В 2011 г. культуролог Люк Тернер опубликовал “Манифест Метамодернизма”, а спустя четыре года резюмировал свои идеи в статье “Метамодернизм: краткое введение”, где он, в частности, утверждает, что “…дискурс метамодернизма имеет скорее описательный, нежели предписывающий характер”[12]. Хотя его оптика находится только в стадии формирования, поэтому описанию и, соответственно, интерпретации, подвергаются культурные формы, отвечающие его этосу. Между тем, география метамодернистского дискурса уже достаточно обширна, охватывает различные исследовательские поля – от философии и культурологии до искусствоведения и киноведения. Она масштабно освещена в разных бумажных и интернет-журналах: среди них датский «Metamoderna» под редакцией политического философа Хэнзи Фрайнакта, российский «Metamodern» Артемия Гусева, «Journal of Aesthetics & Culture», на страницах которого впервые прозвучала концепция Метамодернизма Тимотеуса Вермюлена и Робина ван ден Аккера; также небезынтересен журнал голландских теоретиков «Notes on Metamodernism», где публикуют свои материалы Люк Тернер, Элисон Гиббонс и другие[13]. Параллельно со становлением философско- эстетических основ Метамодернизма, осуществляется выявление и систематизация схожих тенденций в искусстве и кинематографе[14]. В данном случае нарратив Метамодернизма по своей стратегии напоминает больше Модернизм, чем иронически настроенный по отношению к любым наррациям Постмодернизм.

Итак, основной пафос Метамодернизма – самостийное становление, самоорганизация новых порядков более сложных уровней, включающих в себя программы и композиции социальных и культурных практик, ранее существовавших и исторически апробированных (Хэнзи Фрайнакт сформулировал мантру Метамодернизма следующим образом: “За деконструкцией должна следовать реконструкция”), но при этом архитектоника новых иерархий видится теоретикам Метамодернизма подвижной. Подвижность во многом задается и ведущими тенденциями метамодерна – перформантизмом (причем в редакции Рауля Эшельмана, рассматривавшего перформантизм как “преднамеренный самообман”, стремление к созданию целостной идентичности, чья целостность двусмысленна) и неоромантизмом (в ракурсе неоромантического переопределения, вторичной процедуры означивания банального как важного, обычного как необычного и т. д.). Кажущееся противоречие снимается холархическим подходом, вербализированным Хэнзи Фрайнактом, оригинально истолковавшем идеи Жиля Делеза и Кена Уилбера: “Подход метамодернизма можно причислить к холархическим, указывающим на наличие структуры там, где все кажется хаотичным. Хаотичность структурирована по линиям сложности; мы видим структуры, которые остаются частями целого и при этом сохраняют автономию”[15]. Осцилляция Метамодернизма, соответственно, – это не столько поиск баланса между Модернизмом и Постмодернизмом, сколько создание условий для пересборки концептов, переопределения базовых эпистемологических категорий (субъект / объект и т. д.), через которые человек себя идентифицирует и выстраивает свои поведенческие сценарии в условиях перманентной подвижности контекстов, заданных усложнением техносферы культуры.

Метамодернистская осцилляция не только “расшатывает” культурные формы Модернизма и Постмодернизма, но и десемантизирует традиционные эпистемологические категории “субъект” и “объект”, расширяя, а точнее смещая контуры этих понятий. Спекулятивный реализм, объектно-ориентированная онтология, онтикология, философия квази-объекта, меонтология – направления в философской, преимущественно континентальной, мысли начала XXI в., трансгрессирующие границы этих категорий, подвергшихся в постмодерне деконструкции, а в метамодерне – реконструкции. Пример сложившейся двусмысленности очевиден в “бессубъектной” эпистемологической мысли середины – конца ХХ в., где субъект сводился к системе референций и парадоксален для ситуации метамодерна, где концептуализируется статус нечеловеческих “субъектов”. “Объект” в ООО также претерпел трансформацию. Т. е. реконструкция в метамодерне не предполагает восстановления категориальных границ, маркирующих классическую философскую традицию, но обещает быть сложнопрогнозируемой.

“Hubris”: этимология слова и его мифологические параллели. Hubris – франц. l'hubris от древнегреч. ὕβρις – дерзость, наглость, глумление, высокомерие, гордыня, бесчинство, горячность. Хюбрис, или Гибрис. Гибрис – древнегреческая богиня, олицетворяющая гипертрофированную гордость. Этимологически корень слова ύβρις восходит к «υπέρ», что переводится как «над», «сверх», «выше». Понятие ὕβρις встречается в сочинениях Гомера и Гесиода. Образы титана Прометея, нарушившего волю богов, – с одной стороны, с другой – Икара, сына Дедала, поднявшегося гибельно близко к солнцу, или Ахиллеса и Одиссея, в гневе неоднократно пересекавших устоявшиеся общественные нормы, воплощают собой характер разворачивания хюбрис. Примечательно, что античная трагедия, которая строилась вокруг таких составляющих, как гордыня (hubris), умопомрачение (ate), возмездие (nemesis), предполагает хюбрис героя как яростный выплеск дерзости, необходимый ему, чтобы трансцендировать или трансгрессировать границы данности, дозволенности, нарушить порядок соответствий. Кроме того, ὕβρις, будучи преступным, богопротивным замыслом, сам во многом является причиной мести[16]. Однако хюбрис – это также проявление высокомерия, грубости, насилия: тем не менее, что было простительно богам, природе, то непростительно людям и титанам: quod licet Iovi, non licet bovi. Выход за меру, естественно, карался. И кара настигла как древнегреческих героев, так и библейских Адама и Еву, преступивших божественный запрет, сверхамбициозных строителей Вавилонской башни. В этом смысле возмездие, nemesis, – не только подавление всплеска, флуктуации, но и стремление сохранить динамическое равновесие в древнем обществе. Все должно вернуться на свои круги, войти в свою меру. Примеры трехступенчатого сюжетного развития «hubris – ate – nemesis» многочисленны и обнаруживаются в самых различных мифологических системах. И, что немаловажно, лекала мифологических схем накладываются на исторический материал, проигрываясь в жизненных историях реальных личностей прошлого, вершивших судьбы народов.

Hubris в зеркале человеческих качеств. «Человек есть мера всех вещей – звучит в веках протагоровский тезис, запечатленный в «Теэтете» Платона, – существующих, что они существуют, и несуществующих, что они не существуют»[17]. Но при всей условности и заданности восприятия человеческой мерой, последняя не является сама по себе константной. Более того, постоянно возникает соблазн ее преодолеть, расшатать, осциллировать, раскачать, сместить композиционный центр к периферии, краю, границе. В «Политике» Аристотель употребляет ὕβρις к описанию заносчивости, превышению меры. Хотя нарушение меры – нарушение ее непрерывности, размыкание. Необузданность крайности может быть равносильна только сексуальной необузданности. Обращение к понятию «хюбрис» наблюдается в постмодернистской философской традиции Мишеля Фуко, который, отчасти десемантизировав понятие, адаптировал его к исследованию сексуальности, где хюбрис понимался философом как сексуальная необузданность, трудно поддающаяся контролю как со стороны социальных институций, так и со стороны культурной матрицы. Т. е. хюбрис является некой данностью человеческой природы – стихийной в своей основе и безграничной, – которая в рамках практик самоорганизации, «самотехник» подвергается дисциплинарной процедуре. Российский философ В. Н. Волков, исследуя исторические метаморфозы постмодернистской этики и эстетики, рассматривал хюбрис с точки зрения синергетики, активно используя ее терминологический корпус[18]. Здесь открывается новый простор для положительной трактовки hubris в качестве изначально хаотической среды, которая суть основа для развития нелинейного процесса самоорганизации, а также альтернативный способ самосборки субъекта после провозглашения «смерти субъекта» в постмодернистской теоретической традиции, реабилитации объекта в спекулятивном реализме, диалоге человеческих и нечеловеческих акторов в латуровском “общем мире”. Согласно волковской логике, учитывающей философские наработки Мишеля Фуко и Ричарда Рорти, акцент в данном случае смещается с «самопознания» на «самосозидание», и делание себя часто предшествует познанию себя.