— Да, — киваю, глядя на хмурый осенний дождь за окном мимо него.

Наверное, из деканата прислали, я ведь вчера так и не закончила с документами.

— Тебе просили передать, — как фокусник, вытаскивает из-за спины огромный, — просто невероятно огромный букет розовых лилий, — а я поражаюсь, как его можно было не заметить.

И запах этот… Мне уже начало казаться, будто он мне просто мерещится после всего.

Парень уходит, а ноги сами опускаются обратно на сидение.

Как ненормальная, сижу и таращусь на этот злосчастный букет.

Даже окликать его и спрашивать не нужно, кто передал — и без того все ясно.

Непонятно лишь одно — зачем?

Осторожно прикасаюсь к нежным лепесткам, — так, будто бы они способны меня обжечь или укусить, подобно ядовитой змее, — лишь для того, чтобы вытащить запутавшийся в них клочок золотистой бумаги.

По-хорошему, не нужно бы делать и этого. Если бы сразу поняла, от кого пришел ко мне незнакомый паренек, — даже и разговаривать бы не стала, сразу бы ушла, даже не передав ничего на словах тому, кто его послал.

«Дай нам шанс, — буквы расплываются перед глазами — от слез и от того, как дрожат мои руки, — кажется, даже этой записки в них не удержать. Нам необходимо встретится, Мира. Я буду ждать, — в девять, в «Эйфории». Если неудобно, назови свое место и время. Я люблю тебя. Антон».

Комкаю записку в руках, чувствуя, как плечи начинают содрогаться.

«Люблю».

Что для него значит это слово?

Если бы не видела вчера, как он с таким же букетом куда-то шел, может быть, сердце бы и забилось от счастья.

Но теперь оно лишь глухо, болезненно сжимается.

Ровным счетом ничего это для него не значит, — даже цветы каждой из нас покупает те же самые.

А той, вчерашней, — тоже через кого-то передавал или сам удостоил чести вручить?

Там тоже была записка? Или шептал это, ничего не значащее для него слово ей прямо в губы, как мне когда-то?

Даже странно, что одними цветами ограничился, — на джентельменский набор с шампанским и конфетами я, видимо, не дотянула по его шкале «любви».

Черт!

Как же все это мерзко, как противно и отвратительно, — понимать, что на самом деле он — вот такой! Или я все себе придумала, — в том числе и его, такого идеального?

Говорят, мы склонны идеализировать свою первую любовь, что она кажется всем совершенством, — похоже, и со мной случилось то же самое! И Антон — вовсе не такой, как я думала… А мне-то казалось, что я не просто его знаю, что чувствую его — насквозь, полностью, как саму себя! Что ж. Похоже, я обманулась, — и от этого мне сейчас еще больнее, чем от вчерашней встречи!

Аккуратно беру букет вместе с заложенной в него обратно запиской за бумагу, в которую он завернут — и почти пулей вылетаю из аудитории, очень надеюсь, что этот ловелас не стоит где-нибудь рядышком, чтобы проверить, как я тут летаю от счастья, что он вспомнил обо мне и оказал такое прямо вот совсем эксклюзивное внимание.

Но — нет, я снова думаю о нем намного лучше, чем он, похоже, того заслуживает, — пары у стационара уже закончились, заочка и вечерники еще не пришли, и коридоры университета совершенно пустынны.

Швыряю цветы в урну и почти бегом покидаю территорию университета.

Черт, — опять не закончила все вопросы с оформлением, — понимаю, уже когда почти выхожу из парка за универом. Но сегодня мне уж точно не до этого, — не хочу шарахаться от каждого шага, что раздается в коридоре.

А еще — меньше всего на свете хочу разреветься перед Антоном, если его встречу.

Пусть не думает, что для меня все это так уж важно!

Хотя… Этой встречи уже, скорее, всего, не избежать, раз уж он меня каким-то непостижимым образом нашел. Это я уже понимаю. Но все равно. Не сейчас. Сейчас я к этому совершенно не готова. Да я даже думать о нем спокойно не могу!

Но, судя по всему, его это особенно не огорчит, и долго пытаться со мной увидеться он не будет, — утешится с одной из тех многочисленных девчонок, которых я видела рядом с ним. Вообще непонятно, — с чего вдруг решил оказать мне такие знаки внимания? Или я просто задела его самолюбие тем, что не он меня бросил, а я сама уехала с Побережья, распрощавшись с ним? Жалеет, что не он поставил последнюю точку и хочет это исправить?

Антон

Сердце колотилось, как бешеное, — и я с трудом удержал себя от того, чтобы не помчаться с самого утра в универ, чтобы встретится с Мирой еще перед занятиями.

По-хорошему, я бы и под домом ее бы караулил, — только вот адреса ее, естественно, мне никто не дал — и тут уже никакие подкупы и упрашивания не срабатывали.

Но это вопрос времени, — теперь узнать, где живет центр моей вселенной ничего не стоит.

С самого утра дергался, о сне речи тоже, естественно не было, каждую секунду бросая взгляд на часы и матеря время, которое, похоже, застыло и превратилось в унылую улитку.

Мы с Эдом встретились рано, — сразу после моей радио программы, чтобы засесть за придумывание сценария для нового концерта, — раз уж обещал, слово нужно держать. Лагин, правда, сильно поморщился, — дел и без того невпроворот, но после решил, что это все же не самая плохая идея, — в конце концов, родной универ, так почему бы и не сделать что-нибудь для альма-матер?

Он потрясающее быстро включился, тут же начав выдавать кучу идей, а мне вот оставалось только сдерживать и одергивать себя, — потому что лично мои идеи все сводились только к одному, — к Мире.

К глазам ее сумасшедшим, густым волосам, в которые хочется зарыться, к тому, что я, блядь, наконец-то, после всех этих немыслимо долгих дней, которые тянулись целую вечность и никак не меньше, наконец — то смогу увидеть ее, прикоснуться к вечно алеющим щекам, прижать, в конце концов, к себе! И раз и навсегда выяснить, что заставило ее от меня сбежать, — вот так, даже не попрощавшись, даже не произнеся мне в глаза каких-то самых важных слов!

Я выясню все, скоро все узнаю!

Я, блядь, если делал что-то не так, был с ней не таким, задел ее чем-то — все обязательно исправлю!

Потому что не сомневаюсь, — наше расставание, то, что она сбежала, — какая-то идиотская, нелепая, смертельная ошибка!

Хрен его знает, что там могло произойти!

Может, на Побережье были какие-нибудь из моих мимолетных девчонок? Которые, кроме не запомнившегося даже секса для меня ровным счетом ничего не означали и даже не отложились в памяти?

Такое вполне могло случиться, — и, может, кто-то наговорил там чего-то Мире, из-за чего она сбежала?

Чем больше я думал, тем больше склонялся именно к этому варианту, — ну, просто не могло быть других! Я ведь ничем ее не обидел, — да я, блядь, пылинки с Миры сдувал, не видя ничего, кроме нее! Да даже ни разу не матерился в ее присутствии!

А, значит, вариант, что я чем-нибудь ее обидел — отпадает.

Оставался еще один — самый неприятный, — тот, в котором Мира просто поняла, что увлеклась, а не полюбила, как я ее — и увлечение прошло.

Этим тоже вполне объяснялось полнейшее отсутствие желания объясняться со мной и вообще разговаривать о чем бы то ни было, — любые разговоры принесли бы только одну неловкость, — и я, блядь, прекрасно это понимаю, как и то, насколько тяжело смотреть в глаза тому, кто цепляется за тебя со всем пылкостью, а ты ничего не чувствуешь.

Этот вариант разрывал меня изнутри, — и только это не давало мне подняться и ринуться к ней, — сразу же, без даже секундного промедления!

Меньше всего мне бы хотелось это от нее услышать, — но, блядь, так продолжаться дальше уже просто не может!

Пусть даже так, — но пусть она скажет мне это в лицо!

Будет безумно, бесконечно больно, — но тогда я как-нибудь переживу. Сдохну вначале, конечно, — но со временем сумею принять и пойти дальше, зная, что позади, там, где я и Мира поставлена окончательная и жирная точка.

Так что — да. Этот разговор мне нужен — в любом случае и в любом его варианте!