Они втроем вышли из «Шашлычной» и направились в сторону отделения милиции.
В кабинете Глеб слегка обыскал Тюрина и попросил того присесть на стул прямо перед его столом, а Женя расположился рядом с Барышевым.
– За что забрали? – повторил Тюрин.
– А за то, что «подвигов» ты много совершил в последнее время, – сказал Глеб.
– Чего? – растянуто проговорил «Тюря», – я же говорил, что сейчас ни при делах.
– При делах, при делах, – ответил Барышев.
– Расскажи Тюрин, каким образом у тебя оказалась брошка с танцующей балериной? – Женя вынимал из папки брошку, изъятую у «Артиста».
– Не помню никакой брошки, – скосил глаза Тюрин.
– А ты внимательно посмотри, – повторил Кудрин, показывая ему брошку.
– Слушай, начальник, не гони фуфло, – заиграл желваками Тюрин и зло сплюнул на пол.
– Прекрати плевать, здесь тебе не улица, отвечай на поставленный вопрос, – повысил голос Барышев.
– Ничего не буду говорить, не «вешай» на меня цацку, – проворчал Тюрин.
– А вот это – объяснение известного тебе «Артиста», который написал, что выиграл у тебя ее в карты несколько дней назад, – сказал Женя. Он вынул его из своей папки и показал Тюрину.
Наблюдая за уловками Тюрина, Женя вдруг вспомнил, как еще в школе милиции, преподаватели говорили, что при опросе подозреваемого в преступлении, нужно стараться добиться бесконфликтных ситуаций. Важно, чтобы он признал объективно установленные факты и был готов дать признательные показания.
– А вот, Валера, еще объяснения двух человек, с которыми в тот вечер ты играл в карты в подвале пункта приема макулатуры, – не спеша проговорил Кудрин, – они пишут, что тоже видели, как ты ставил на кон эту брошку.
Было заметно, как глаза Тюрина заметались из стороны в сторону, а руки нервно цепляли колени.
Ну, признаю, – немного помолчав, сказал Тюрин, – нашел ее неделю назад на улице.
– А на какой улице, случайно не на Коломенском проезде? – уточнил Женя.
– Не помню, нашел и все тут, – он стоял на своем
– А вот я тебе скажу, что ты ее «нашел» в квартире на Коломенском проезде, – проговорил Кудрин, – ну-ка отверни рукава рубашки.
Тюрин, не совсем понимая просьбы, раскатал оба рукава своей рубашки и Женя увидел, что на правом рукаве отсутствовала пуговица.
– А теперь смотри сюда, – Женя и вынул из своего кармана точно такую же пуговицу, какие были на рубашке «Тюри», – это ее ты потерял в квартире на Коломенском проезде.
– Да мало ли на свете таких пуговиц, да и мужиков много ходят в таких же рубашках с похожими пуговицами, – попытался возразить Тюрин.
– Да нет, «Тюря», пролетаешь ты как фанера над Парижем, – с улыбкой ответил Женя, – криминалистическую экспертизу еще никто не отменял, на ней твои пальчики засветились. А вот и акт экспертизы, где все четко сказано, что пуговица принадлежала именно тебе.
Женя достал из своей папки акт экспертизы и показал его Тюрину.
– Ничего не знаю, и говорить не буду, – вдруг, сказал он и отвернулся от Кудрина.
– Ну что, теперь мой выход, – сказал, улыбнувшись Барышев, и достал из своей папки заявление Ивановой.
– Вот здесь в заявлении некой гражданки Ивановой Люськи сказано, что ты ворвался в «Пельменную» в пьяном виде, где праздновали день рождение повара и устроил скандал, – проговорил он, – но тебе показалось этого мало, ты избил ее и пытался изнасиловать.
– Что? – зарычал Тюрин, – брехня все это, она сама меня первая ударила.
– Первая ударила, – передразнил его Барышев, – ты ведь Тюрин имеешь две ходки в зону и наверняка можешь представить себе, каково будет там с такой статьей.
– Да мы уже с ней как полгода гуляем и написала она из-за злости, – озираясь по сторонам, цедил сквозь зубы разъяренный Тюрин.
– Ну, со злости или нет, а заявление есть, – ответил Глеб, – и еще есть рапорт участкового инспектора, который видел тебя с Ивановой у туалета. Тут написано, как она рыдала от боли после твоего удара в глаз и порванное платье ее также говорит, что так оно и было.
Тюрин весь сжался, голова свесилась вниз, пот ручьями лил с его немытой лысины.
– Хотя у тебя есть альтернатива, – громко сказал Барышев, – ты колешься про квартиру на Коломенском проезде, рассказываешь, кто тебе заказал ее. Да, именно о заказчике, так как тебе видимо было сказано взять со стены только картину, но ты же «Тюря» вор, и не мог ты устоять перед брошкой и деньгами. Ну, а если ты все подробно расскажешь, то я не буду пускать в ход это заявление, а ты всего лишь пойдешь в зону за кражу. Люська твоя, с самого утра пороги обивает и просит вернуть ей заявление.
– А где гарантия, что Вы ей заявление отдадите? – недоверчиво спросил Тюрин.
– Да никакой гарантии тебе никто давать не будет, – разозлился Барышев, а впрочем, пошел ты куда подальше.
Глеб позвал дежурного офицера и попросил отвести «Тюрю» в камеру.
– Все, разговор окончен, пойду регистрировать заявление, – сказал он.
– Стойте, стойте, я все расскажу, только не делайте этого, – упавшим голосом просил Тюрин.
– Одумался, это правильно, – сказал Глеб, – давай рассказывай.
– Первый раз пошел я на зону за кражу в Брянскую колонию для несовершеннолетних еще в 1940 году, – начал говорить Тюрин, – когда началась война, немцы очень быстро стали наступать и тут случилась неразбериха: конвойные куда-то подевались, мы вырвались на волю и побежали в лес. Я, и еще два кореша, набрели на заброшенный хутор и недели три отсиживались там, питаясь ягодами и грибами, этого добра в лесу много было. Но потом все же решили идти, чтобы раздобыть провиант. Путали мы очень долго, пока не вышли к какому-то селу и очень обрадовались. Но наша радость оказалась преждевременной, на дороге у села нас окружили полицаи. Мои кореша побежали было в кусты, но полицай с огромной красной мордой и косыми глазами, хладнокровно расстрелял их из автомата. У меня тогда отказали руки и ноги; я стоял как вкопанный, а тот полицай наставил на меня свой автомат и готов был нажать на курок.
И в этот момент один из полицаев вскрикнул: – Да это же «Тюря», мы с ним вместе чалились на зоне! Мордатый полицай медленно опустил свой автомат и посмотрел на меня своими косыми глазами, а потом проговорил, – Это другое дело, живи пока, но должен мне будешь. Никогда не забуду этого злого и пронзительного взгляда. Потом меня повели в село и заперли в какой-то хате. Тот парень, который узнал меня, принес молока и хлеба и я, наконец, по-настоящему поел за эти недели. Ты слушай Мирона, он главный здесь и с ним не пропадешь, – сказал он мне про того мордатого полицая.
– На следующий день, – продолжал Тюрин, – Мирон стал допрашивать меня, а в конце предложил пойти на службу в полицию, чтобы вместе, как он говорил, «уничтожать красных», после чего дал мне подписать какую-то бумагу. Я даже не видел, что подписываю, так как его грозный вид и лежавший на столе автомат не оставил мне иного пути. После этого Мирон ушел и меня на какое-то время оставили в покое, а ночью – я удрал от них из этого села и больше с ними не встречался. Я опять бродил в лесу несколько дней, пока не увидел в глухой чаще небольшую хижину. В ней находился пожилой бородатый мужик, который сказал, что до войны он работал в этих местах лесничим. А потом, когда пришли немцы и все разбежались, он, не долго думая, захватив кое-какой провиант, подался в эту хижину. Он тогда был удивлен моим приходом, потому что кругом было болото, и тропу знал только он: повезло мне тогда, не сгинул в болоте. Больше года я прожил в этой хижине, однажды завалили лося, и мяса нам хватило надолго. Ну, а потом я все же ушел, мужик провел меня своей тропой через болото, я пошел к грохочущей вдали канонаде выстрелов. Дорога меня вывела в партизанский отряд батьки Прохора. Я тогда командиру отряда честно про все рассказал: и про судимость, и про полицаев, и про хижину в лесу. Почти год я был в отряде, несколько раз участвовал в боях, даже был легко ранен в ногу. В отряде мне выписали временные документы, что было необходимо в то время. Война уже пошла на запад и однажды, во время сильной авиационной бомбардировки, какое-то необъяснимое чувство «воли» вновь мной овладело, я рванул в лес и убежал. Ходил, бродил долго, пока не забрел в полуразрушенное село. Там вообще никого не было, я и просидел в одном из домов еще где-то полгода, благо в подвале нашел оставленные кем-то овощи и крупу.
