Дружеская беседа затянулась надолго: за окном уже потемнело. Хотели зазвать выпить и А’рсу, но тот вежливо отказался, приложив руку в сердцу и помотав головой.
— Трезвенник оказался, — пояснил уже немного захмелевший Эскель. — За всё время, как мы знакомы, — ни капли!
— Ууу, — протянул Ламберт. — Скучно тут у вас, представляю! Не то что в наш последний раз. Помнишь, как мы одолжили у Йеннифэр пла…
— Заткнись!
— Ой-ой! Нам неприятно об этом вспоминать?
— Заткнись, говорю! Чтоб я ещё раз до такой степени нажрался!
В дверной проём задом вошла Пантея, с усердием втаскивая санки в помещение.
— Эскель! — начала она возмущаться, не поворачиваясь. — Ты представляешь, какой гад мне на дороге встретился? Ведьмак, а готов ругаться с первым встречным! И ещё снегом меня завалил! Чтоб его леший задрал!
Тут она повернулась и увидела обидчика за одним столом с Эскелем.
Ламберт с товарищем секунду помолчали, а потом залились громким смехом, какой бывает только у подвыпивших людей. Пантея растерянно нахмурилась, а А’рса сделал вид, что ему крайне важно разобрать кусочки мозаики именно сейчас. На самом деле он, поняв комичность ситуации, улыбался и старался спрятать от всех свою улыбку — первую за всё время после возвращения к жизни.
Просмеявшись, Эскель поднял руку в сторону товарища и изрёк:
— Этого гада зовут Ламберт, он мой друг!
— Ты всех подряд теперь в крепость тащишь, да? — спросил его посерьёзневший Ламберт, пропустив, что его назвали гадом.
— Так вышло, я потом объясню. Её зовут Пантея.
— Да без разницы, как её зовут, зачем она тут?
— По хозяйству мне помогает, и вообще…
— Что, такой старый сделался, что сам за собой горшок помыть не в силах? — съязвил товарищ.
— Вот отправится она спать, всё расскажу, — шёпотом ответил ему Эскель.
Пришлось замолчать.
Пантея тем временем разложила хворост около очага — просушиться. Потом стала подогревать похлёбку.
— А’рса, ты уже ужинал? На тебя греть?
Эльф благодарно кивнул и слегка поклонился, сидя на лавочке около мозаики.
Когда все дневные дела были переделаны, Пантея и эльф пошли в свои комнаты спать, а Эскель и Ламберт продолжили сидеть за столом с бутылкой вина, уже третьей по счёту. Вспоминали Весемира, Геральта, дошли и до Цири. С Цири разговор перешёл на Пантею, и Эскель рассказал всю её печальную историю.
Ламберт помолчал.
— Нет, ***, Геральт точно не мог так поступить. Он не крыса.
— Девчонка, говорю тебе, похож-жа на того темерца.
— А ты, ***, великий портретист, что у тебя на лица такая память? Зачем ты вообще взял её сюда? — гость кивнул в сторону комнаты девочки. — Зачем ты её, ***, мечом учишь махать?
— А чему я её, ***, ещё могу научить? Крес-стиком вышивать? Или пис-сать стишки, как Лютик? — язык начинал не слушаться Эскеля, особенно на звуке «с».
— Мало тебе Дейдра рожу разукрасила? Ничему ты, ***, не учишься!
— Характер у неё тот ещ-щё, но это не Дейдра.
— Всё одно не место ей здесь.
— Думаешь, не з-знаю? Пробовал я её в с-семью отдать — с-сама не идёт. Увяз-залась. Всё за отца хочет отомс-стить. Да и чего там… — Эскель немного помолчал. — Знаешь, я с-своей жизнью доволен, а вот душа вс-сё чего-то просила. Теперь з-знаю: чтобы рядом был кто-то, кого ты… — ведьмак не удержался и икнул, — можешь чему-то научить. Передать с-свой, ***, опыт. Когда тебя в крепос-сти кто-то ждёт и улыбаетс-ся… ***, прос-сто тому, что ты приш-шёл! ***, я и не знал, что это здорово!
— Нюни ты распустил, вот что я тебе скажу.
— Вот чего ты таким зас-сранцем на свет уродился? — Эскель насупился и опустил хмельную голову. — Я тут душ-шу выворачиваю, а ты в неё харкаеш-шь!
— О тебе, дурак, беспокоюсь: эмоции до добра ни одного, ***, ведьмака не доводили! Почему наш старик учил нас, что путь ведьмака — путь одиночества? Да потому что когда привязываешься к кому-нибудь, делаешься уязвимым! А какой, ***, прок в уязвимом ведьмаке? Никакой, ***! — Ламберт приостановил свою сердитую речь, чтобы перевести дух. — Слишком ты к ней привязываешься. Завязывай, ***, с этим. Вот попомни моё слово! — он быстро постучал по крышке стола. — Кинешься её защищать — сам, ***, сдохнешь.
— Один х-хрен помирать, — Эскель махнул рукой. — А у неё вс-сё равно никого нет, никому не нуж-жна она. Вот вырас-стет — будет с-сама о с-себе заботиться.
— В папочку решил поиграть? Ну-ну. Превратил, ***, Каэр Морхен в дом для сирых и убогих!
— Кс-стати, о с-сирых и убогих. С-сам-то чего сюда заехал?
— Да так… — Ламберт криво ухмыльнулся. — Пришлось срочно свалить из одного города.
— Куда ты опять вмаз-зался уже…
— Долго рассказывать. А если кратко — пустил одному ублюдку кровь, а он, ***, правая рука местного главаря бандитов. Как из города ушёл — сам, ***, не знаю: из каждого куста, ***, нападали! Зиму здесь перекантуюсь, а там — хоть в Зерриканию.
— М-да… — протянул Эскель и подавил подкатившую отрыжку. — Фух, что-то я с-сегодня нализался. Пойду-ка я с-спать. И тебе с-советую.
========== Северное сияние ==========
Эскелю редко снились сны, но сегодня он видел пещеру, где проходили Испытания Медальона все юные ведьмаки. Во сне они были вдвоём с Геральтом, совсем мальчишками. Они с лёгкостью проходили полосу препятствий. Миновали спящего Старого Грота. Добежали до Круга Стихий, и медальон стал приятно вибрировать на шее. Только, перебегая обратно по бревну, служившему мостом между двумя выступами пещеры, Эскель вдруг поскользнулся и упал с большой высоты. Геральт поспешил к товарищу и стал трясти его, приводя в чувство:
— Эскель! Эскель!
Голос постепенно нарастал, и это был уже не голос Геральта. Медальон на шее дёргался в самом деле.
— Эскель! Эскель! Проснись!
Ведьмак открыл один глаз. Перед ним стояла обеспокоенная Пантея в ночной рубашке и штанишках.
— Что?
— На улице какой-то гул стоит уже с полчаса, а на небе сполохи разных цветов.
— Мы на севере Синих Гор, — успокоившись, ведьмак приложил голову на подушку и стал снова проваливаться в сон. — Это Северное сияние. Здесь такое бывает.
— И оно всегда гудит?
Гудит? Эскель уже бодро открыл глаза, вылез из-под шкуры, накрыл ей девочку, и вместе они вышли на балкон.
Стоял отрезвляющий морозец, небо на одном участке было озарено красивыми пятнами всех цветов радуги, но на Северное сияние это не походило: цвета были слишком яркие. Гул тоже был необычным. Эскель даже с помощью чутья не смог определить, исходит он от гор или от земли. Ясно было только, что он порождён магией: кулон на груди ведьмака вибрировал как бешеный. Хоть ведьмак и был ещё пьян, ему это не мерещилось.
Пока Эскель размышлял над магическим явлением, Пантея, внимательно наблюдая за сполохами, сказала:
— Эскель, ты заметил? Гул разный: он высокий, когда появляются красные и оранжевые пятна, и низкий — когда синие и фиолетовые…
Ведьмака пронзило полустёртое воспоминание о сумасшедшем маге в Калькаре. Заставит цвета кричать… Эскель прикинул по сторонам света и определил, что небо горит разными цветами только на юго-западе от Синих Гор, как раз в направлении Калькара. Стало не по себе.
— Бред… Он в самом деле смог это сделать?
— Кто?
— Помнишь, в Калькаре… Ну, где мы убили риггера. На площади кричал сумасшедший маг. Он поймал меня потом, когда я шёл в канализацию. Говорил какой-то бред про Сопряжение сфер и про то, что заставит цвета кричать.
— А, Гинэль! Его звали Гинэль, помню. Я же тогда за тобой увязалась. Пока ты отвлёкся на него, я спряталась в кустах и слышала разговор. Точно, как я сразу не вспомнила! А ведь всё точно так, как он говорил.
— Имени я не запомнил.
— Я тогда ещё подумала, что оно похоже на эльфское, а маг — не эльф.
Некоторое время ведьмак и девочка помолчали.
