Император, рискуя быть сбитым с ног, с трудом пробрался в один из классов, в котором сидели несколько воспитанников, не принимавших участия в беспорядочной беготне. Один из них вскочил с места и громко крикнул:

– Здравия желаю Вашему Величеству!

Это был Костя Булгаков. Ученики восприняли его приветствие как очередную шутку и стали громко смеяться над тем, что он простого генерала называет «величеством». Разгневанный император осмотрел другие классы и только в одном из них нашел надзирателя, от которого потребовал собрать всех учащихся и преподавателей в актовом зале. «Прибежали, запыхавшись, директор с инспектором, перепуганные, бледные и дрожащие» (Милютин). Всех воспитанников и служителей пансиона пригласили в актовый зал. «Император излил свой гнев на нас и начальство с такой громкой энергией, какая нам никогда и не снилась» (Милютин). Император обвинил начальство пансиона и учащихся в том, что они «не дорожат честью своего учебного заведения, и такая распущенность может привести к неприятным последствиям».

– Вы призваны соблюдать справедливую строгость, и предотвращать неблаговидные поступки воспитанников, а у вас и намека нет на дисциплину и порядок. Не ожидал я такого хаоса от престижного заведения!..

«Пригрозив принять меры, он уехал, а мы, изумленные, с опущенными головами разошлись по своим классам. Но еще больше опустило головы наше бедное начальство» (Милютин). Никто не сомневался, что меры будут самыми строгими и плачевными для них. Ведь еще не изгладились из памяти события 5-летней давности на Сенатской площади, носились слухи о готовящемся покушении на императора, живы были еще декабристы с их вольнодумством, хоть и закованные в кандалы и работавшие в глубоких рудниках Сибири. Император боялся любой крамолы, любого посягательства на незыблемость самодержавия. Один из политических деятелей писал: «Николай I настоящий жрец самодержавия, из которого он сделал культ».

Многие были уверены, что император устроил инсценировку, разыгранную по всем правилам актерского искусства, «со всеми атрибутами заранее спланированного спектакля». Это был предлог для того, чтобы закрыть пансион, как потенциальный источник вольнодумства. Через 18 дней, 29 марта 1830 года вышел указ императора: «Отменить все привилегии пансиону и преобразовать его в обычную казенную гимназию с применением телесных наказаний».

Впереди науку и просвещение ожидали еще более строгие ограничения: увольнение профессоров, имевших демократические взгляды, сокращение количества студентов в вузах до минимума и ужесточение полицейского надзора за студентами в этих учреждениях, закрытие трех факультетов – философского, общественного права и нравственно-политического. Бедная Россия! Какие только эксперименты не проводились над нею по воле государственных деятелей. Общественный деятель С.С.Татищев писал (видимо в шутку): «Император Николай I постиг и точно определил создавшееся в пансионе положение и проявил заботливость и попечительство». Другой общественный деятель П.М. Бициллин так охарактеризовал Николая I: «Это не простой комедиант, он актер, который мог перевоплощаться в разные роли».

Лермонтов по совету бабушки подает прошение об отчислении его из пансиона. После чего стал готовиться к поступлению в Московский университет. О том значении, которое имело для Лермонтова обучение в пансионе, хоть и не полностью законченное, писали современные литературоведы и историки М.И. Гиллельсон и В.А. Мануйлов: «Правомерно сделать вывод, что на духовное развитие Лермонтова Московский университетский пансион оказал столь же большое и положительное влияние, как и Царскосельский лицей на Пушкина».

16 апреля 1830 года Лермонтов, не окончив 6-го класса, по его прошению был отчислен из пансиона. 21 августа (ст. ст.) того же года, выдержав вступительные экзамены, поступил в Московский университет на нравственно-политическое отделение (юридическое) с трехлетним периодом обучения. Но учился недолго. Поняв, что это не его призвание, перешел на словесное отделение. В то время в университете на разных факультетах учились будущие литераторы и публицисты – Александр Герцен, Виссарион Белинский, Иван Гончаров, Константин Аксаков. Ректором университета был Павел Алексеевич Двигубский (1771-1839), деканом словесного факультета – Михаил Трофимович Каченовский (1775-1842), историк и журналист. Лекции по риторике (красноречие, ораторское искусство) читал Петр Васильевич Победоносцев (1771-1845). Должность попечителя Московского учебного округа занимал действительный тайный советник князь Сергей Михайлович Голицын (1774-1859). О нем у студентов и профессоров осталась добрая память. Герцен позже писал: «Это был человек высокообразованный, гуманный, доброго сердца, характера мягкого. Имя его студенты произносили с благоговением и каким-то особым исключительным уважением».

Помощниками Голицына были граф Виктор Никитич Панин (1801-1874) и Дмитрий Павлович Голохвастов (1796-1849). О них оставил свои воспоминания Павел Федорович Вистенгоф, который учился на словесном отделении вместе с Лермонтовым: «Это были люди совершенно противоположных князю Голицыну качеств, необузданные деспоты. Граф Панин не говорил со студентами, как с людьми образованными или что-то понимающими, он повелительно кричал густым басом, командовал, грозил и стращал. Голохвастов был язвительного надменного характера, злорадствовал по всякому студенческому промаху. Для студентов это были ненавистные личности».

В университете немного было людей, которым бы симпатизировал Лермонтов. Больше было тех, у которых он сам не вызывал симпатию. Вистенгоф писал: «Лермонтов имел тяжелый, несходный характер, был дерзок и заносчив, смотрел с пренебрежением на окружающих, считая их ниже себя». Однокурсник Лермонтова будущий писатель Иван Александрович Гончаров писал о поэте: «Это был смуглый, одутловатый юноша, с чертами лица как будто восточного происхождения, с черными выразительными глазами. Он казался мне апатичным, говорил мало, сидел в ленивой позе, полулежа, опершись на локоть». Лермонтов вызывал любопытство у студентов тем, что общался избирательно, редко вступал в откровенный разговор. Чаще сидел в стороне и читал книгу. Всем было любопытно узнать, что скрывается за его загадочным поведением, раздражала его отгороженность, отпугивал его строгий неприветливый взгляд.

Большинство студентов, по воспоминаниям Вистенгофа, «вели рассеянный образ жизни. Мы любили повеселиться и у нас процветали всевозможные удовольствия: балы, собрания, маскарады, театры, званые обеды, радушные приемы во многих домах. Эти забавы наносили ущерб учебе. На подготовку к экзаменам не было времени. В первый же год многие не осилили греческий и латинский языки, их на 1 курсе оставили на второй год». Вистенгоф писал о Лермонтове: «Он посещал балы в Благородном собрании, был изысканно одет, окружен молодыми дамами и делал вид, что не замечает нас. Танцующим мы его не видели». Любопытство заставило Вистенгофа однажды обратиться к нему с вопросом:

– Позвольте спросить вас, Лермонтов, какую книгу вы читаете? Без сомнения, интересную, судя по тому, как вы углубились в нее. Нельзя ли поделиться ею и с нами?

«Он мгновенно оторвался от чтения, – пишет далее Вистенгоф. – Как удар молнии сверкнули его глаза. Трудно было выдержать этот неприветливый взгляд». Лермонтов удивился любопытству и назойливости студента и резко спросил:

– Для чего вам нужно это знать? Содержание книги не может вас интересовать, вы его не поймете.

Вистенгоф обратил внимание, что книга была на английском языке. Он так и не сумел найти контакта с Лермонтовым и в течение двух месяцев никаких попыток сблизиться с Лермонтовым не делал.