Джей шла все дальше и дальше, то опуская отрешенный, словно растерянный взгляд себе под ноги, то поднимая его в начинающее светлеть, полосатое от предрассветных, не успевших еще растаять, облаков, небо. Среди природной, не нарушаемой человеком тишины думалось легко, а в воздухе, горчившим из-за запаха сухой травы, можно было, кажется, путаться пальцами, настолько густым, но при этом, абсолютно прозрачным и чистым он был.

МакКинли не знала, как далеко от своего нынешнего места пребывания она ушла, однако, остановилась она лишь на берегу совсем небольшого озерца, затерявшегося среди потемневших, но все еще стоящих упрямо и гордо, колосьев. Джей уселась прямо на прохладную, влажную с ночи землю, и, памятуя об обраненном накануне ДеЛюкс испуганном «Чудовище», с интересом и любопытством уставилась на свое отражение в прозрачной воде.

Казалось бы, ничем не примечательное, обычное лицо, возможно, все-таки, с излишне острыми и угловатыми чертами — а в остальном, абсолютно не заурядное и совершенно точно не запоминающееся.

Женщина силится улыбнуться своему отражению, но в тот самый момент, когда лишь легкий оттенок улыбки касается губ, она понимает, как на самом деле жутко смотрятся на контрасте с довольно светлой кожей темные глаза, за которыми прячется нечто такое ледяное и пугающее, что сам черт не разберет.

Да, Джей не лишина тщеславия и самолюбия, перерастающего иногда в ярковыраженный нарциссизм, что тоже не может не отразиться на ее лице, не оставив трудноразличимого, но все же видимого отпечатка. Возможно, в черных глазах даже видно некое сумасшествие, иначе как еще объяснить тот страх, который испытывают люди при мимолетном взгляде на нее?

— Я бы тоже испугалась, — женщина тихо роняет это себе под нос и беззвучно смеется над абсурдностью собственной фразы.

Глянцевое отражение в воде тоже смеется, только от этого странного, сюрреалистического зрелища холод против воли ползет по позвоночнику: Джей слишком отчетливо видит в своем же взгляде горькое безумие, безрассудство и жестокость, от которых никуда не деться.

МакКинли ложится спиной на сухую траву, не больно, но ощутимо прикладываясь затылком о небольшой камушек, закидывает руки за голову и глядит, потерянным, пустым взглядом в небо. Утренний розовый румянец уже сошел, открывая неприглядное на вид, низкое серое полотно реальности. Может, эти тучи предвестники очередного ливня, хотя, киллер сильно в этом сомневается — скорее всего, здесь, далеко за городской чертой Лондона, еще долго можно не ждать осадков — все они выльются непременно только на город.

Джей не жалеет своей жизни. Ни жалеет мертвых и живых и не боится возмездия ни тех, ни других. Однажды кто-то, все же, наберется смелости, чтобы осудить ее, но ни грамма справедливости не будет в его словах. МакКинли уверена в этом.

Никто не должен знать, что творится в ее голове; мотивы ее поступков навсегда останутся похоронены вместе с ее секретами в глубине души — там, куда никто не имеет права влезать. Пусть только небо — безмолвное и далекое — знает о ее боли, и о ее вечном сиротстве, которое со временем превратилось в преследующее на протяжении всей жизни, тотальное одиночество.

В том одиночестве не было ничего — ни хорошего, ни плохого. Просто пустота. Вечная, глухая, окутывающая со всех сторон и обхватывающая слабо трепыхающуюся душу своими пушистыми, теплыми лапами, чтобы потом, в один прекрасный момент, запустить в нее длинные черные когти, разворошить, вывернуть наизнанку, да так и оставить, чтобы душа, кровоточащая, пульсирующая, медленно гнила, чернела, а затем бы просто выболела, оставив на своем месте только зияющую дыру. И эта пустота осталась не только на месте разъденой ее губительным ядом души Джей — она отравила все ее существо изнутри, плотно вплетясь в грудную клетку изнутри, протянув по венам свои мерзкие щупальцы, встроилась в ДНК, смешалась с кровью, впиталась в кожу и отразилась в черных глазах, так красиво когда-то отражающих звезды.

Пустота сделала из Джей чудовище с темными провалами глаз и ледяной усмешкой, больше напоминавшей кровожадный оскал.

***

Финн стоял возле окна, сложив руки на груди, задумчиво, но при том, словно бы слепо, глядя в даль. Часы над головой отщелкивали секунды, и этот звук невероятно раздражал и без того находящегося в последнее время на пределе своего возможного спокойствия мужчину.

Наконец, открытое слушание. Толпа журналистов, с понедельника находившаяся на низком старте, готова была разорвать любого, кто обладал хоть минимумом информации по такому громкому делу. Ни МакКуину, ни его другу Мэтру — с которого, кстати, взяли подписку о неразглашении данных следствия — ни МакМисслу, успевшему открыто засветиться во время задержания Карданвала на площади перед Букингемским дворцом, пронырливые бумагомаратели не давали прохода, умудряясь приставать едва ли не на улицах. Сам американский гонщик и его друг знатно понервничали за время пребывания в Лондоне — по закону они не могли покинуть Англию и вернуться домой до окончания всех внутренних, закрытых, судебных процессов и открытого вынесения приговора по делу.

И вот сейчас, наконец, сейчас, когда вся история подошла, наконец, к своему логическому завершению, на душе у МакМиссла отчаянно скребли кошки: с момента исчезновения ДеЛюкс со всевозможных радаров MI6 прошло слишком много времени, чтобы можно было делать хоть сколько-нибудь положительные прогнозы. Конечно, его ребята отлично умели рыть землю носом, однако, уже сейчас Финн опасался, что в действительности увидит напарницу уже только в земле. Если, конечно, увидит вообще.

Как жестко иногда умеет насмехаться судьба: две девушки, только-только выпустившиеся из академии MI6, погибли на первом же задании, с разницей, правда, в десять лет, однако, они обе были под руководством МакМиссла. И их обоих он не сберег. Собственный опыт и годы, отданные слепой, но верной службе Британской короне меркли по сравнению с тем живым, возведенным в абсолют упорством и энергией, которой фонтанировали обе оперативницы.

Они были очень похожи, но одновременно с тем — диаметрально разные. В Холли Финн видел четкую рациональность, холодный ум и сведенную почти к нулю жажду ненужного риска. Ее ожидала великолепная карьера; она была бы образцом поведения равно как для молодежи, так и для тех, кто постарше, но кому посчастливилось бы работать с ней бок о бок.

А у Евы были горящие азартом огромные черные глазищи, невероятное, почти эгоцентричное самолюбие, держащееся под строгим контролем, а также, в отличие от ДеЛюкс, у МакКиддл была сила и четкое осознание этой самой силы. МакМисслу Ив одновременно напоминала его только в более молодом возрасте, но иногда ее суждения откровенно пугали: взрощенная с детства в глубине ее души неискоренимая жестокость, помноженная на понимание, какая власть над чужой жизнью может сосредоточится в ее руках могли привести к непрогнозируемому результату.

Стоило лишь слегка исказить ее мировосприятие, ненавящего напомнить о том, что люди — жалкие существа, которых можно, а иногда и нужно уничтожать; показать, на сколько, на самом деле, никчемна человеческая жизнь и как легко ломаются чужие кости в руках более сильного противника, как из профессионального агента МакКиддл могла почти моментально переквалифицироваться в хладнокровного убийцу. Совершенная нежность, которой Ив показалась Финну в первую их встречу, превратилась бы в не менее совершенное зло.

Британец перевел рассеяный, совершенно расфокусированный взгляд на оконное стекло, по которому скатывались дождевые капли, сосредоточился на собственных мыслях, на всякий случай подняв ненадолго глаза на низкое серое небо, а затем вновь увлекся наблюдением за весьма гипнотизирующим зрелищем: крупные капли, скользящие по гладкой поверхности, то и дело поглощали те, что поменьше, затем ускоренно срываясь вниз, чтобы исчезнуть между стеклом и рамой.

Прямо, как в жизни, — подумал мужчина, совершенно невовремя вспоминая Еву МакКиддл и ее первое (и одновременно последнее) задание «в поле» — Слабые гибнут в угоду сильных мира сего, а те, кто не принимает участие в этом театре абсурда просто становятся невольными зрителями. И так по кругу, по кругу, по кругу…