— Болеслав-то, может, и кричал на неё — стряпуха была так себе, — но чтоб руку поднять или убить — нет. Вит — этот вообще будто сам на сносях ходил, всё важничал, что и его семя прорасти могёт. Он до того, как жена понесла, пил бывало много, потом перестал, а как жена померла, да с дитём, вовсе упился. Схоронили мы его два года, что ль, назад?
— Не, год. Два года назад мы Мицька с окраины схоронили, дурака.
— Хороший, по совести сказать, Вит мужик был, а к водке этой проклятой его Агнешка Медведиха приучила.
— Медведиха? — переспросил Эскель. — Она ходила на медведя, что ли?
— Нет, пила столько, что и медведь свалится, а ей хочь бы что. За раз, бывало, могла четверть бочки вылакать. Она вон там жила, — старик-крестьянин указал в сторону разваленной хаты ближе к центру деревни. — Из-за водки и бесстыжей была, что сказать совестно. На Вита всё заглядывалась, только он, как оженился, забыл к ней ходить. Тьфу, пусть ей там лежать спокойно. Схоронили мы её девять годов назад.
— Девять? — Эскель вспомнил, что старик говорил о десяти годах без детского смеха. «Может, она и прокляла всю деревню? Сама баба, никто её не любил, пила, ни семьи, ни детей — есть от чего озлобиться на весь мир и проклясть его», — подумалось ему. — Пожалуй, осмотрю её хату. Пойдём, Пантея.
Они ушли, а крестьяне посмотрели им вслед и зашептались:
— Разве ведьмаки не в одиночку на чудищ охотются?
— Навроде так. Они, слыхал, детишек забирают себе, вот это, может, и есть.
— Ну ладно бы мальчишку водил с собой — ведьмаки же все мужики. А тут девка… На что она ему?
Бабы переглянулись с не самым приятным подозрением.
— А ну как он помогёт нам — это ж сколько он потребует за дитятей-то? Век не расплатимся…
В разрушенной хате почти ничего не было: крестьяне растащили всё в хозяйство. Повсюду висела паутина, даже на осколках оконных стёкол: в них звонко жужжали мухи, попавшие в западню. Где-то стрекотали сверчки, а в щели между поехавшими досками залезли повитель и сорный клён. Дом медленно умирал от натиска наступавшей на него природы.
Эскель сосредоточился на ведьмачьем чутье и понял, что в доме есть ещё подвал. Ведьмак и девочка слезли туда, и тут медальон Эскеля легонько завибрировал. Никаких чудищ в подвале не водилось — это было видно, потому что в открытую дверь подвала с улицы заходило достаточно света. Странно. Ведьмак в раздумьях обошёл подвал и заметил в одном углу неглубокую ямку с маленькими костями, на неё как раз и реагировал медальон. Принюхавшись и приглядевшись, он понял, что это младенческие кости. Даже не младенческие, а такие, какие успели сформироваться у выкидыша. Вернее, двух выкидышей — набор костей черепа говорил о том, что их было двое.
«Игоши?» — с грустью подумал Эскель. С грустью — потому что игоши никогда не появляются от хорошей жизни. За их появлением всегда стоит трагедия. Только какая произошла здесь?
Эскель внимательнее с помощью «Кошки» осмотрел подвал и нашёл камушек со следами старой крови. Поднёс камень к носу. Запах уже не улавливался, но было видно, что крови пролилось много: камушек был в ней чуть не весь. Также ведьмак разглядел почти затянувшиеся следы от женских сапог, что вели в угол. Около лестницы Пантея нашла две вмятины, а на краю лаза в подвал доска была обломлена. Всё говорило о том, что женщина, возможно по пьяни, оступилась и упала в подвал, у неё случился выкидыш, и она закопала нерождённых в углу. Поскольку следы были где-то десятилетней давности, а похоронили Агнешку девять лет назад, выходило, что она целый год прожила в доме, где закопала собственных скинутых детей. На что Эскель был опытным ведьмаком — даже ему стало не по себе от этой истории.
Если никого нет в могиле, значит, игоши вышли на охоту. Раз беременных нет в селе, монстры могли уйти и в соседние поселения…
— Эскель, так что здесь случилось? — спросила девочка.
Ведьмак предпочёл не рассказывать подробности.
— Недетская история, которая породила двух чудовищ.
Вроде бы всё сходилось. Игоша, вернее, двое игош питались силами беременных женщин, поэтому никто из них не мог разродиться.
Эскель вспомнил, как Геральт рассказал ему, что расколдовал игошу — нерождённую дочь веленского Кровавого Барона. Печальная история, однако подающая надежду, что деревенских игош можно обратить в чуров — добрых духов, которые будут помогать крестьянам. Надо только отыскать кого-то из родных Агнешки, чтобы провести обряд имянаречения.
Эскель помог Пантее выбраться из подвала, посидел немного, оправляясь от тошноты, и они опять пошли к крестьянам. Девочку ведьмак отправил к кузнецу — узнать, как там продвигается работа с мечом. Пантея с радостью побежала: она не любила, когда на неё смотрят сразу много сельчан.
— Я вот что вспомнила, господин! — вдруг сказала подошедшему Эскелю одна крестьянка. — Жену Вита нашли — у неё вся подушка в крови была, будто кто шею ей порезал. Мы ж сначала думали, что это мужик её того, сам. Только не было его дома ночью: сидел до утра с мужиками в карты резался.
Ещё аргумент: раны на шее одной из умерших вполне мог оставить и игоша, только уже окрепший. Значит, чем дольше будет тянуться это дело, тем больше сил наберут чудовища.
— Ну так как, господин, нашли что-нибудь?
— Есть кое-что. Кто-нибудь помнит, была ли Агнешка… — ведьмак опять застеснялся, — ну, беременной лет десять назад?
Одна старуха призадумалась, а потом сказала:
— Кажись, живот был у неё небольшой. Помню, идёт она по улице, такая пьяная, что чуть не ссытся на ходу. Я давай её стращать: что ж ты, говорю, о дите своём нерождённом не думаешь, пьёшь, как кобыла в жару? Ведь эдак урод какой родится — что делать с ним будешь? Убью его, говорит, тогда, а ты не лезь, а то и тебе достанется за то, что лезешь не в своё дело. Потом живота у неё не было. Я подумала, может, она просто в тот день нажралась так, что я её за брюхатую приняла.
— Боюсь, что мы имеем дело с игошами. Это монстры, которые появляются из нежеланных нерождённых детей. Агнешка упала в подвал, у неё случился выкидыш, и она закопала его в углу. Должна была быть двойня.
— Батюшки! — одной девице стало дурно, и её подхватила мать. Бабы и старики разохались.
— Извести-то их можно как-нибудь?
— Можно. Остались ли у Медведихи родные? Если они дадут нерождённым имена, игоши превратятся в добрых духов.
— Нету. Мать была, только она померла давным-давно. Братьёв-сёстров не было.
— А нам самим назвать их нельзя? — спросила старуха.
— Нельзя. Сработает только кровное родство.
Тут Эскель осознал, что придётся биться в одиночку с двумя игошами, и эта битва, с учётом его состояния, скорее всего станет его последней. Ведьмаки, которым доводилось сталкиваться с этими тварями, еле-еле одолевали одного: у игош бешеная регенерация и они часто выпускают шипы, как альгули.
Прибежала Пантея и сообщила, что кузнец обещал управиться с мечом за неделю. Пока сделает стальной сердечник, пока расплавит серебро, пока скрепит его, пока форму придавать будет и даст остыть — меньше не выйдет.
За неделю надо найти способ выманить игош из подвала. Там сражаться нельзя: нет возможности уклоняться. Идеально было бы сойтись с ними в поле и двоим ведьмакам. Только где второго возьмёшь?
Эскель всерьёз задумался над тем, что ведьмаки редко покрывают маслами наконечники от арбалетных болтов, а жаль: опытный стрелок нанёс бы немало урона, не подходя к чудищу. Только ведьмаков всегда учили больше сражаться на мечах. Вот если наконечники болтов сдобрить маслом против проклятых да посадить стрелка на дерево, чтобы поотвлекал игош, было бы больше шансов одолеть обоих. Одному отстреливать их бесполезно: раны будут заживать быстрее, чем наноситься.
— Умеет ли кто из мужиков стрелять из арбалета? — спросил Эскель у крестьян.
Те переглянулись.
— А чего это, господин ведьмак?
Понятно. Максимум кто умеет стрелять из лука, что не годится: нужна бо́льшая скорость атаки.
