– Ты представляешь, Николай! Дикое, странное состояние переживает государство Российское на переломе веков. На страже порядка полиция, Жандармский корпус, Охранное отделение, Прокуратура, Правительствующий сенат, суды! Одних только секретных агентов, одному тебе скажу… Вот сколько тебе не жалко?

– Пятьсот!

– Э-э-э… Молодой человек, пятьсот – это детский утренник. Более семидесяти тысяч человек. Если вам не жалко. Это же целая армия! Вы понимаете?

А толку на самом деле – ноль. Мы просто рай и полное раздолье для бомбистов. Три раза в месяц, я-то ведь рапорты по всей Империи читаю, три раза в месяц, почти сорок раз в году, как по расписанию – налет за налетом, налет за налетом. И все по политическим мотивам.

– Сорок бомб за год? Невероятно! Это же не меньше двухсот бомбистов. Надо выследить жертву, снарядить бомбу, метнуть, подготовить укрытие…

– А из тебя вышел бы неплохой террорист! Давай, разливай остаток. Надо выпить за Корпус жандармов, в котором я служу!

– Зачем? Они ведь ничего не могут сделать против двухсот бомбистов.

– Ну да, ну да… Хотя, молодой человек, вы божий дар-то с яичницей не путайте. Знаете, сколько бы было этих бомбистов, если бы не мы? А сколько преступлений удалось предотвратить!

– Тогда непременно пьем!

– То-то! И до дна, Николай, непременно до дна.

Снова чокнулись, снова выпили, закусили ломтиком персика, а потом – нежнейшую семгу на тонких ломтиках черного хлеба с кусочками масла. Послевкусие необычайное!

Полковник пошарил в пустой папиросной коробке и, не найдя искомого, зло выбросил ее в мусорную корзину и зазвонил в колокольчик:

– Братец, ты какие куришь? – спросил он вошедшего поручика-адъютанта, – «Герцеговину Флор»? Ну да, ну да… Хорошие папиросы. Представляешь, Николай, везут табак из самой Герцеговины. Здесь его режут и набивают в папиросы. Лучше папирос просто не встречал. В Америку их продаем, в Германию. Но их сам градоначальник фон Клейгельс курит. Мне, стало быть, увы – нельзя. Не по чину. Ревность может образоваться. А вот ему можно! – указал он на адъютанта, – Его градоначальник и видеть не видит, и знать не знает. Вот что, братец, неси, угости нас из своей коробки «Герцеговины». Да, вот еще что… И водочки захвати. Там «Смирнов» стоит кажется. Теплый правда. Ну да бог с ним.

– Коньяк «Шустовский» еще две бутылки сохранились!

– Ну какой ты к черту адъютант?! Взял и выболтал все секреты! Думаешь я не помню? Но нельзя же весь коньячный погреб за один раз опрастывать! Мы – люди военные. Должны иметь резерв.

– Все-таки он какой-то … Пинхус! – с иронией подумал про себя Колчак, даже не представляя пока, насколько в точку он попал со своим определением.

Коньяк еще туда-сюда, а вот водку Николай пить не любил. И потому далее лишь чуть прихлебывал, взяв на себя роль виночерпия.

– Жадность, господин полковник, непременно должна быть наказуема, – решил он бескомпромиссно и принялся аккуратно исподволь накачивать Секеринского водкой.

А тот, усадив за стол еще и адъютанта, уже изрядно заплетающимся языком продолжал:

– Судьи, прокуроры, обер-полицмейстеры, губернаторы, министры и, да что там говорить… даже Великие князья и сам Государь Александр Второй ушли на тот свет от проклятых рук террористов. Сотнями гибнут люди, случайно оказавшиеся рядом. Дети, жены, прислуга и… просто прохожие. Вот как сегодня – восемь человек одним махом на тот свет. А им это все – трын-трава. Революция, мол, требует жертв.

– И ведь их тьма-тьмущая этих революционеров, – поддержал разговор молодой лощеный адъютант.

– Ну да, ну да… Эсеры, анархисты, социал-демократы и еще десяток всяких других течений исповедуют исключительно террор. Каждая партия имеет свою боевую дружину и… кровь и смерть, кровь и смерть, кровь и смерть. Грабят банки, ювелирные магазины и мастерские, почтовые отделения… Просто богатых людей.

– У них это называется «экспроприация экспроприаторов». Тьфу, слова то какие богомерзкие! Словно не русские они ни разу. Да они и есть не русские, по большей части. Среди них евреев – просто пруд пруди!

– Да ведь не только евреев, – попытался возражать Секеринский.

– Не только, – согласился адъютант, – Но только вот я что по этому поводу думаю. А почему бы всех евреев ни взять, да и ни выселить куда-нибудь на Сахалин или в сибирскую тайгу? Всех! Только сразу. И тогда конец этой революции. Все дело в евреях! И в нерешимости Государя.

– Ну да, ну да… – полковнику явно не пришелся по нраву пассаж про его сородичей, и он попытался переменить тему, – А мы их водочкой! Водочкой сполоснем. И легче станет. Николай, за тобою, братец, тост. Ты сегодня именинник. Солдатский Георгий – это, ого-го! Это, брат, сила. И все же, должен сказать, что тебе не повезло.

– Это в чем именно? – постарался сосредоточиться Николай, уже начинающий терять ход рассуждений своего полутезки, – В чем не повезло?

– А вот представим. Возьмем, и на минуту представим, что в карете ехал бы кто-то из царской фамилии. Разницы-то бомбистам никакой. Тебе – тоже. А вот если б ты особу царского Дома уберег, то тогда… Ну да, ну да. Да что там уберег, просто храбрость показал бы, как сейчас. А?! То-то… Ну да, ну да…

– И что? – очевидно запутался совсем Николай, – И что из того, что царского Дома?

– Тогда тебе, братец, орден-то дали б повеселее. Не солдатского какого, а офицерского, настоящего Георгия. Понимаешь? А то и Владимира второй, к примеру, сразу степени. Э-э-э-х! Вот так-то брат. Тебе все равно кого спасать, а орден совсем другой. Давай тост говори, однако. Ну да. Ну да… Подумаешь, обер-прокурор… Хочешь весело гореть, так надо бы к костру-то поближе.

Знал бы жандармский полковник насколько глубоко запали в душу Николая эти простые слова. Это ведь один из главных механизмов восхождения: надо непременно выбирать ту пружину, которая бросает вверх предельно высоко.

– К костру поближе… Что ж, будем поближе.

Колчак над тостом думал не долго:

– Хочу выпить за всех, кто погиб. И за того, кого застрелил я, и за тех, кого я никогда не видел и не увижу: за обер-прокурора и генерала. И за жандармов, которые погибли, и за бомбистов. Все они сейчас равны перед Богом. И он выносит им свой приговор. Подлинный. По делам, а не помыслам. Прошу не чокаясь выпить за высший суд для тех, кто сегодня от нас ушел.

– За бомбистов я пить не буду! – заупрямился адъютант.

– Ну да, ну да… Так не за бомбистов, а за высший суд над ними. Хороший тост.

– Неправильно это. Бомбисты должны быть прокляты. А вместо этого… Да они – герои для молодежи! Не те, кто стоит на страже порядка. Не мы с Вами, Петр Васильевич, а бомбисты! Мои сверстники поступают в университеты или в технические училища не для того, чтобы учиться. А чтобы найти революционный кружок и стать бомбистом. Тогда и лучшие девушки с него глаз сводить не будут и… Вы понимаете, что быть бомбистом – это теперь модно! Это так романтично, так смело, так благородно… И пока это будет так – нам их не победить.

– Ну да, ну да… Но давайте все-таки выпьем! Господин кадет произнес тост, и мы должны соответствовать.

Бутерброды быстро улетучились. Персик ушел еще под коньяк. Пришлось вытирать губы рукавом и занюхивать.

– Ваше высокоблагородие, а что же мы будем кушать? Осталась только водка.

– Ну да… А вот ее родимую и будем кушать! Настоящий и правильный спиртосодержащий напиток есть лучшая закуска для самого себя. Запомнили? Зарубите, молодежь, это себе на носу! Вам еще пить и пить… Так- то вот!

– Ну точно… Пинхус! – еще раз подумал про себя Николай, – Мы что тут без закуски хлебным вином ухлестаться собираемся? «Числом поболее, ценою подешевле…» А еще полковник!

После того как «под рукав» благополучно ушла «Смирновская» в кабинет ввели эсера с разбитым вдрызг лицом и выбитыми передними зубами. Последнее весьма позабавило Секеринского:

– Ну да, ну да… А зубов то меньше стало – откусал своё, варнак! На каторге зубы тебе ни к чему: баланду, ее просто пить можно. Жидкая на каторге баланда. Ха-ха-ха! – посмеялся он сам своей шутке, поддержанный услужливым смешком адъютанта.