всматривался в хищное выражение лица.

– Ты – не более, как только белый! – надменно кричал Ка-ра-и-ба-га, плохо сдерживая нарастающую ко мне ненависть, затем продолжил: – Хотя ты и стал масоку, в душе так и остался презренным шакалом.

Женщины облепили меня со всех сторон, так что я не мог пошевелиться. Одна фанатичка схватила факел и осветила близко моё лицо.

– У него и всё остальное белое? – спросила она, а другая уже неистово принялась рвать мою рубашку из стеганой соломы, чтобы хорошенько разглядеть тело удивительного белого человека, о котором столько наслышались.

– А такая ли у него кровь, как у нас? – снова спросила папуаска и, чтобы убедиться в этом, уколола меня в грудь шипом, и засмеялась, когда на месте укола заалела капелька крови.

– Такая же красная, как и у нас! – провозгласила она.

Другие женщины немедля повторили её жестокую проделку.

Как кипела кровь во мне! Я не мог защищаться, потому что на теле висели фанатички шамана. А между тем уколы шипов могут быть иногда болезненнее ран от копья или стрелы.

По лицу шамана, как тараканы, бежала корявыми морщинами злоба, оно дышало первозданной дикостью от вида и запаха крови, хотя соплеменники считали его по нашим меркам интеллигентом и интеллектуалом. Но вызывающий у них ужас. Ка-ра-и-ба-га был для всех даже больше того – высоко цивилизованным, потому что он съел неизлечимо больную женщину, избавив ее мужа от обузы. Убедил мужа, что так надо, что так будет хорошо без неё. “Прекрасный людоед” – говорили про него масоку, как мы говорим про кого-то: “прекрасный семьянин”, “прекрасный парикмахер”.

Наконец, женщины насытили своё любопытство от ощупывания и разглядывания моего тела и разошлись.

Рассказ о том, что наука у меня в приоритете, а козни шамана продолжаются

Визит к шаману оставил неприятный осадок. Я ушел от него, шатаясь, нетвердым шагом, и предпочел любоваться уникальной природой из-под куста отелло, с хищным взглядом склонившегося над стеблями дездемоны. Я едва мог оторвать взор от попугаев, поедавших спелые плоды василисы. Сезон дождей в этом году запоздал, говорят туземцы. Но вот уже несколько дней дует ласковый нежный ветерок, приносящий пряный запах кустов вероники вперемежку с анатолием. В чужой ботанике я абсолютный профан, поэтому растениям даю названия собственными именами. Цветы их глафира и нинель огромные, воздушные, темно-коричневые и чужие, но, взывая к памяти, почему-то напоминают мне родину в полночь при луне и волосы моей незабвенной жены Раи.

Меня посетило разочарование. О, как бы я мог посвятить себя служению науке! О, как бы я предавался научным исследованиям! О, как бы я подробно и аккуратно заносил в журнал все свои наблюдения, отыскивал и изучал редких, неизвестных ещё представителей флоры и фауны! О, как бы я завел себе тихую лабораторию, превратился бы в скромного кабинетного ученого и производил в микроскоп свои исследования с большой любовью и преданностью делу, и тысячи натуралистов и ученых по всему миру завидовали бы мне.

И снова меня посетило разочарование. Обещали микроскопы и оборудования двести килограмм. Где они? Я издал вопль отчаяния.

В общем, не отступаю, планов громадьё – поднять на щит науку. Для начала завести журнал, чтобы в него заносились обычным ежедневным порядком и будничная работа, и впечатления, и происшествия, в общем, каждый нерядовой случай, в том числе тогда, когда б открывалась новая страница познания, осуществлённая мною. На основании записей далее делать отчёты, писать диссертации и отправлять их в Академию наук. Но, главное, фиксировать события, ведь они могут оказаться эпохальными. Россия должна знать своих героев…