Не хотелось бы Эскелю этого делать, а придётся, видно, подключать к сражению Пантею. В плане стрельбы на неё уже, в принципе, можно положиться. Главное — чтобы она не испугалась и находилась на безопасном расстоянии. Например, на дереве, привязавшись к ветке, чтобы не свалиться от отдачи арбалета или атак игош по дереву. По крайней мере, она будет отвлекать одного из монстров, пока сам Эскель схлестнётся с другим. Если же ведьмаку суждено пасть именно в этом сражении, так тому и быть: Пантея хотя бы не будет доступна игошам и сможет спуститься, когда они уйдут. В деревне жить ей будет хорошо: на неё будут молиться как на единственного ребёнка, может даже разбалуют из-за этого. Жаль только будет жителей, которые продолжат страдать бездетностью. Поэтому надо вывернуться наизнанку, но уложить обеих тварей.
Что бы ещё сделать для увеличения урона монстрам? Надо изготовить отвар из мутагена лешего, магически возвращающий часть урона атакующим; приготовить масло против проклятых; запастись «Ласточкой» и «Белым мёдом», чтобы не перегрузить токсинами организм. Заготовить побольше арбалетных болтов, окунуть их наконечники в серебро, а потом смазать их маслом.
Всё это важно, только как всё же выманить чудищ на поле боя? Можно было бы приманить их на беременную бабу, но сейчас таких в деревне нет, а были бы — слишком высокий риск: реакция у игош будь здоров — кинутся на бабу и перекусят шейную артерию, даже моргнуть не успеет. Вот что делать?
На худой конец можно было бы сделать приманкой кровь самой матери игош. Так, холера, умерла девять лет назад, в земле ни кровиночки подходящей не найти! Как она вообще может спокойно лежать в могиле, когда стала причиной такого несчастья? Спокойно лежать… Что если не лежит? Что если призраком блуждает по кладбищу? Нет, тогда крестьяне бы рассказали про такую страсть.
Эскель не мог больше ничего придумать и решил сходить на могилу Медведихи. Может, там, рядом с кровным родичем игош, придёт какая дельная мысль?
Одна крестьянка согласилась проводить ведьмака на кладбище. Шли они недолго, женщина остановилась и указала на холмик, заросший травой:
— Вроде эта.
Эскель сказал ей спасибо и попросил оставить одного. Когда крестьянка ушла, он сел на траву рядом с могильным холмом и начал вслух разговаривать с покойной, но больше — сам с собой:
— Лежишь? Видишь, что натворила? Что мне теперь прикажешь делать с твоими детьми? Может, у них есть какие-то совсем дальние родичи?
Холм оставался таким же безмолвным, как и был. Ведьмак осмотрел остальные холмы: в основном ухоженные, разве только плита где-нибудь покосилась немного от дождей. А этот зарос травой и никому не нужен. Эскель вздохнул:
— Вообще, жаль тебя. Не пила бы — ходили бы тебя тоже навещать дети, живые и здоровые. Односельчане бы тебя поминали добрым словом, а не поганым. Почему ты выбрала именно такую жизнь? Почему до сих пор не даёшь жить другим?
Налетевший ветерок всколыхнул листву, траву и тёмные волосы Эскеля. Ведьмак присмотрелся: на могильной траве были кое-где проплешины. Он примял траву и понял, что проплешины были не чем иным, как следами от пяти маленьких коготков. С двух сторон.
На душе Эскеля стало крайне паршиво. Получается, что игоши иногда заходят сюда. Не разрыть могилу, иначе она давно была бы пустой, а словно… достучаться до того, кто в ней лежит. Почувствовав, как защемило около сердца, Эскель пошёл прочь с кладбища. Пошёл, а в ушах его стоял голос покойного Весемира, который когда-то давно ругал его за излишнюю сентиментальность.
Пропадал Эскель в окрестностях до темноты. Когда пришёл к дому кузнеца, Пантея уже спала. Поглядев на неё, живую, спящую с расслабленным выражением, какого не бывало у неё в минуты бодрствования, он облегчённо выдохнул и спросил у мастера, нет ли у него чего выпить. Кузнец молча налил ему стопку нильфгаардской лимонной, ведьмак осушил её и принялся заготавливать болты. Эскель теперь точно знал, как выманить игош на нужное место, которое он нашёл, блуждая по округе. Он колебался, план ему был противен, но другого выхода у него не было.
Меч у кузнеца вышел ладный. Хотелось бы, конечно, идти на монстров с мечом проверенным, только время не ждало.
Пригодился кусок серебра «размером с шиш»: поскольку все слитки ушли на меч, серебро кузнеца приладили для улучшения арбалетных болтов.
За неделю Эскель с Пантеей изготовили нужные отвары, эликсиры и масла. Правда, девочка, помогавшая собирать травы, поначалу постоянно путала аренарию, которая нужна для «Белой чайки», и волокна хана. «Ну они же, холера, оба белые», — оправдывалась она, напоминая этим Эскелю, как и он сам в детстве часто собирал для эликсиров не то. Весемир научил его со временем, как отличать одно растение от другого, и сейчас эти знания ведьмак передал девочке.
Ещё он провёл с ней строгий и тщательный инструктаж: любая мелочь могла сыграть решающую роль. Пантея всю неделю тренировалась стрелять из арбалета и завязывать на верёвках крепкие узлы, а Эскель разминался и отрабатывал выпады и удары, которые были хороши против альгулей с шипами. Уделял он время и знакам: оттачивал быстрое переключение между Аксием и Квеном. Пичкал себя попутно заживляющими эликсирами, чтобы убавить последствия сотрясения мозга.
Вдобавок к имеющемуся арсеналу Эскель сплёл сеть с несколькими серебряными кольцами (на большее металла не хватило): он рассчитывал накинуть её в начале боя на одного из игош и выкроить немного времени, чтобы ослабить второго.
Наконец ведьмак назначил день, вернее, ночь битвы. Утром в этот день он, пока Пантея ещё спала, одолжил у крестьян лопату и отправился на кладбище. План состоял в том, чтобы перенести кости Медведихи на место, выбранное для битвы: игоши по кровному родству найдут новое место погребения, и тут на них можно будет напасть. Эскель еле поборол в душе отвращение к самому себе: тревожить покойников — самое последнее дело, за которое берутся ведьмаки. Они больше призваны успокаивать их. Собственно, для одной стороны это и должно было произойти при удачном исходе сражения. Пришла в голову мысль, что мир устроен странно: чтобы кто-то успокоился, надо кого-то потревожить. Гармония, чтоб её!
Чтобы крестьяне не помешали сражению и не пострадали сами, Эскель напустил на них страху тем, что с игошами рядом часто появляются призраки, от которых одно избавление: осыпать порог солью и из дома ни ногой, пока не рассветёт. Понятное дело, соль никакого эффекта не оказывала, но крестьяне по-настоящему испугались, и это было гарантией того, что хотя бы с их стороны не будет ненужного вмешательства.
Всё было готово. Дождавшись, когда солнце начнёт заходить, Эскель и Пантея пошли на место сражения. Крестьяне выполнили все указания ведьмака и засели в избах.
На месте девочка забралась почти на самый верх дерева, выбрала крепкий сук и надёжно привязала себя к нему верёвкой. Сделала пробный выстрел из арбалета — сидела на дереве хорошо, отдача не скидывала.
— Что бы ни случилось, надо не бояться. Поняла? — сказал ей снизу Эскель, задрав голову. — Бояться будем потом.
Пантея вздохнула и сжала арбалет покрепче. Когда говорят «не бойся», всегда становится страшнее.
Ночь была хорошая, светлая. Облака закрывали луну редко. В лесу тягуче пела какая-то ночная птица; если бы не она, было бы совсем тихо. Зелёная днём, трава теперь была золотисто-серебряной. Её даже почти не тревожил ветер, и из-за этого поле будущей битвы словно превратилось в большое зеркало, отражающее лунный свет.
Ведьмак, укрывшийся за кустами, почувствовал по дрожи медальона, что монстры близко. Взял в руки сеть и меч, который заранее смазал нужным маслом и заговорил обжигающей силой, выпил отвар из лешего и почувствовал, как по конечностям растекается знакомый яд.
Пантея с высоты разглядела большого ребёнка, который на четвереньках полз со стороны деревни к полю, и еле удержалась, чтобы от страха не сказать Эскелю: у ребёнка было две головы на одном туловище, и из обоих ртов до земли спускались длиннющие языки. У одной из голов не было глаза и уха — сплошная кожа. Уродец был обвит пуповиной, и кожа его была сине-фиолетового оттенка.
