Второе замечание записал Никитин, вероятно, после встречи с индусами из каст, которые на самом деле не едят никакого мяса.

Совершенно верно то, что говорит Никитин о неупотреблении индусами говядины. Убить корову почиталось, с точки зрения религиозных индусов, непростительным грехом. Для верующего индуса корова — представительница на земле богини Бхагавати. Кто помолился и почтил корову, тот как бы почтил всю землю.

«Индеяне же вола зовуть отцем, а корову матерью», — пишет Никитин. В молитвах корова называется блаженною, чистою дочерью Брахмы. Все, что получается от коровы, все исполнено святости и благодати, даже коровий навоз.

«А калом их (кизяком), — сообщает Никитин, — пекут хлебы и еству варять собе, а попелом тем мажуться (рисуют себе пеплом) по лицу и по челу и по всему телу их знамя (ритуальные знаки)». Не только пепел, но и сам коровий навоз, по представлению индусов, имеет целебное свойство как средство против ревматизма, накожных болезней и мокроты.

По словам Никитина, в Индии никто не пьет крепких напитков. Вино, по учению брахманов, запретный напиток. По тому же учению, душа человека после его смерти, в зависимости от образа земной его жизни, воплощается в тот или иной предмет или в живое существо. Пьянице грозили ужасы в следующем его воплощении — душа его после смерти должна была переселиться в осла.

Несмотря на свое категорическое утверждение об отказе индусов от крепких напитков, Никитин знал об индийских винах. По его словам, «вино же у них чинят в великих оресех кози гуньдустаньскаа; а брагу чинят в татну». Вино, о котором говорит Никитин, по всей вероятности, делалось из кокосовых орехов. «Татной» Никитин, видимо, называет особый опьяняющий напиток.

Заметил Никитин, как кланяются индусы, желая выразить почтение, особенно вышестоящему лицу: «Ины ся кланяють по чернечьскы (по-монашески) обе руки дотычють до земли, а не говорить ничево».

Описал Никитин и как молятся индусы. По его словам, «намаз же их на восток по-руськы». В своих скитаниях по Индии, путешествиях по священным местам он видел не раз молитву индуса и пишет, что они «обе руки подымаютъ высоко, да кладутъ на темя, да ложатся ниць на земли, да все ся истягнеть по земли, то их поклоны». Здесь Никитин описал известное в то время и на Руси «осмичленное поклонение» — ногами (ступнями и коленами), руками, грудью и головой.

Погребальных обрядов индусов Никитин нигде не описывает, он только сообщает, что, «кто у них умреть, ини тех жгут, да пепел сыплють на воду». Он говорит здесь о самом последнем акте погребения.

Относительно обрядов при рождении Никитин сообщает только о роли отца, воспринимающего новорожденного и читающего при этом особые молитвы.

Дальше Никитин пишет, что «имя сыну даетъ отець, а дочери мати».

Есть у Никитина мелкие ошибки: так, рассказывая об индийских храмах, он говорит, что «бутханы же их без дверей». Индийские храмы, напротив, издревле славились своими воротами. Некоторые из этих ворот получили громкую известность по своей отделке, как, например, двери Сомнатского храма.

Не совсем верно и утверждение Никитина, что индийские храмы «ставлены на восток, а буты стоят на восток». Правда, многие храмы Индии обращены своими дверями на восток, но есть немало храмов, построенных без соблюдений этого правила.

Громадный, сказочный мир увидел Никитин в своих «хожениях», мир, с его непривычным укладом, с его восемьюдесятью четырьмя верами. И, потрясенный всем виденным, он восклицает: «О благоверни христиане! Иже кто по многым землям много плавает, в многыя грехы впадаеть и веры ся да лишаеть христианские».

При Иване III началась, перекинувшись в XVI век, ожесточенная политическая борьба надменных иосифлян — защитников богатых монастырских имений с заволжскими «старцами нестяжателями». Можно предположить, что Никитин еще в Твери знал об ожесточенных религиозных спорах. Ему очень хочется прослыть правоверным человеком. Сколько раз он скорбит, что не ведает «великого дни Воскресения Христова», что приходится гадать о нем только по приметам. «А со мною нет ничево, — жалуется он, — никакоя книгы, а книгы есмя взяли с собою с Руси, ино коли мя пограбили, ини их взяли; и яз позабыл веры хрестьяньскыя всея и праздников хрестианьскых, ни Велика дни (пасхи), ни Рожества Христова не ведаю, ни среды, ни пятници не знаю…» И дальше: «Молю бога, чтобы он хранил меня».

Последние слова написаны не по-русски, а на той смеси восточных языков, которой Никитин придерживается во всех случаях, когда желает скрыть свои подлинные мысли.

Никитин, разумеется, не мог высказать все свои заветные помыслы. Он знал, что на Руси его записки могут попасть в любые руки, за все «вольнодумные речи» ему придется крепко отвечать. И все же иногда он высказывает взгляды, выдержанные далеко не в духе благочестия.

Никитин сознается, например, что молится только одному «богу вседержителю…» «А иного есми не призывал никоторого имени».

Начинает он свои записки, как все: «За молитву святых отецъ наших…» Но затем во всем своем «написании» уже ни разу не призывает, что так характерно для каждого православного старорусского писателя, ни святых, ни преподобных, ни мучеников, ни даже божьей матери.

Во время путешествия он говеет и постится. «Месяць март прошел, — пишет он, — а аз месяць мяса есмь не ял, заговел с бесермены в неделю, да говел есми ничево скоромного, никакыя ястьвы бесерменьскыя, а ял есми все по двожды днем хлеб да воду». Но это не убеждает нас в его правоверии. Чрезвычайно примечателен следующий эпизод в записках Никитина: незадолго перед отъездом он наблюдает выступление бидарских войск против Виджаянагара. Никитин подсчитывает мусульманское войско; по его подсчету, пошло в поход около двух миллионов человек. Он сам изумлен такой цифрой, «такова сила султана индейского бесерменьского», и дальше опять-таки не по-русски: «Мухаммедова вера еще годится».

Более того, написание своего «Хожения» он заканчивает молитвой, суть которой сводится к восхвалению единого бога, как бы он ни назывался.

И к мусульманству, и к восьмидесяти четырем индусским «верам», о которых он «распытах все», Никитин проявляет терпимость и широту взглядов, совершенно необычайную для человека XV века. Нельзя забывать, что официальная церковь жестоко преследовала не только все отклонения от христианства, но даже малейшие «ереси» в пределах господствующей религии.

Совершенно иначе подходит к этому вопросу Никитин. «А правую веру, — говорит он, — бог ведаеть, а праваа вера бога единаго знати, имя его призывати на всяком месте чисте чисту (чистому на чистом месте)».

Четвертую пасху справлял Никитин в Бидаре с «бесерменами». Ему крепко взгрустнулось, затосковал он по далекой родине и много плакал «по вере по хрисстианьской». Мусульманин Малик начал убеждать Никитина «в веру бесерменьскую стати». Это отнюдь не было административным произволом Асад-хана джуннарского, здесь был, возможно, дружеский совет. Никитин возразил Малику, что ты совершаешь молитву, и я также совершаю, ты пять молитв читаешь, я три молитвы читаю, я чужестранец, а ты здешний. Иными словами, Никитин хочет сказать, что разница лишь в обрядах, принятых в разных странах, а суть одна. Малик же в конце разговора очень зло заметил ему, что, правда, он не мусульманин, но горе в том, что он и христианства-то не знает.

Видимо, сомнения, обуревавшие Никитина, лишили его речи всякой убедительности. Реплика Малика поразила нашего путешественника, и он пишет: «Аз же в многыя помышления впадох и рекох себе: „горе мне окаанному, яко от пути истиннаго заблудихся и пути не знаю“».

И он успокаивает себя тем, что пока «христианства не оставих», не изменил своей родине, несмотря на четырехлетнее пребывание в индийской земле.

Высказывание Никитина рисует нам его как человека со сложным душевным миром, но подлинного патриота.