– Интересно, – пробормотал Павел.
– Ничего тебе не интересно, – грубо оборвал его незнакомец. – На самом деле ты та ещё бесчувственная скотина. Стоило тебе узреть чудо, и ты напрочь забыл и о том, что твоя страна захлёбывается кровью, и будет делать это ещё несколько поколений, и о своих товарищах, с которыми ты напивался ещё совсем недавно. Да и о своём отце, даю руку на отсечение, ты тоже уже забыл. Все вы, люди, таковы, когда происходит нечто яркое, новое, вы отвлекаетесь на это, как попугай на новую игрушку. Для вас происходящее ежеминутно, гораздо интереснее того, что творится в вашем сердце. Вы пытаетесь заглушить голос разума и совести громкими криками, глупыми разговорами ни о чём, выдуманными "важными" делами, продуманным распорядком дня. И сегодня вы клянётесь кому-то в любви, или сочувствуете и обещаете помочь, а завтра забываете о существовании этих людей и двигаетесь дальше по течению жизни, словно плывущее по реке бревно.
Мужчина вздохнул: – Из тебя выйдет отличный наследник. Я так думаю. Тот, кто станет гораздо более бесчувственным, чем я. По-настоящему безжалостным.
– В каком это смысле – наследник? – нахмурился парень. – Только не говорите, что мой отец умер! – воскликнул он, сжимая кулаки.
– О твоём отце я ничего не знаю, – огрызнулся мужчина. – Но ты должен будешь стать тем, кем ты когда-то родился. Я разбужу в тебе то, что в тебе заложено от природы. То, что выползет из тебя, словно змея из яйца. Потому что есть большая разница между змеиными яйцами и куриными. Всё-таки ты родился хищником. Скажу тебе сразу: это будет безумно больно и страшно. Раньше, переживая самые жуткие события в своей жизни, ты никогда не испытывал истинных страха и боли, поверь мне. И мне на самом деле всё равно, что ты сам о себе думаешь, каким себя видишь: непонятным талантом, чутким и добрым пареньком, послушным сыном и шебутным гимназистом или же будущим солдатом, спокойно отправляющим на тот свет людей тысячами. Мне это неинтересно, и не нужно, – мужчина уставился куда-то в пространство, словно не видел его, а смотрел на что-то гораздо более значимое, чем они двое.
– Понимаешь, тебе, чтобы выжить, потребуется то, что пока спит в тебе, как спящая красавица в хрустальном гробу. Только я не принц, да и ты не прекрасная принцесса, так что нежными поцелуями ты не отделаешься, – злобно оскалился он. – Ты будешь страдать, о, ещё как! И я сломаю тебя, уничтожу в тебе всё то светлое и чистое, за что ты ещё держишься. Потому что мне не нужна вся эта сентиментальная и бесполезная шелуха. Мне нужно ядро, спрятанное в орехе. А чтобы его достать, орех нужно раздробить. И тогда, когда ядро увидит свет, истинный смысл жизни, не заслонённый надуманными ценностями, меняющимися с каждым поколением, проявится твоё истинное Я. Ты меня понимаешь, мальчишка?
Павел осознавал, и покрывался холодным потом с головы до ног, ощущая марширующие по телу мурашки – каждая размером со слона. Ведь он прекрасно понимал, что с ним хотят сделать. Переделать его, перекроить, уничтожить его личность, избавить от светлых воспоминаний о материнской ласке и поддержке сильных рук отца. О первом несмелом поцелуе с девочкой Катей на собственном дне рождении, когда они прятались на балконе от других гостей. О приятелях по учёбе, с которыми он близко не сошёлся, но всё-таки в основном сохранял тёплые воспоминания. О званых вечерах, куда приглашали всю их семью, и куда они отправлялись, наряжённые и в карете.
Да и сейчас он ощущал, как прошлый мир отходил куда-то далеко, будто его не существовало. Будто вся его прошлая жизнь уместилась на маленьком глобусе из его кошмаров, и, залитая кровью, перестала существовать. А остались только боль и страх, желание покинуть родной город, который он когда-то так любил. А ещё накатывающее волнами странное равнодушие, которое затапливало отголоски сильных эмоций, пережитых совсем недавно.
– Я не бесчувственный! – воскликнул Павел, снова сжимая кулаки, но отлично понимая, что не пустит их в ход. Слишком пугал его этот мужчина, подавлял своей силой. Да и в природе его силы он так и не разобрался. А как можно защищаться от незнамо чего? Если уж даже смерть не убила его окончательно!
"Или я как-то не так это делаю? Может, он вампир, и тогда вроде бы должен подействовать осиновый кол, чеснок и омела. Хотя под омелой целуются, кхм. А если он оборотень, то в этом случае нужны серебряные пули. А у меня ни кола, ни двора, ни пуль. Тем более, серебряных! А чего мелочиться? Может, ещё золотые или брильянтовые пули и алмазные секиры попробовать пустить в ход?".
– Если я не истерю каждую минуту, это не значит, что я ничего не ощущаю. Я тебе не баба! – возмущённо продолжил Павел, не понимая, чего от него хотят. – Или тебе бы понравилось, если бы я тут начал буйствовать и вещи в тебя швырять?! Так попроси, не стесняйся, я уж себя покажу.
– Вот ты знаешь, что я убил твоих приятелей, и лишь только один раз попытался меня убить. Точнее, убил, но понарошку, как в детской игре. Но об этом после. А теперь ты злишься на меня, но по совершенно пустяковому поводу. Я тебе скорее интересен, как некое чудо-юдо, у которого головы – образно говоря – отрастают быстрее, чем ты успеваешь их отрубать. И где же твои пресловутые чувства? Их нет, и не было, потому что ничего в этом мире не затрагивает тебя глубоко. Наверное, я не совсем правильно выразился, – мужчина потёр переносицу натруженными, словно у крестьянина в поле, пальцами. – Я хотел сказать, что у тебя нет чувств к этому миру, к людям, которые тут проживают. Ты беспокоишься только о своей шкуре.
Павел неловко пожал плечами, вспомнив своих приятелей, которые собирались в трактирах, надирались водкой, курили иностранные сигары и долго рассуждали о современной поэзии, светлых перспективах будущего России, цитировали на память философов древности и делали вид, что лично создают это самое светлое будущее. Ему ещё вспомнилось, что и бедные дворяне, с которыми он сошёлся в гимназии, и те, кто были побогаче, смотрели свысока, но приходили в трактиры, чтобы, по их собственным словам, "понаблюдать за жизнью простых людей и прогрессивной молодёжи Серебряного века", очень жалели крестьян и рабочих. С пеной у рта, брызгая слюной и покачиваясь от выпитого, активно жестикулируя, обнимаясь с половыми, говорили, что за простым народом будущее. Что им нужно отдать и землю – крестьянам, и фабрики – рабочим. И посмотреть, что в итоге получится.
Пожалуй, сейчас Павел был бы счастлив, если бы очутился в Америке во времена войны Севера с Югом. Ему представлялось, что там всё происходило как-то более мягко и цивилизованно, почти нежно и трепетно, по сравнению с кровавой революцией на их земле.
– Но всё это не важно, – мужчина прервал его размышления. – Обещаю, что очень скоро ты будешь меня ненавидеть. Или даже презирать.
– Хорошо, – пожал плечами Павел. – Вы победили в этой игре, правил которой я не знаю, так что это было жульничество. Можете считать, что я не человек, а какая-нибудь статуя из мрамора. А теперь поясните мне, что означает "наследник" на вашем языке. Потому что чем больше вы говорите, тем меньше я вас понимаю. Хоть мы и говорим, вроде бы, на одном языке. И почему мы убили друг друга не на самом деле. И всё остальное. Я хочу всё знать!
– Всё знать невозможно, – в глазах мужчины появилась насмешка, а губы дрогнули в лёгкой улыбке, которая вновь превратилась в кривую гримасу. – Вообще, губу особо не раскатывай. Ты не один тут такой красивый. И один из наследников – это я. А меня зовут Кэвин.
Мужчина поморщился, будто не переваривал собственное имя.
– Когда-то я считал себя очень особенным, единственным и неповторимым, – мрачно заметил он. – Когда-то так и было, но сейчас таких, как я, много. А ещё у каждого наследника есть его отражение, копия. Идеальный слуга или служанка. Верная тень. Хотя, если вспомнить одну из сказок Андерсена на подобную тематику, то иногда тень может победить оригинал, – кровожадно оскалился мужчина. – И на самом деле Тенью может стать почти кто угодно, кого выберет господин Случай (это не гадалка, и не ведущий прогноза погоды, так что не ошибается), то мы, наследники, рождаемся теми, кем мы являемся.
