Глядя на уличную рекламу могло сложиться впечатление, что главное увлечение отечественной публики, знающей алфавит – это табак.
Даже в солидных научных журналах говорилось о пользе табака во всех его видах: курительном, жевательном, нюхательном и даже в качестве кулинарной приправы.
– Мужчины вышли перекурить, – звучало так, словно герои-добровольцы отправились на тяжелую, общественно полезную и совершенно необходимую работу вроде заготовки дров или ликвидации неграмотности.
Именно на рубеже веков курение разрушило гендерные рамки и стены курительных комнат. Дамы легко и с удовольствием освоили это занятие, получив огромный выбор исключительно «женских» папирос. Диапазон просто обескураживал: от дешевого «Трезвона» (Папиросы «Трезвон» – три копейки вагон) до роскошной, дорогой и элегантно длинной «Розы». Курить стало можно и модно абсолютно везде. Табачный дым настолько плотно наполнил улицы, что пришлось издавать закон о запрете уличного курения. Понятное дело, проку от закона было немного, но все же.
«100 миллионов папирос в день – до таких размеров дошло потребление табака курящей Северной Пальмирой!» – с гордостью сообщала «Петербургская газета». Табачные изделия стали важной статьей экспорта и валютных доходов России, которая потчевала своими крошеными табаками и папиросами Германию, Скандинавию и даже Америку!
В Морском корпусе курение дозволялось только во дворе. И во всех его просторных помещениях тщательно сохранялся чистый воздух. Эта традиция восходила к парусному деревянному флоту, когда небрежное курение элементарно приводило к пожарам. К хорошему привыкаешь быстро. И потому, когда Колчак оказался в кабинете начальника Охранки Санкт-Петербурга полковника Петра Васильевича Секеринского, у него кругом пошла голова.
В просторном кабинете, обставленном громоздкой дубовой мебелью дым стоял столбом и стелился лондонским туманом как вечная неустранимая декорация. Жандармское отделение охотно встроилось в современный тренд.
Полковник, как он сам говорил, «слегка покуривал» и будучи убежденным сторонником пользы табаку не только любил нюхать его, звонко чихая, но и не позволял проветривать кабинет до тех пор, пока дым не начинал до слез разъедать глаза присутствующим.
– Ну да, ну да… Однако, юноша, Вы прямо-таки красавец! Да и храбрец, как я погляжу.
Николай, с рукой на перевязи, выглядел весьма браво.
– Кадет Морского Императорского…
– Ну полно-полно! Не выказывайте бодрость голоса. Мы и так все про вас знаем. А что это с глазами-то у Вас, господин кадет?
– Это от дыма, Ваше Высокоблагородие.
– А… Вот оно как! Ну да, ну да. Закуривайте, – Петр Васильевич по-свойски протянул Николаю коробку дорогих папирос «Сенатские» в желтой бумаге, которая говорила о набивке настоящим вирджинским табаком, – Что? Нет? Ну как знаете.
Что-то в тоне полковника было иронично-пренебрежительное. Вообще, жандармский полковник, по общероссийским понятиям – птица довольно редкая. Но в Морском корпусе преподавателей ниже чином днем с огнем не сыскать. И потому кадеты к полковникам привыкали как к мебели. К тому же сухопутный шкет и ногтя ломаного морского офицера не стоил. А здесь какой-то прокуренный анахорет изволит глядеть на него сверху вниз?!
– Что ж, поглядим, поглядим…
Николай решил непременно уесть носителя экзотического голубого мундира. Уж больно ему не понравился его подъелдыкивающий говорок.
Он достал из кармана замшевый мешочек с английской трубкой и табаком. Развязал золотую тесьму. Неспешно набил курительный прибор, зажег специальную огромную трубочную спичку, раскурил трубку, ни слова не говоря, затянулся и выпустил первый набор колец аппетитнейшего густого дыму.
Секеринский просто застыл в кресле от изумления. Столько суровой мужской грации и в то же время удовольствия было в каждом жесте и движении гардемарина. Было выше сил прервать этот завораживающий процесс. Раскуривать трубку? Это дело. Это настоящее мужское дело! И в то же время – это немой, но достойный ответ на приглашение попробовать каких-то там «Сенатских».
– Dunhill? Ну да, ну да… По запаху точно – Dunhill. Морской корпус – куда деваться! Со всем нашим уважением. Ну да, ну да.
Полковник был немного по-еврейски суетлив. И как будто отчасти в себе не уверен. Да и то сказать, а как может вести себя человек, которого в тотально юдофобской жандармской среде за глаза называли не иначе как Пинхусом?
Ходила легенда, что еще в начале прошлого века варшавский наместник во время объезда губернии обратил внимание на барахтавшихся в пыли, как он выражался, «жиденят» и, указав на них пальцем, приказал:
– Окрестить и сдать в школу кантонистов!
В числе счастливцев оказался и Секеринский. Закончив школу и топографическое училище, шустрый выкрест перекрестился еще раз – стал из топографа жандармом – и сделал блестящую для еврея в царской России карьеру.
– Мы как Охранное отделение со всем уважением к Вашей, господин кадет персоне. Понимаем, что Вы так сказать не в нашей юрисдикции, – «Пинхус» достал следующую папиросу и с удовольствием ее раскурил, пуская дым едва ли не в лицо Николаю. Пинхус должен был отомстить за роскошную английскую трубку, – Что Вас привело на набережную? И что это за мадмуазель находилась при Вас?
Секеринский был уже в преклонных летах, но держался бодро и даже пытался молодиться, подкрашивая вьющуюся шевелюру и особенно усы.
– Позвольте, господин полковник, не отвечать на эти вопросы.
– Ну да, ну да… Конечно, дама сердца и все такое… А кем Вам, позвольте полюбопытствовать, приходились нападавшие.
– Тем же, кем и лошади в карете.
– Не понял, господин кадет… Кем?
– Как и лошади, запряженные в карету, они никем мне не приходились. Я их всех видел впервые. Во всяком случае, лошадей.
– Ну да, ну да… Ха! А про лошадей это Вы остроумно. Ирония так сказать над жандармским сословием. Удачно, вполне.
Секеринский конечно растер бы этого мальчика в порошок, элементарно доказав его причастность к взрывам на набережной. И не важно, на чьей стороне воевал этот гардемарин. По кадетам Морского корпуса было достаточно материала, чтобы обвинить их в терроре. Но он хорошо помнил угрозы Великого Князя в своей адрес. И потому напряженно размышлял, ожидая, в какую сторону повернет свою мысль Петербургский градоначальник барон фон Клейгельс, которому он лично доложил по телефону о происшествии.
– Никакой иронии. Это правда и все тут, – трубка придала уверенности Николая монументальное гранитное основание, – А к чему, собственно, все эти вопросы? Я же сбил с ног одного разбойника, надеюсь он жив. Убил другого. И в смерти его я не сомневаюсь. Тяжело ранил третьего. Надеюсь, он выживет и все расскажет.
– Ну да, ну да… Вы ведь, юноша, настоящий герой. Получили ранение, но остались в строю… Значит бомбу, говорите кидал тот, которого Вы сбили с ног?
– Одну – он. А вторую тот, которого застрелил налетчик. Тот налетчик, что ранен мною в ногу.
– В ягодицу. Ну да это неважно. Почти в ягодицу. Ну да, ну да… Просто невероятно геройский поступок. А откуда у вас револьвер и где вы так метко научились стрелять? Там ведь почти предельные для нагана дистанции. А Вы раз-раз и от всех избавились…
– Почему от всех? Обижаете! Двое нападавших в вашем распоряжении. От них многое можно узнать.
– Ну да, ну да…. Конечно мы все узнаем! Мы их так допросим, что расскажут и то, чего не было. Но вот Вы не ответили на вопрос про револьвер и ваши навыки Робин Гуда.
– Пожалуйста. Револьвер был выбит мною из рук того нападавшего, который остался жив. Он это подтвердит, я надеюсь. Он выронил его, когда упал от моей подножки. А умение стрелять… Так это каждый офицер должен иметь такое умение! На то и Флот, чтобы бить точно.
– Ну да, ну да… Только вот стрелять вас начнут учить в Морском корпусе еще через добрые полгода. Когда постарше станете. А Вы – уже… И как ловко! Герой! Нет, на самом деле герой! Ну да… Ну да… А вот Вы знали, что они эсеры? – полковник достал из коробки и раскурил следующую папиросу.
