Самым страшным врагом ормузских жителей была жара. Досталось от нее и Никитину. «А в Гурмызе, — пишет он, — есть варное (палящее) солнце, человека съжжет». Но опыт научил жителей, как бороться с жарой и смертоносным самумом, от которого пряталось все живое. Днем улицы города покрывались коврами и циновками, чтобы ноги не прикасались к раскаленной почве, над улицами натягивались ткани, создававшие искусственную тень; на перекрестках стояли верблюды с водой. Когда начинался самум, жители залезали в искусственные водоемы и сидели в них до тех пор, пока не стихал палящий ветер.

Интересно в записках Никитина то место, где он говорит о морских приливах, наблюдавшихся им на Ормузе: «…а Гурмыз есть на острове, а ежедень поймаетъ его море по двожды на день».

«В Гурмызе был ясми месяць, — пишет Никитин, — а из Гурмыза пошел есми за море Индейское по Белице дня в Фомину неделю, в таву[8] с коньми». Среди этих коней был и дорогой жеребец, купленный Никитиным в Персии.

Из Ормуза Никитин выехал 9 апреля 1469 года. Судя по тому, как он старался сократить расходы, как сетовал на дороговизну еды, средств у него было не много. Его чуть не полуторагодовые торговые скитания по Персии, видимо, не увенчались большим успехом, и на Русь еще не с чем было возвращаться. Тем не менее остатки спасенных ценностей Никитин, видимо, сумел пустить в оборот и приобрел коня.

Бродя по Персии, он услыхал, что «во Индейской же земли коня ся у нихь не родят; в их земли родятся волы да буволы, на тех же ездеть и товар иное возятъ, все делають». Вот он и рискнул затратить большую часть своих средств на покупку очень хорошего, дорогого жеребца, которого решил доставить в Индию. Конечно, манила его не одна только торговая выгода — «прибыток».

Никитин — пытливый и наблюдательный русский человек своего времени. Деловитый и предприимчивый, любознательный и отважный, он смело отправляется «за три моря». Он стремится в далекие, неведомые края, его манит родина пряностей и благовоний, загадочная Индия, тревожившая тогда воображение всей Европы.

От Ормуза до индийских берегов Никитин плыл довольно долго. «Шли есмя в таве, — пишет он, — шесть недель морем до Чивиля».

«Чивиль» — это Чаул, гавань на побережье Индии к югу от Бомбея. Город служил местом, где сходились торговые пути между северо-западной и южной Индией.

Ничего удивительного в длительности этого путешествия нет. Дабы имели около двадцати пяти метров в длину и шесть метров в ширину. По уверению путешественников, дабы строились частенько без гвоздей. Пускаться на таких скорлупах по бурному Индийскому океану было крайне опасно. Дабы при плавании держались берегов и при малейших признаках непогоды прятались в бухточки. Вот почему так долго и продолжалось путешествие Никитина.

При этом переходе Никитин записывал только названия пристаней, где останавливалось судно. Видно, не до записок ему было, да и мало можно было узнать во время короткой стоянки.

Первой пристанью на пути в Индию был Маскат — у Никитина «Мошкат». Это порт на оманском берегу Аравийского полуострова, известный еще в IX–X веках как город, из которого шли корабли в Индию. Климат в нем отвратительный. Позднейшие путешественники называют Маскат «голодным городом». Упоминает еще Никитин по пути «Голат», то есть Калхат, лежащий на юго-восток от Маската. Был он когда-то цветущим городом. В наши дни от него остались одни развалины.

От Маската поплыли путешественники к Диу — у Никитина «Дегу», порт на небольшом острове у самых гуджератских берегов.

Первый город на пути из Ормуза, о котором Никитин сказал несколько слов, был Камбай.

Камбай, по словам путешественников, посетивших его лет на пятьдесят позднее Никитина (например, Варгемы), был «отменно прекрасным городом, изобилующим хлебом и плодами». В его окрестностях тянулись большие хлопковые плантации. Сотни кораблей грузили здесь шелковые и бумажные ткани и другие товары. Персия, Турция, Сирия, Аравия и почти все острова Индийского океана снабжались из Камбая шелковыми и бумажными тканями.

Камбай был одним из главных городов Гуджарата (по Никитину, «Кузрята») — независимого мусульманского владения в Индии. Во времена Никитина правил Гуджаратом крутой нравом и деспотичный Махмуд-шах I Байкара (1458–1511). Это герой множества легенд и анекдотов. По мусульманским сказаниям, Махмуд-шах I Байкара был человеком необычайной личной храбрости и силы. В Гуджарате почти нет такого старинного архитектурного памятника, который народная легенда не связала бы с его именем.

Этот мусульманский герой сильно притеснял индусов и постоянно боялся их мщения. В Индии умели мстить не только кинжалом, но и ядом. Чтобы избежать опасности отравления, Махмуд-шах I Байкара, по широко распространенному преданию, придумал любопытный способ. Он стал приучать себя к ядам. Начав с маленьких доз, он увеличил их до размеров смертельных для непривычного человека. За каждой едой ему приносили яды, и он клал их в кушанья. Желая кого-нибудь казнить, он звал виновного к своему обеду. Никто из приглашенных не выдерживал царского угощения и от первых же глотков падал замертво. Махмуд-шах так пропитался ядом, гласит легенда, что редкая из жен многочисленного его гарема оставалась жива, после того как он проводил с нею ночь. Уверяли, что даже мухи, садившиеся к нему на руки или лицо, околевали.

Никитин не передает ни одной из многочисленных легенд, связанных с Махмуд-шахом I Байкара, но зато сообщает важные торгово-промышленные сведения о стране. «Тут ся родить краска да лек», — сообщает он. «Лек», о котором говорится и далее, — это лакх — красильное вещество. «Камбаят же пристанище Индейскому морю всему, а товар в нем все делают алачи, да пестреди, да канъдаки, да чинят краску ниль, да родится в нем лек, да ахык, да лон».

Речь идет о текстильном производстве Гуджарата, где выделывали алачу-ткань из сученых шелковых и бумажных ниток, кандак, или киндяк, — бумажную набойчатую ткань, употреблявшуюся в древней Руси на подкладку, пестредь-ткань из разноцветных ниток и т. д. Дважды Никитин говорит о производстве знаменитой растительной краски индиго («ниль»). Лакх представляет собой смолу, собираемую с некоторых растений. Засохшую смолу плавят и отцеживают от примесей. Смола (шеллак) идет на приготовление лаков, политуры и т. п. Упоминает Никитин и о добыче ценного камня сердолика («ахык»), а также о добыче соли («лон»). Путешественник употребляет здесь их местные названия.

В Гуджарате Никитин задержался очень недолго и поплыл дальше на юг.

«…А шли есмя в таве 6 недель морем до Чивиля», — говорит Никитин и, высадившись в Чауле («Чивиль»), добавляет: «И тут есть Индейскаа страна».

Правда, Индия началась раньше, но Никитин видел ее только с палубы дабы да во время коротких остановок. Лишь теперь он вступил твердой ногой на ту землю, о которой пелось в былинах:

Никитина не удивила природа Индии. Он уже перед этим видел много пейзажей, нисколько не похожих на его родные леса с перелесками под Тверью. Поразили его люди: все они черные, голова и грудь не покрыты. У людей познатнее — кусок материи «фата», или «фота», на голове и на бедрах. «А князь их — фота на голове, а другаа на бедрах; а княгыни ходять — фота на плечем обогнута, а другаа на бедрах; а слуги княжия и боярьскыя — фота на бедрах обогнута, да щит, да мечь в руках, а иныя с сулицами[9], а ины с ножи, а иныя с саблями, а иным с лукы и с стрелами, а все нагы да босы, а жонки ходят голова не покрыта, а груди голы; а паропкы да девочкы ходят нагы до 7 лет, а сором не покрыт».