Но спать ему не пришлось. Когда к операции было все готово, и Ковригин уже обтирал немецкие резиновые медицинские перчатки спиртом, пришла Селезнева и сообщила скорбное известие о кончине Большакова. Видимо, волнение за предстоящую операцию и, наверное, уже начавшееся заражение надломили ослабленный организм. Весь дальнейший день ушел на подготовку похорон. Особых почестей не было – добротный тяжеленный гроб из не струганых плах, крест с табличкой и просторная могила. Яркая речь комиссара тронула всех до глубины души. Каждый понимал, что завтра он может оказаться на месте командира, и боль была общая, неподдельная. За ужином всем было предложено пятьдесят грамм самогона из бутыли Анны, той самой, когда-то припрятанной крестьянкой от немцев. Уже перевалило за полночь, а Одиноков сидел на дворе и курил. К нему присоединился Ковригин.

– Тоже не спится? – спросил Макар.

– Ни в какую. И устал вроде сильно.

– На завтра собрание намечено. Буду твою кандидатуру в командиры выдвигать.

– Валяй. В трудную годину можно и поднапрячься. Только ты не все про меня, брат, знаешь. Я из раскулаченных. Социальное происхождение хромает.

– !?

– Точнее, не совсем я. Родители мои. Мы жили в небольшой деревеньке в Московской губернии. Ковригиных было полдеревни, была еще другая половина – Рубановы. Особых конфликтов между нами не было, но.… У меня было три брата и сестра. Один, правда, в двадцатых годах сгорел в бане с пьяными товарищами. Я самый младший. Чтобы в доме был достаток спину гнули все. От того и жили зажиточно. Могли себе потом позволить батраков нанимать. А как иначе? У нас одних коров тринадцать голов было, это не считая лошадей, бычков, коз и так далее. Знаешь сколько им на зиму сена надо? Тонны. Потом у всех нас появились свои семьи. В двадцать девятом меня призвали на срочную. В то время с родителями жил только один сын. Во время массовой коллективизации к власти дорвался один из Рубановых. Родители в колхоз вступать не пожелали. Ну их и забабашили, аж под Красноярск. Все хозяйство было экспроприировано. Они, чтобы меня не волновать, не сообщали. Одна родственница письма специально пересылала мне с прежнего адреса. Но перед дембелем все же написали про новое место жительства. Я-то потом на сверхсрочную остался. Отец труженик и на новом месте не пропал. Хозяйство наладил, без излишеств, но сытно и тепло. Он был грамоте обучен, в Сибири с этим было не очень. Свел дружбу с членами правления, поставил новый дом. И сейчас, родители, слава богу, живы и здоровы. Братья, наверное, воюют.

– Не вижу ничего криминального. У нас дети за отцов не в ответе.

– Я за своего отца ответить готов. Он делал только полезные дела, – Карп нервно свернул цигарку и закурил, сломав две спички. – А вот из военного училища меня из-за этого выперли. За что!? Я шел на диплом с отличием. Просто не сообщил в сведениях о себе, что из семьи неблагонадежного класса. Приписали какое-то корыстное сокрытие социального происхождения. В чем корысть? Военный совет училища не стал меня отчислять, вынесли строгий выговор с занесением. На комсомольском собрании хлопцы для проформы пропесочили, но в комсомоле оставили. А какой-то чиновник, прибывший на проверку учебного заведения, выведал о моем деле. Сумел всех руководителей курса «прижать к ногтю», и за умышленное сокрытие принадлежности к неблагонадежному классу меня отчислили. Не знал я, что класс такой существует. Не место сомнительному элементу в училище имени Верховного Совета РСФСР.

– Дела. Ничего, дружище, сейчас времена такие, что даже заключенных из тюрем на войну выпускают, дают им шанс исправиться, кровью вину искупить.

– Ты, что, Макар? Нет моей вины, почему я должен исправляться?

– Знаешь, я из пролетариев. Подробности коллективизации мне не ведомы. И, все равно, тебя рекомендовать буду.

– Подробности простые. Вступление в колхозы было делом добровольным, но на местах, сам знаешь, перегибов много. Голытьба безлошадная объединилась, а середнячки не спешили. На чем-то надо землю пахать и что-то сеять? Вот и стали они с маузерами колхозы создавать. Закончим с этим. Я-то еще легко отделался, но сейчас иное положение. Землю родную от врага будем очищать, это я буду делать в любой должности. Просто с организацией процессов у меня неплохо получается.

– Главное, бойцы наши после славной акции в Поповке тебя шибко зауважали.

На следующий день единогласным решением партизан Ковригин Поликарп Данилович был избран командиром отряда «Мститель». Не было никакой эйфории, сразу после собрания он позвал Одинокова, Сафонова и Великанова. По-деловому, без предисловий начал разговор:

– Олег, взрывчатку получили?

– Да. Завтра в шестнадцать сорок, по нашей ветке эшелон пойдет. Четыре вагона хорошо обученных артиллеристов, остальные платформы с дальнобойными гаубицами. Боеспособная единица Рейха для Москвы.

– Ценный состав. Вы там поосторожней, нельзя допустить, чтобы прошел.

– Сам под него лягу, но не пропущу.

– Ладно, ладно. Погибнуть дело нехитрое, если погибнешь – накажу. Второй эшелон когда?

– Послезавтра. В семь вечера живую силу повезут, двадцать два вагона.

– Но это уже надо будет вам к Синезеркам идти. Поглубже забирайтесь, там охраны поменьше. А то после завтрашней акции они поисковые группы с собаками будут по железке пускать. Без захода в лагерь сразу на второе место следуйте.

– Так и планировал. Сухпай усиленный подготовили. Чтобы везде поспеть коней возьмем.

– Нет, браток, коней придется оставить, они нам потребуются. Груз у вас невеликий и по времени успеваете.

– Не впервой. Кстати к вам, Макар Иванович, послезавтра человек придет оттуда, – богатырь указал рукой в сторону линии фронта. -Встреча снова у Черного камня в восемь вечера. Сафонов и Ковригин с уважением и, в тоже время непониманием происходящего, поглядели на Одинокова.

– Ну и славно. Тем более, что подполье необходимо известить и о новом командире отряда и о смерти Большакова и о нашей акции. Мы теперь можем два – три дня вести полноценный бой. Боеприпасов хватит. Пошли, Карп, на встречу вместе, заодно и представим тебя товарищам.

– Хорошо.

– А группу Олега необходимо усилить, слишком лакомый кусок этот намеченный эшелон, – встрял в разговор Михаил Евграфович.

– Это лишнее, может помешать делу, команда у них слаженная – ответил за всех Поликарп.

Великанов, удовлетворенный последними словами командира о помехах от новых людей в сработанном механизме группы, ушел.

– Нам, мужики, треба артиллерия, – продолжил Ковригин.

– Никак, Киев собрался освобождать? – съязвил Макар.

– Собрался, но попозже. Это, как ты изволил выразиться, для полноценного боя. Митяй, – крикнул новоиспеченный командир.

Негласный адъютант в тускло освещенном закутке избы появился моментально.

– Пригласи Сенина и возьми для нас у Кравчука пачку трофейных сигарет, – обводя присутствующих добрым и, в тоже время, хитрым взглядом, отдал команду Карп.

Когда появился молодой солдат и французские сигареты, командир, угостив паренька заморским куревом, которое тот никогда в жизни не пробовал, попросил его рассказать про склад вооружения, где Юрий в начале войны нес службу. Юноша как-то странно курил заграничную цигарку, она одновременно и нравилась и не нравилась ему. Основной минус в заграничных сигаретах для большинства русских людей был один – не ядреный табак, слабенькие были сигареты.

– А чего рассказывать? Склад по меркам армии небольшой, но на дивизию или корпус в самый раз, я охранял и покрупнее. Замаскирован умело, его может быть до сих пор не нашли.

– Что там есть? – спросил Одиноков.

– Знать этого я не могу. Один раз видел, как грузовик вывозил деревянные ящики с винтовками Мосина и патронами к ним. Два раза приезжал. Спасибо, Юра. Иди пока.

Наступила пауза. Ее прервал Одиноков:

– А где это?

– Восемьдесят верст отсюда.

– Надо брать наш припрятанный «Мерседес» и ехать разведывать. Восемьдесят километров не так далеко. Правда, бензина осталось мало.