Блядь, я все равно ведь не терял надежды!

И после того, как вернулся и снова окунулся в водоворот привычной жизни, пользуясь тем, что на радио у меня своя программа, каждое утро начинал с одной и той же фразы, которая голосом и мольбой разлеталась по всей столице.

«Доброе, доброе, доброе утро, — город, дети, влюбленные и разочарованные, занятые и те, кому сегодня никуда не нужно! Пусть ваше утро будет красочным, а день счастливым! Доброе утро, Мира, — самая прекрасная девушка из всех, кто когда-либо отдыхали на Побережье, особенно — этим летом! Я все еще тебя ищу и помню! Набери меня, если ты слышишь!»

Каждое утро, — одни и те же слова.

Каждое утро — одна и та же надежда.

И слишком много вопросов.

Почему?

Ведь то, что я видел в ее глазах, — что угодно, только не маленькая, пустая интрижка! Мне ли не знать, мастеру по мимолетным романам!

А в ее глазах было то… Что заставляло мое сердце вздрагивать и дергаться на ниточках. Она любила — это видишь, когда любишь сам и когда, как в отражение, смотришься в любимые глаза. Это всегда знаешь, и даже говорить не нужно. Потому что даже дышат иначе, когда любят. И даже сердце тогда стучит по-другому.

Или мне — почудилось?

Я, что, блядь, получается? Сам себя, что ли, обманул, так однозначно в это поверив? Выдал желаемое за действительное? Или просто представить не мог, что меня могут не любить?

Бляяяяядь… Ну — нет…

Сердце сбивается, как вспомню, как она задыхалась, извиваясь подо мной, как имя мое выкрикивала, как глаза ее изумленно и счастливо распахивались, когда я в нее входил, — и как засыпала у меня на плече, доверчиво прижавшись, обнимая…

Блядь — ну нет, ну не могло это для нее просто так быть! Не могло! Да и не проводят вместе, не отрываясь, целую неделю, если речь идет только о сексе или приключении! Не проводят, не застывают так друг в друге, как будто муха, что в янтарь врезалась!

Я же… Я же в одном ее дыхании все слышал, все чувствовал!

Но, блядь, не могла тогда она ни о чем не знать!

Мы с парнями в универе — личности известные, — еще бы, — чемпион — боксер, чемпион-гонщик, умный Глеб, с которым носится весь универ, как с гением, и мы с Эдом — пусть не известные на мировом уровне артисты, а все — таки, как для универа — очень даже звезды, — и это, блядь — без ложной скромности! Да девки сами нам на шеи вешаются, — и ни хера я поверю, что она о нас не слышала или не видела ни разу, и не важно, какой у нее факультет! И радио программу мою уж точно все слушают и каждый день обсуждают! Ну — не могла она ни разу даже не услышать!

А, значит, — в курсе и кто я и где меня искать! И что я сам ищу ее, как одержимый! Знает, — но ей просто тупо наплевать!

Пелена молочная перед глазами, и ноги, будто деревянные, — вот ни сдвинуться, ни пошевелиться, вообще, на хрен, не могу. Реально — как будто весь мир в одночасье на меня сверху рухнул и придавил всем своим весом — так, что ушам даже больно, как под водой заложило и виски сжало до одури.

Хотя…

Нет, ни хера, нечего вот так стоять на месте и раздумывать!

Я, мать вашу, в конце концов, заслужил хотя бы нормальный разговор!

Пусть в глаза мне посмотрит и скажет всю правду — ты, Антоха, мне на хер не нужен и плыви куда-нибудь подальше от моей пристани!

А то — что это за херня «спасибо, прощай, не ищи….»

Если «спасибо», — то какого хрена вот так сбегать? Значит, все было не так уж и херово!

А если не ищи — то к чему вообще записки оставлять? Так и скажи — гуд бай, ты, Тоха — герой не моего романа!

— Эй, Дольский, если ты такими темпами будешь со мной наперегонки за ней бегать, то, извини, можешь даже не дергаться, улитка ты моя бесценная, — сквозь гул в ушах где-то на заднем плане слышу Андрюхин голос. — Мог бы даже и не спорить, — только зря позоришься…

Только вот — поздно я рванул вперед.

Мое видение, моя Мира, — уже успела скрыться за толпой стационарников, — у них как раз пары закончились и все дружно ломанулись домой.

Хоть мне уже по хер, и я тоже ломлюсь, матерясь, расталкивая, не обращая ни на кого внимания, — и, да, Мира — моя, пока не скажет мне, чтобы шел на хер, — все равно моя!!!

Но только зря, как угорелый, ношусь по всему универскому двору и по стоянке.

Потому что ловлю только воздух, и то, кажется, совсем уже схожу с ума — все вокруг кажется мне наполненным ее запахом спелой, горячей от солнца вишни и корицы, и, блядь, просто задыхаюсь, останавливаясь и тяжело опираясь руками на бедра — реально, носился, как угорелый.

— Ты чего, Антон? — они все смотрят на меня как на ненормального, да и в этом есть толика правды, похоже, я совсем свихнулся.

— Ты что, всерьез что ли мои слова принял? — лицо Карина такое же вытянутое сейчас, как и у остальных.

Все смотрят на меня слишком напряженно.

— Тоха! Да что, мать твою, случилось, можешь ты мне сказать? — Андрюха прямо встряхивает меня, в буквальном смысле слова, словив за барки. — Ну не психанул же ты от того, что я сказал!

— Или… — его лицо тут же меняется, — теперь он смотрит на меня сочувственно. Как на тяжело больного. — Это что была она?

О, да.

Все они в курсе о том, что я умудрился влюбиться, да и кто бы тут не был бы в курсе! Только вот, в отличие от них, — неаккуратно и, как теперь понимаю, совершенно безответно. Когда мы все ржали над тем, что и мы с Андрюхой рано или поздно узнаем, с какой стороны у нас сердце и влюбимся, как-то не представлялось, что не взаимно, даже не думалось! В ванильку только превратиться, как они, боялись и ржали над ними, на что Шиманский неизменно заявлял, что любовь — не ванилька, а совершенно новый уровень ответственности, и что мы «вырастем-поймем».

Только киваю. Уже отдышался и даже выпрямился, только, блядь, ком какой-то в горле — такой паршивый, что и сказать почему-то ни хрена не могу.

Прикуриваю и чувствую, как будто иглы прожигают горло.

— Тоха… — Эд хлопает меня по плечу, так и оставляя на нем свою руку. — Ты… Это… Да не расстраивайся ты так, ну! Сколько ты ее искал, а вот теперь нашел же! Ты сейчас радоваться должен, а не психовать! Она в универе нашем учится, это уже стопудово! Имя у девушки твоей редкое, без проблем вообще вычислим! Ну, сам подумай, сколько может быть у нас здесь Мир?

— Встретитесь, поговорите, все выясните, — тут же подхватывет Андрюха, опуская руку на второе плечо. — Тох, ну она же просто не сможет устоять! Обещаю, я даже обаяние свое подключать не буду! А, кроме меня ни у кого просто нет шансов тебе в этом деле дорогу перейти! Была же она с тобой там, на море!

Киваю, — я благодарен друзьям, конечно, за поддержку.

Только вот по их каменным лицам и напряженным глазам прекрасно вижу — они думают ровно о том же, что и я в те несколько секунд промедления, из-за которых я так и упустил Миру. Прекрасно она знает, кто я. И программу тоже слышала. Сама не захотела со мной встречаться. А, значит…

— Кстати, а где девчонки? — перевожу тему, сам не узнавая собственного голоса — глухого, как будто из бочки говорю.

Они тоже, вместе с нами на заочку перевелись, — Ксана и Лера по причине семейного положения, ну, а Полли — уже за компанию, чтобы одной не оставаться.

— А я знаю? — пожимает плечами Бурин, — на удивление спокойно, — вот нам и новый шок. Это как это он так просто Лерочку свою отпустил? — Секретничают, наверное, где-то, — устали от нас и друг по дружке соскучились — теперь наговориться за весь день не смогут.

Ну, да. Леру Бурин, кажется, вообще все это время из дому не выпускал, вот же ревнивец! Ну, или, может, им было чем наедине заняться, как и Ксане с ее мужем.

— Лера беременна, — наклонив голову, почти шепотом сообщает Бурин и тут же начинает просто светиться. — Только — тссссс! Это большая тайна! Которой, я думаю, она сейчас с девчонками и делится! Но я вам — ничего не говорил!

Все, кроме Глеба, начинаем смотреть на него, как на восьмое чудо света, — никак не можем мы привыкнуть, что еще совсем недавно все вместе таскались до рассвета по кабакам и развлекались с девочками, а теперь трое из нас не просто семейные люди, а еще и второй из друзей отцом станет! Только Шиманский гордо выпрямляется, — ну да, он же у нас и здесь первый!