Утром Катерина хлопотала по дому так, что все только успевали выполнять её поручения. Степан срочно пошёл топить баню. «Что уж, прям с утра?» – недоумевал он. Малышня была снаряжена в лес за черемшой. Молчун тоже было собрался с ними, но был остановлен молодой хозяйкой, дескать, они и так дорогу знают, дело не хитрое, а он пусть лучше воду в баню натаскает, а то Степану ещё со скотиной управляться. Явно не хотела отпускать она его ни на минуту. Сама же завела тесто на пироги. Сбегала, принесла яиц и поставила их варить для начинки. Тут же взялась ещё и блины печь. Дескать, не пропадать же вчерашней икре. Родители взирали на всё это с недоумением. Отец пару раз с ухмылкой кашлянул. Дескать, ну – ну. Мать явно была растеряна и не до конца понимая что происходит, помогала дочери как могла, но попав пару раз под горячую руку, обиделась, однако, не показав той обиды вышла в сени и загремела там посудой и кадками. Вслед за ней вышел отец и тоже стал помогать жене, убираться после зимы. Пока они там убирались – вернувшегося Степана отправили выбивать половики, а потом всучила ему чашку и велела принести с погреба грибов квашеных. Катерина явно была в ударе. Степан похихикивал и пробовал подтрунить над сестрой, но схлопотав подзатыльник опешил и с того момента выполнял команды молча и не перечил. Ему пришлось ещё вытащить всё бельё на просушку во двор – благо день был тёплым и солнечным. Сходить в курятник – глянуть, не нанесли ли куры яиц. А то тех, что сварили – было маловато. Потом срочно взбить в крынке масло. Как же блины то без масла свежего есть. То, что на льду стояло, явно было б не таким вкусным. Да ещё с икрой. Потом в доме срочно обнаружилась нехватка мёду. Потом варенья малинового. Потом понадобилось пару раз сбегать в баню – проверить как там жар. Вернувшиеся близнецы получили нагоняя, что ходили так долго. Им вручили по одному блину и выгнали на улицу мести двор. Во всей этой суете Степан подслушал разговор родителей.

– Слушай, отец. Катерина то наша явно глаз на Молчуна положила. Ишь, как суетиться. Как мужа любимого после разлуки привечает. Совсем сдурела девка. Сосватана уже ж. Да и Молчун, какой жених то из него. Нет у них же дома то своего. Ой, беда – беда прям. Что делать то будем? А?

– Ты мать, раньше времени шум не поднимай. Меняло то вишь, мужик то умный. Верно дело сам уж смикитил, что к чему. Однако ж виду не кажет. Девке голову не дурит. Ну а зашёл, так сами звали его. Тут уж не к лицу нам попятный давать. А то, что сватана она уже, так ответа ж ещё не дали. Так что всё почести. А так, что уж тут говорить, ничего не попишешь – дело то молодое. Да и то сказать, мужик то он справный. Ну, подуркует деваха чуток, а там глядишь и перебеситься.

– Да уж хоть бы уж. Сердце прям не на месте у меня.

– Ладно. Беды не случилось, а там поживем, увидим.

Тем временем Катерина кликнула всех к столу. Стол был накрыт новой скатертью. А на столе был прямо пир. Гора свежих, ещё пышущих жаром пирогов возвышалась посередине. Рядом с ней высоченная стопка блинов, сдобренная сверху маслицем. В миске подле них свежевзбитая икра, масло уже топлёное, вареньице и малиновое и смородиновое и медок тоже. А ещё сметанка, грибочки с лучком да той же сметанкой приправленные, капустка квашенная с лучком и маслицем постным, огурчики солёные горкой рядом с картошечкой толчёной, да черемшичка рядышком с картошкой уже намятая с солью и вареным, мелко рубленым яйцом. Сальца солёного ломоть тонко нарезанного, киселя брусничного целый горшок и краюха свежего хлеба. А за всем этим в крынке медовушка. Не их медовушка. Они не держали. Наверняка к соседке бегала. Когда только успела? Сама Катерина раскрасневшаяся, в новом платье, аккуратно и замысловато уложенной косой стояла явно довольная собой. Глаза так и сияли. Все ухнули от удивления. Отец аж растерялся. Степан не выдержал и брякнул: « Как на свадьбе прям». Но сестрица глянула так, что он прикусил язык и молча схватил пирог, тут же обжёгся им и больше в разговоры не лез совсем. Пирог тот на диво оказался с опятами сушёными. Что окончательно сразило его воображение. Но тут в это всё внес дополнительного сумбура сам гость. Он, только что намытый, вернулся из бани, но стоял побледневший и даже будто слегка хмурый. «Спасибо конечно за такое радушие, – сказал он сдавленным голосом, – мне, конечно, льстит такое особенное ко мне внимание. Но хочу заметить, что вы вводите меня в крайне неловкое положение такой заботой. Я бы хотел попросить не проявлять такого чрезмерного гостеприимства. Поймите меня правильно. Обидеть я вас никоим образом не хочу. Но я очень смущен. Ещё раз прошу меня простить. Разрешите считать это празднество – благодарностью за спасение вашего отца. Ещё раз извините и спасибо». Все обомлели. Степан чуть не поперхнулся пирогом. Ай да Молчун! Вот это сказанул, так сказанул. Все концы разом обрубил. Мать та просто плюхнулась на скамью, разинув рот. Вот те и Молчун. Улыбался, улыбался, а всё раз и на места расставил. На Катерину без жалости нельзя было взглянуть. Она бедняжка, аж поникла вся. Того вот – вот гляди и заплачет. А с другой то стороны, чего она ждала то? Что он возьмёт и скажет, мол, девица – красавица ох и хозяюшка ты. Будь моей женой? Нет, конечно. Но выручил всех отец. Молча сел за стол и наливая по кружкам медовуху сказал: «Молодец, доча. Сделала, всё как я просил, одно только, соседку то отчего забыли позвать то? Она ж меня травками то отпаивала». Все облегчённо вздохнули. И Катерина, которая ни как не ожидала такой реакции гостя. И мать, которая вроде и рада была, что Молчун не дал дочке повода планы строить, ни Степан которому стало за сестру обидно, ни тем более Молчуну, который понял, что речью своей явно палку перегнул. Катерина было, под шумок, дёрнулась за соседкой сбегать, но её остановили. Отправили самых быстроногих. Витьку с Колькой. Пришла соседка. Принаряженная, захватила с собой ещё отвару того чудодейственного которым отца на ноги поставила и пир потихоньку, разбавляемый медовухой пошёл, пошёл. Вот уже все расслабились. Неловкость стала спадать. А потом пошли уже и смешки и хохот и песни, и Катерина перестала смущаться. И гость пироги нахваливал. И родители дочь хвалили. И соседка во всех души не чаяла, и всё стало вновь хорошо и мирно. Просидели до самого вечера. За разговорами начали выспрашивать у Молчуна про жизнь менял, но тот отвечал уклончиво, либо общими фразами. Да так, ходим от села к селу, дома нет, семьи нет. В схронах всякое добро от прошлых людей ищем. (Прошлые люди – это они так предков называют. Любого менялу спроси, так и скажет – прошлые люди). Потом то добро на еду да на одежду меняем. Интересное? Ну, видим, а что и сами порой не знаем и не понимаем. Город. Нет, не видел. Далеко говорят, на юге. Месяца два пешком идти, если не более. Как далеко заходил? Ну, месяц ходу от вашей деревни. Да и то один раз. А так всё в окрестностях. Редко далеко бываю. Люди там тоже живут. И землю пашут и зверя бьют и детишек растят. А потом замолчал и вдруг затянул песню.

Белый снег, серый лёд, на растрескавшейся земле,

Одеялом лоскутным на ней Город в дорожной петле…(*)

Песня звучало отрывисто. Была она и грустной и завораживающей. И была в ней и простота и величие одновременно. От слов её становилось жутко и перед глазами вставали невиданные образы Города. И так это всё дополняло наизусть всеми выученную Легенду, что дух захватывало от этой жуткой тайны из прошлого. Их прошлого. Ведь это они, их предки из тех времён передали им эту мудрость вот этих самых словах.

Красная, красная кровь. Через час уже просто земля.

Через два на ней цветы и трава. Через три она снова жива,

И согрета лучами звезды по имени Солнце.

Гость замолчал. Обвел всех грустным взглядом. «Наставник мой её мне пел. Очень нравилась она ему. А я вот Вам. Предков песня. Говорят пророчество древнее». Вздохнул. Помолчал чуть-чуть. И говорит. «Не люблю про это рассказывать. Но и смолчать не смогу. Запрета вроде, как и нет. Просто рассказывать тяжело. Каждый меняло должен со своим наставником, перед тем как на самостоятельный путь вступить, обязательно увидеть. Обряд посвящения такой у нас. А видал я, впрочем, как и другие менялы – Долину Смерти. Как раз до неё месяц ходу. Издали на неё смотрел. А волосы до сих пор шевелятся на голове от ужаса. Стоит посреди речной долины огромная блестящая игла. За два дня пути до той долины её уже видно. Сначала думаешь, свет солнечный так от воды отражается. А нет, это она сама так сияет. А потом ещё через день пути пригорки да холмы начинаются, и вот поднимаешься, значит, на самое высокое место и склон туда вниз спускаться начинает. А внизу, сколько взгляду хватает, всё костями усеяно. Людскими. Беленькие, блестят на солнышке. Песком видать отполировало. Пока на склон тот идёшь, ещё нет – нет травка или кустик чахлый попадётся. Живности вовсе никакой. Ни птички, даже вороны не каркают, ни мухи, ни змеи. А вниз один песок голый, да камни. Говорят, там раньше очень большая река текла. Да только прошлые люди её осушили. И тишина вокруг. Лишь иногда тоненький такой свист слышен. Словно мышь или птенчик пищит. Пропищит, пропищит да перестанет. А у тебя на душе такая тоска. Аж плакать охота. Дальше говорят идти нельзя. Уйти не сможешь. Всё живое там остаётся. Вот и подумай, для чего это? Зачем прошлым это нужно было. Якобы они так от лишних людей избавлялись. А то слишком много их было». Рассказчик замолчал. Все в ужасе смотрели на него. Он продолжал: «А водят нас туда специально, что бы мы, когда что и несли деревенским, помнили, какой ценой эти вещи появились. И что б ещё помнили, что на всём этом смерть отпечаток свой оставила. Вот так то. Так что все диковинки эти от прошлых – они такое видели. В кошмарном сне не приснится». Он замолчал. Все то же молчали ошеломлённые услышанному. Ребятня, та и вовсе забралась на печь и спряталась под одеяло. «А ещё, продолжил Молчун, видел я Большую реку. Бежит она далеко с юга. От той долины смерти на восток дней пять ходу. Вот по ней, на плоту мы с Мудрым, наставником моим обратно и сплавлялись. Хоть и плыли долго. А всё равно лучше, чем пешком идти. Деревень по той реке уйма. Кстати ваша Сорока в неё впадает. Мост на той реке видел. Стоит огромный мостище. Не как у вас – два бревна и доски, а огромный, весь из серого камня и железа. Смотришь на него и диву даешься, как прошлые такое строить могли. Корабль там же видел. Железный. Лодка такая большая, с хороший дом или даже того больше. Правда гнилой весь уже, того гляди в труху развалится, дыры огромные, сквозь них лес видно. Птицы в нём себе гнёзд навили. Тучи целые стрижей, ласточек и прочих. Гомон такой стоит. Хоть уши затыкай». Молчун ещё долго вспоминал про то своё путешествие, всё рассказывал, рассказывал. Да так хорошо рассказывал, что многое из того о чём он говорил, рисовалось в их воображении так, будто видели они это сами, за околицей, буквально прошлым летом. Долго ещё в доме не стихал голос рассказчика. Всем было интересно, ни кто не перебивал гостя. Не каждый день такое бывает, что б меняло про жизнь свою рассказывал, да что б ещё про далекие места и диковинки. Далеко за полночь Молчун зазевал и попросился отдыхать. Все дружно с ним согласились, и на скорую руку прибрав остатки пиршества, завалились спать. Всем до одного снилось услышанное, каждому, правда, по своему. На следующий день, подробно выспросив у Степана с отцом, когда намечается пахота Молчун горячо попрощавшись, двинулся в путь, сославшись на то, что вспомнилось ему одно важное дело. Выйдя за калитку, он бодро пошагал по улице. Солнце стояло уже довольно высоко и светило совсем по-летнему. Катерина пару мгновений смотрела ему вслед, а потом бросилась вдогонку, догнав же, силой развернула, и крепко обняв, неожиданно для всех поцеловала в губы. Молчун обомлел. Семья и вовсе охнула от увиденного. Катерина не сильно оттолкнулась от путника и резко отвернувшись, побежала к дому, закрыв лицо обеими ладонями. Молчун же возобновил свой путь, только походка его уже была не так уверенна как до этого. Он остановился, словно вспомнил о чём то и, постояв пару мгновений, мотнув головой, так и не обернувшись, зашагал, ускоряя шаг, скрылся в проулке. Катерина уже не видела всего этого, вбежав в дом, она тихонько плакала на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Никто из домашних не осмелился пуститься в разговоры о происшедшем, да и вряд ли был смысл, всё и так было очевидно.