Они подошли к подъезду и увидели, поджидавшего их эксперта-криминалиста Родина. Зайдя в подъезд дома, Женя сразу про себя отметил, что здесь не пахло обычной сыростью, да и света было предостаточно.
Квартира Ермолаевой была на втором этаже, поэтому они поднялись пешком по лестнице.
Дверь открыла женщина средних лет, не отличающаяся яркой внешностью. На вид она была худощавой и немного сутуловатой. Глядя на ее спокойное, приветливое лицо с белоснежной кожей, обрамленное густыми темными кудрями, затянутыми в тугой пучок, Женя отметил и ее женский неповторимый шарм, и принадлежность к старой московской интеллигенции.
Он представился, показал свое удостоверение личности и назвал всех приехавших с ним работников милиции.
– Пожалуйста, проходите в квартиру, – показала жестом Ермолаева и повела гостей на кухню. Еще находясь в прихожей, Женя понял, что квартира двухкомнатная, с окнами, выходящими во двор. Пройдя на кухню, его охватило чувство комфорта и спокойствия; так затейливо, со вкусом разложить подушки на кухонном диванчике, с намеком на цветовую гамму занавесок и, как бы невзначай, на стеллаже расставить маленькие статуэтки и вазочки – это ли не чувство меры.
Хозяйка пригласила их присесть на стулья, а сама примостилась на диванчике.
– Что у Вас произошло? – спросил Кудрин.
– Я работаю в симфоническом оркестре Большого театра, играю на скрипке и моя жизнь связана с командировками, – начала она, – так вот, сегодня утром я возвратилась с очередных гастролей по Сибири и когда вошла в квартиру, то ничего необычного на первый взгляд не заметила. А чуть позже обнаружила, что со стены исчезла небольшая картина, на которой была изображена моя мама в прошлом балерина нашего театра. Помимо этого, из шкатулки исчезла мамина брошка, на которой была изображена пляшущая балерина и пятьсот рублей денег, которые я копила для покупки дачи. Все остальное на месте и даже четыре картины, которые висят в комнате.
– Так, – важно произнес Женя, – мы сейчас аккуратно пройдем в комнату и я попрошу участкового инспектора пригласить понятых и составить протокол осмотра места происшествия, а нашего эксперта открыть портфель и заняться своей работой.
Место происшествия. Привычные для каждого сыщика слова, но сколько в них таинственного! Когда еще будет восстановлено в деталях это самое происшествие, а сейчас многое зависит от первого знакомства с этим местом. Как учили в школе милиции, необходимо буквально погрузиться в пока неизведанную обстановку, почувствовать себя так, как будто ты не раз бывал здесь и мирно беседовал с хозяйкой.
Они вошли в комнату и, Нина Николаевна показала на стенку, где висела картина, а сейчас торчала лишь шляпка гвоздя.
– Вот здесь она и висела, – сказала Ермолаева, – картина была небольшой и соответствовала старым стандартам французских холстов с прямоугольным форматом и размером примерно сорок пять на тридцать пять сантиметров. На ней была изображена моя мама в молодости в балетном трико, стоящая у станка.
– Где, где? – удивленно спросил Кудрин.
– У станка, – повторила Ермолаева, – у балетных так называется деревянный поручень, за который они держатся и тренируются, оттачивая балетные партии.
– А вот и шкатулка, в которой лежали брошка и деньги, – сказала она и показала на небольшую коробочку из белого благородного камня, стоявшую на открытой полке серванта.
– Пока мои коллеги занимаются своим делом, пойдемте на кухню, Вы мне подробнее расскажите обо всем, – сказал Кудрин.
– А я пойду к соседям и приглашу их в качестве понятых, – проговорил участковый инспектор и вышел из квартиры.
Хозяйка квартиры и Женя прошли на кухню и сели за небольшой кухонный стол. Она достала из шкафа пепельницу и пачку сигарет.
– Когда я волнуюсь, меня тянет покурить, – сказала Ермолаева, доставая из пачки сигарету.
– Это, судя по виду, заграничные сигареты? – спросил Кудрин.
– Да, мы весной были на гастролях по Италии, вот я и купила там блок сигарет «Кент» – ответила хозяйка квартиры. Они очень легкие и я иногда ими балуюсь. Кстати, если Вы курите, угощайтесь.
– Спасибо, – ответил Женя и, вытащив из пачки сигарету, зажег спичку и поднес ее, чтобы прикурить сначала Ермолаевой, а потом – себе.
– Классные сигареты, – только и смог сказать Кудрин, затягиваясь дымом, – расскажите более подробно о картине и брошке.
– Видите ли, – начала Нина Николаевна, – живу я одна, в свое время был неудачный брак и, больше я не пыталась создать семью. Мама моя Лаевская Ольга Павловна в свое время танцевала в Большом театре, а потом долгое время преподавала в Московском хореографическом училище. Умерла она пять лет назад от воспаления легких. С детьми у меня не случилось, а вот двух сестер, детей сестры моей мамы я просто обожаю, правда, живут они в Ленинграде и видимся мы не часто.
– Ну а теперь собственно про эту картину, – продолжала Ермолаева, – она была написана художником Модильяни в 1911 году и подарена им маме на выставке, проходящей в том же году в Париже.
– А что Ваша мама делала в Париже? – спросил Женя.
– Я Вам уже говорила, что она была балериной Большого театра и была приглашена Дягилевым на летний период. Она танцевала в балетных спектаклях русских сезонов в Париже.
– А кто такой Дягилев? – тихо спросил Женя.
– Дягилев? – О, это русский театральный деятель, один из организаторов «Русских сезонов» в Европе, – сказала Нина Николаевна, – жаль, что о нем сегодня все забыли и никто не вспоминает. А ведь он впервые представил Европе русское искусство балета, восхитив тем самым изощренную и сытую дешевыми постановками западную публику.
– Так, по рассказам мамы, – продолжала она, – в один из вечеров после спектакля, к ней в гримерку зашел театральный художник Лев Бакст, который в то время художественно оформлял постановки и пригласил ее на кофе в соседнем кафе. Мама была тогда удивлена этому приглашению, так как рядовых артисток балета, люди такого ранга редко когда приглашали. Они зашли в кафе, где их ждал худощавый человек, которого Бакст представил как своего знакомого тоже художника по имени Амадео Модильяни. Поскольку тот художник не говорил по-русски, то переводил с французского – Бакст.
Модильяни рассказал, что он присутствовал на нескольких балетных спектаклях и ему очень понравились две танцовщицы Анна Павлова и Ольга Лаевская. Он хотел бы написать портреты этих балерин. Однако Павлова вообще неприступна и отказалась даже встретиться, поэтому он попросил маму попозировать ему, уж очень хотел он написать ее портрет. Мама тогда ему отказала, ее шокировал неопрятный вид этого Модильяни и винный перегар из его рта. Если бы не уважаемый художник Бакст, она бы никогда не обратила внимания на этого неряху. Однако, этот итальянец оказался настырным и уже на следующий день после спектакля сам пришел в гримерку с букетом цветов. Он жестом пригласил ее выйти в коридор и когда она вышла, то увидела улыбающегося Бакста.
Одним словом, почти неделю после спектакля в репетиционном зале по вечерам она позировала этому итальянцу. Где-то, через месяц, по завершении спектаклей во Франции, Лев Бакст пригласил маму посетить выставку художников. Когда они пришли туда, их встретил улыбающийся Модильяни с какой-то моложавой женщиной с горбинкой на носу. Он пытался ее представить, но она на чисто русском языке поздоровалась и сказала, что она русская и зовут ее Анна Ахматова. И еще она сказала, что Амадео написал и ее портрет, который также находится на его стенде. Бакст в свою очередь представил ей мою маму, ну и, конечно, самого себя. Они все вместе подошли к стенду, где висели картины Модильяни и, как рассказывала мама, на самом видном месте в центре находился большой портрет Ахматовой. Ей тогда понравилась эта картина, которая выделялась утонченностью линий и особенно, на ее взгляд, очень четко был прописан ее горбатенький нос. В конце стенда висели две небольшие картины, в которых мама узнала себя и ей было необыкновенно приятно от того, что ее образ был на этой выставке наравне с портретами других уважаемых лиц того времени. Маме очень понравились эти картины, да и Бакст выразил свое восхищение. Тогда Модильяни неожиданно снял со стенда одну из них, на которой мама в балетном трико стоит у станка и отдал ее ей, при этом что-то сказал по-французски. Бакст перевел, что итальянец дарит маме картину на память, подчеркнув при этом, что в этом весь Модильяни, как ему захочется, так он и делает: пишет того кто понравился и не задумываясь дарит свои шедевры. Мама поблагодарила его за такой царский подарок и они расстались, так как ей необходимо было присутствовать на заключительном сборе труппы.
