– Ничего себе напор, – подумал Женя, – но это интересно и даже очень.

Пока ехали в электричке, Женя и Дим Димыч, как он окрестил старшего по званию и их тандему, успели о многом поговорить. Оказалось, что майор тоже окончил московскую среднюю специальную школу милиции, и учились они, хотя и в разное время, но у одних и тех же учителей. Только у Волка уже была за плечами Высшая школа милиции и он работал старшим опером в МУРе. Женя не хотел отставать и немедленно поделился с Дим Димычем своим планом о поступлении в будущем году на заочное отделение в высшую школу МВД. В общем, контакт был найден, и у Кудрина поднялось настроение.

Калуга, хотя и была южнее Москвы, встретила их дождем и ветром. Видимо, мелкое дело, каких не бывает, после попадания в центральный аппарат оборачивалось подключением начальства на всех уровнях, потому что на вокзале их ждал кортеж в лице заместителя начальника УКГБ области подполковника Ветрова и заместителя начальника местного УВД полковника Иванова. Быстро добравшись до здания УКГБ, Волк с Кудриным проинформировали о цели своего визита, местные начальники не задавали много вопросов. Аудиенция прошла быстро, и на любезно предоставленной им машине ребята отправились по установленному адресу к Вере Николаевне Рощиной, сестре Дольникова.

Дверь им открыла довольно пожилая женщина с проседью в волосах и утомленным взглядом, особенно, в общем, ничем не примечательная, каких много можно встретить в очередях и на автобусных остановках. Трудно было бы предположить, глядя со стороны, что у нее может быть семейная тайна. Когда Женя с Димычем рассказали о цели своего визита, она была искренне удивлена. С братом они уже не общались много лет из-за его нелюдимого характера. Последний раз виделись лет пять назад, когда он приезжал на похороны их двоюродной сестры. Вера Николаевна недолюбливала Павла за нелюдимость, закрытость. С родственниками, которых и так мало осталось на этой земле, общаться не хотел, да и к ней самой не испытывал братских чувств. Когда ей сказали, что Павел Николаевич пропал, она даже бровью не повела, только и вымолвила: «Жизнь все расставит на свои места, хоть он мне и брат, но его служба у немцев у меня всегда вызывала отвращение».

– Да, – сказал Волк, не показав своего удивления, как будто каждый день приходилось слушать такие откровения, тянувшие на отдельное расследование, – но ведь он искупил кровью, воевал в партизанах, награды имеет.

– Пусть так. Но не могу я через себя переступить. – Чувствовалось, этот разговор ей трудно давался, мало кому приятно сообщать о своих близких подобные вещи, да и жить с этим. Все-таки город не так велик, чтоб затеряться, один узнает – все будут знать, потом костей не соберешь, пальцем будут ходить показывать или за глаза обсуждать. И, видимо, редкие встречи с братом бередили ее старую рану и укоряли об утраченных родственных чувствах.

– Ну, это вы сурово, – пытался возразить Женя.

– Пусть сурово, но что есть, то есть, – сказала она, тяжело уронив на колени руки.

– Послушайте, а может у него были друзья какие-нибудь, с кем он мог общаться? – спросил Женя.

– Да не было у него друзей, – ответила Вера Николаевна, – а хотя погодите, некоторое время тому назад его разыскивал однополчанин один, он приехал в Калугу, пришел ко мне и спрашивал московский адрес Павла. Он сказал, что нашел меня, потому что когда-то брат дал ему мой адрес. Тогда это не показалось мне странным, ну я и дала координаты брата в Москве, все же однополчанин.

– А какой он из себя? – спросил Кудрин. – Может, какие приметы особенные?

– Да нет, такой же угрюмый бирюк, хотя постойте, у него на лбу большой шрам, и еще я заметила, что на левой руке, кажется, ну, знаете, на запястье, татуировка «Верт». Я почему запомнила, меня же Верой зовут.

– Ассоциативно, – подумал Кудрин.

– Он еще сказал, – поспешно добавила она, – что работает где-то в бане в Москве, в Дандунах или Калтунах… и зовут его Степаном.

– Может, в Сандунах? – перебил Волк.

– Может, и в Сандунах, точно не помню, только этот Степан просил, чтобы я передала брату, когда увидимся, где его, однополчанина этого, искать. И ситца на прощанье мне подарил хорошего, этот отрез я до сих пор храню.

– Спасибо Вам большое, а может, еще чего вспомните? – пытался дожать невозможное Женя.

– Да нет, больше ничего не помню, – ответила Вера Николаевна, давая понять, что устала и хочет закончить неприятный разговор.

Ничего не оставалось, как попрощаться и уйти.

Поблагодарив коллег из Калуги, гости сели в электричку и поехали обратно в Москву в приподнятом настроении. Женя почти всю дорогу травил анекдоты, отчего Волк страстно хохотал, и Жене было от этого весело и беззаботно.

На следующий день они долго, в деталях докладывали Строгову о результатах своей командировки в Калугу, обращая внимание на мелочи, на первый взгляд ничем не заслуживающие внимания.

Строгов выслушал их, затем кому-то позвонил, и через несколько минут в кабинет вошел среднего возраста человек ничем не привлекательной внешности.

– Подполковник Разумов, – представился он.

– Послушай, Борис Федорович, тебе ничего не говорит слово или кличка «Верт»? – обратился он к вошедшему. – Ты же был в партизанском отряде в Белоруссии во время войны?

– Постойте-постойте, Иван Данилович, так это же зондеркоманда националистов, свирепствовавших во время оккупации Белоруссии в районе Гродно. Сколько на их счету безвинной крови – не сосчитать, отморозки, одним словом, и только.

– Вот, – ответил Строгов, – пасьянс начинает складываться.

Он коротко рассказал Разумову о человеке с наколкой «Верт» и приказал прошерстить все московские бани и особенно Санду-ны на предмет розыска этого Степана, хотя имя его может быть вымышленным. Срок поставил два дня и не более.

Женя про себя отметил, что уж очень силен полковник, все у него горит, и от души позавидовал такой хватке.

– Берите себе, Иван Данилович, в помощники сотрудников нашей группы, коллег из милиции, – он кивком головы показал на Волка и Кудрина, – выполняйте, сбор через два дня, как сказал, в десять у меня.

На следующий день распределились по баням. Женя целый день просидел в Даниловских банях, упарился до предела, оставив на полках не один килограмм, но человека с такой татуировкой не нашел. На следующий день он парился уже на Шаболовке, и так же безрезультатно. Зато приобрел новые знания на предмет, чем березовый веник отличается от хвойного и жигулевское пиво от хамовнического.

Лишь к вечеру в кабинете Разумова раздался звонок, из которого стало ясно, что нашелся в Сандуновских банях некий гражданин по имени Степан Возняк, у которого на руке была татуировка «Верт».

– Так, – сказал кому-то Разумов, – сразу брать не будем, санкционирую за ним наружное наблюдение. По часам, по минутам дайте мне весь расклад, куда он ходит, с кем встречается.

– А вам, ребята, – обратился он к Волку и Кудрину, – на завтра задание: целый день париться в Сандунах. Вас выведут на Возняка ваши сотрудники: просто наблюдайте, фиксируйте любые его контакты, парьтесь, даже можете и пивка позволить, чему я очень завидую. И никакой самодеятельности, слышите? Ни при каких обстоятельствах, – завершил Разумов свой монолог. А сегодня, в двадцать два ноль-ноль – совещание у Строгова.

Когда вышли от подполковника, оба были ошарашены напором и натиском соседней конторы. Волк вообще не находил себе места:

– С этой парилкой никакой личной жизни! Только договорился завтра встретиться с девушкой, так нет, опять баня, будь она неладна. Я уже отмылся на несколько недель вперед.

– Знаешь, Димыч, как в том анекдоте, – сказал, улыбаясь, Женя, – звонок: «Алло, это баня?» А с другого конца: «Фиганя – это министерство культуры…»

– Не смешно, – буркнул Димыч, – тебе бы поржать, а мне что девушке сказать?

– Ну, соври, что у тебя оперативное совещание.

– Да иди ты, в бане, что ли? – усмехнулся Волк.