— Ну, когда я вышла из кабинета начальника, ты вбежал туда и сказал мне не ждать тебя, сказал, что ты сам найдешь дорогу домой. О чем вы с ним говорили?
…Что ж, она это спросила.
— О, я уволился.
— Ты… ЧТО?!
— Ага-ага.
Она встала на кушетке и сердито толкнула его за плечи, наклонившись над ним и сказав:
— Правда?! После дня, который доказывает как никогда, что нам нужно больше хороших зверей в силе, ты просто… ч-ч-ч-ч-черт побери?! Ты правда думаешь, что это хорошо окончится?!
Он уставился на нее, пытаясь выглядеть застенчиво сбитым с толку, чтобы она не знала, насколько он разочарован тем, что она так яростно и сразу же отвергла его решение. Он хлопнул ладонями по коленям и сказал:
— Ну, что ж, думаю, это всё, что мне нужно было сказать о своем дне. Это было быстро, а? — вяло пошутил он, наклонившись вперед и вставая с дивана.
— Куда ты собираешься?!
— Я голоден. Какая жратва сегодня вечером? — размышлял он, входя на кухню.
И когда он исчез в другой комнате, у неё был момент, чтобы рассмотреть это в перспективе. Её первая мысль была пугающей: будет ли это непримиримый раскол, который в конечном итоге положит им конец, о котором ей снились причудливые лузофонические кошмары? Но вскоре после этого её вторая мысль была более обнадеживающей: хорошо, откуда она узнала, что этот раскол непримирим? В конце концов, это был тот парень, который когда-то был убежден, что он и многие другие просто не рождены для того, чтобы быть хорошими животными, и хотя когда-то это казалось идеологической разницей, которая никогда не позволила бы им взглянуть в глаза, небольшое знакомство друг с другом привело к взаимопониманию, и он (в основном) пришел к ее образу мышления — или, по крайней мере, она думала, что да, Бог знает, что он думал о себе сейчас, что заставило его сделать то, что он явно сделал сегодня. Но она не собиралась узнать, о чём он думал, пока он не скажет это от себя, и тот, вероятно, не хотел, чтобы это был непримиримый раскол. Она встала с дивана и пошла искать его на кухне; это не должно было заканчиваться, как этот странный сон, если бы они могли это сообразить.
Когда она вошла, он безразлично смотрел в открытый холодильник.
— Э-э… спагетти? Это легко сделать, правда? Хочешь спагетти?
Она стояла в дверном проеме и пыталась подумать, как ей сказать то, что она хотела сказать, и так, как он хотел бы услышать.
— Э… после сегодняшнего дня я… я действительно не тороплюсь готовить ужин.
— Пришло время перекусить, — сказал он, не глядя на неё, открывая морозильник и извлекая коробку черничных вафель.
— Эй, э… мне жаль, что я так огрызнулась, это было несправедливо по отношению к тебе…
— Нет, все хорошо. Я понял. Тяжелый день. Такие вещи случаются, — он все еще не смотрел на нее, кладя вафли в тостер.
— Но знаешь, в этом-то и дело… — она поняла, что это, вероятно, будет еще один долгий разговор, поэтому подошла к кухонному столу и села напротив него за стойкой. — Я… этот бунт сегодня определенно не мог помочь, но я действительно думаю, что независимо от того, был у меня плохой день на работе, или нет, я бы никогда за миллион лет не воспринял это хорошо, услышав, что ты… уволишься.
— Хм… И почему так? — он откинулся назад и положил локти за спину на стойку. Если она захочет заманить себя в ловушку, тот он позволит ей.
— Ну… — она смотрела в свои сложенные лапы, когда говорила. -… Если бы мне пришлось оценивать моменты моей жизни, которыми я горжусь, то, первое, спасала бы город в первый месяц моего пребывания на работе, а второе — вдохновляла бы тебя стать лучшим гражданином, которым ты мог бы быть, чтобы помочь тебе показать, что внутри тебя живёт великая личность, которую ты не позволял миру увидеть раньше. Эти две вещи на самом деле обе стоят выше, чем принятие в вооруженные силы в первую очередь, даже после того, как все в мире сказали мне, что я не могу. Но мысль о том, что ты действительно стал лучше… да, честно говоря, это тоже зависело от твоего выбора присоединиться к нам. Так что… — она посмотрела на него и посмотрела ему в глаза, когда сказала, — услышав, как ты так небрежно говоришь, что увольняешься, это просто… заставило меня задуматься, не был ли весь этот прогресс отменен.
Он еще раз стоически кивнул и велел себе быть осторожным со своими словами, чтобы не слишком ее опустошить.
— Понятно, понятно… а сегодняшние события не изменили для тебя эту маленькую оговорку?
— Ч-что ты имеешь в виду?
— Ну, ты сама сказала: между тем, что ты видела воочию, и тем, что ты видела, о мнении общественности, это был первый случай, когда ты на самом деле задумалась над мыслью о том, что, возможно, полицейская деятельность в целом на концептуальном уровне на самом деле не была благородной профессия.
— Да-да, это пришло мне в голову, и я боролась с этим весь день, и я все еще борюсь, но я… я так и не пришла к выводу, что это не так!
Он пожал плечами.
— Ну, я не могу читать твои мысли.
— Зачем? — спросила она, хотя было несколько вещей, о которых она спрашивала, почему. — Ты… ты сказал, что у тебя был очень похожий день, и я считаю, что это… был день, когда ты решил, что не можешь… быть хорошей личностью и работать вместе с этими животными? — она выглядела явно испуганной, что уже знает ответ.
Он позволил себе чуть-чуть ухмыльнуться, но не слишком сильно, чтобы не выглядело так, будто ему нравилось проводить ее через этот тигель. Наконец-то она поняла его точку зрения. «Краткий ответ — да; Длинный ответ таков: это далеко не первый раз в моей жизни, когда я испытываю подобное. Теперь… У меня была не самая тяжелая жизнь, но первые десять лет моего существования моя семья жила в довольно нежелательном районе центральной части города. Потом им повезло с работой, и они получили повышение по службе, и они купили нам дом в уютном пригороде, но потом я ушел из дома в семнадцать лет и скакал по стране, пытаясь стать бизнесменом, и разве ты не знаешь, что ситуация поставила меня в тесный контакт со многими зверями на окраинах общества в городах по всей стране. Из тех людей, на которых любят охотиться ненадежные копы. И если бы ты сказала им, мол, эй, не волнуйтесь, там все еще есть хорошие копы, они бы тебя спросили… тогда где они? Где они были, когда они мне были нужны? И если они такие хорошие, почему они ничего не делают с хулиганами? И я не говорю, что это веский аргумент, но с ним определенно трудно спорить с…
БУП!
— Ой, поджарился! — он вытащил из тостера вафлю и громко откусил её.
— Но… да, значит, в отделении милиции есть провалы! В городах по всей стране! Но это не исключает существования хороших полицейских, пытающихся разобраться в этом! А отсутствие поддержки со стороны нашего сообщества только мешает копам с добрыми намерениями находить поддержку и пытаться!
Он проглотил свою еду.
— О, я полностью понимаю твою точку зрения — ты убедила меня там несколько лет, помнишь? Но я просто говорю, что идея о том, что институт полиции — организованная банда хулиганов и социопатов, не нова, и это не было чем-то эксклюзивным для… ну знаешь, анархистов, которые считают, что копов просто нанимают. Безопасность, защищающая интересы богатых или непослушных подростков, которым не нравится, что школьный шериф не позволит им спокойно кайфовать в комнате для мальчиков. Не все в Америке похожи на богобоязненных христиан в нашем маленьком городке, который думает о полицейском и вызывает в воображении образы Нормана Роквелла, изображающего веселого толстого констебля, покровительствующего киоску с лимонадом для маленькой девочки. Многие в этой стране прожили всю свою жизнь, не чувствуя защиты со стороны полиции ни разу… и я знаю многих из них… Я родился среди них и снова вернулся к ним через несколько лет после этого. — с этими словами он откусил еще один кусок, а другой лапой выловил в кармане телефон.
— Я… кажется, я понимаю, о чем ты говоришь, — она просто чувствовала необходимость что-то сказать, но не могла придумать ничего более конструктивного, чем это; все это все еще било ее, как тонна кирпичей.
