– Давай без имён, ладно? – выставил вперёд ладони Павел. – Достаточно того, что ты моё имя знаешь. А если я тебя фамильярно на "ты" назову, думаю, не обидишься?

– Ничего страшного, – отмахнулся тот.

– Понимаешь, – пьяно икнул Павел, – просто ты скоро умрёшь, а я поэтому не хочу твоё имя запоминать. Чтобы не привязываться, как к котятам, которых всё равно нужно утопить.

– С чего ты решил, что я скоро умру? – с интересом, но без особых эмоций спросил собеседник. Но в его карих глазах читалось: "Ну, война, все психи, мне как-то плевать".

– Потому что меня сегодня днём убили, – охотно ответил пьяный парень, устраиваясь поудобнее возле костра и щуря светлые глаза, который казались желтоватыми, как у дикого зверя в танце огоньков. – Выстрелили прямо в сердце – пиф-паф! – он изобразил пальцами выстрел из пистолета, направив указательный палец – "дуло" себе в грудную клетку. – И я думал, что всё, отбегался и отмучился. Разве что жалел, что девственником умер. И ничего в жизни не добился, и с отцом не попрощался. И лучший мир не повидал – я про другие страны. Ну, а потом вдруг – бац! – и очнулся. Причём в своём теле. В том же месте. Точнее, на краю дороги – меня просто оттащили и, как я думаю, побежали грабить моё имущество и ловить лошадей. Ну, я встал – и пошёл. Такие вот дела. И теперь я никто. Без фамилии и титула, без настоящего и будущего.

– Я думаю, в тебя стреляли, но промахнулись. Мертвецы не ходят и не говорят, поверь, я их уже достаточно повидал, чтобы быть абсолютно уверенным в этом. Полагаю, ты просто упал в обморок, а эта банда красных жуликов побежала ловить лошадей и грабить карету. Так что про тебя они забыли. Так ты и выжил.

Павел неопределённо повёл плечами. Что-то кому-либо доказывать у него просто не было сил. Да и как можно объяснить то, в чём сам нифига не разбираешься?!

Сам-то он точно знал, что с ним произошло. Это было нечто глубинное, то, что является частью души. Что-то большее, чем истинная вера. Потому что его уверенность в том, что он погиб, а потом странным образом воскрес, была знанием, а не верой.

– Да, дела, – мужчина осушил рюмку до дна и покачал головой. Налил по новой, откуда-то достав и ещё одну, взамен той, что разбил Павел: – Штатский, я так понимаю?

– Наверное, – Павел пожал плечами и отпил немного. Поморщился и выпил сразу, будто горькое и мерзкое, но такое необходимое в данный момент лекарство. – Я училище только на днях бросил. Да там все разбежались, как крысы с тонущего корабля. И я их не обвиняю. Если бы я мог отрастить крылья, то вполне смирился бы с ролью летучей мыши, – криво усмехнулся он.

– В армию собирался? – уточнил мужчина, потирая покрасневший и вспотевший от спирта лоб.

– Возможно. Не помню уже. Да и что сейчас говорить? – скривился Павел – тоже от мерзкого вкуса или осознания куда более омерзительной реальности, сжимающей его, будто тиски в пыточной. – Лучшей выпьем за дружбу, любовь и мир во всём мире! За то, чего никогда не было, но во что почему-то все упорно верят. Как в царство небесное, – Павла сильно развезло. Его глаза уже сверкали жёлтым, не скрывая тайную суть. Впрочем, его собеседник, который пьянел каждую минуту, ничего не замечал.

– Давай, – пьяно улыбнулся тот, явно напившись до такого свинского состояния, что вполне поддержал бы тост за Ленина, расстрел царской семьи и могучую красную армию.

Они снова выпили, не чокаясь. Костёр подбирался к ними оранжевыми щупальцами, отливающими багряной кровью. Спирт сжигал внутренности, заставляя хоть ненадолго забыть об ужасе, творящемся вокруг. И постепенно накатывала сонливость, так как и тело, и душа расслаблялись.

– Сколько же тебе лет, Павлик?

– Семнадцать буквально позавчера стукнуло. А тебе?

– Двадцать пять. Эх, ты ведь ещё мальчишка. Сейчас бы тебе в безопасном месте, за границей где-нибудь, сидеть и французский язык учить.

– Да-да, – глухо и страшно рассмеялся юноша, щерясь, будто дикий зверь. Желтоватый оттенок радужки и кажущиеся острыми белоснежные зубы на миг создали эффект дикой твари. Впрочем, пьяный собеседник даже не обратил на эти метаморфозы внимание. – Прямо сейчас крылья отращу – и полечу! Сразу в Будапешт, к отцу. И выучу и французский, и английский, и немецкий языки. И философию, и ещё что-нибудь впридачу. Например, выучусь на повара. Потому что жрать все любят, а готовить почему-то никто не хочет.

Они захихикали, переглядываясь, словно играющие мальчишки.

Павел заворожённо уставился на пламя, внезапно задумавшись о том, что сейчас делают революционеры. Разжигают ли они костры в ночную пору? Любуются ли звёздами? Вспоминают ли о семье? Вспоминают ли о тех аристократах и интеллигентах, которых убили почём зря? Или оправдывают себя, воспользовавшись благородно представленным новым правительством оправданием, что они все – плохие? И их всех нужно быстренько уничтожить, иначе настанет нечто плохое? Думали ли так испанцы, уничтожающие инков? Инквизиторы, которые подвергали страшным пыткам самых обычных людей, чтобы унаследовать от "мерзких отродий тьмы" всё их состояние? Или в какой-то определённый момент с мозгами мужчин происходит нечто страшное, что превращает их не в диких зверей – те куда добросердечнее и культурнее – а в демонов из ада?

Ему внезапно приснился собственный глобус, который служил ещё дедушке. Тот крутился, и материки с океанами превращались в реки крови, разбрызгиваясь на стены его родного дома. Где в каждой комнате был кто-то застреленный или повешенный. А вместо привычной люстры с хрустальными подвесками, которую он жутко не любил и считал "девчачьей", с потолка свисала верёвка, в петле которой болталась отрезанная голова безымянного гувернёра с высунутым синим языком. Хотя даже в кошмарном сне Павел помнил, что имя-то у него было… Только сгинуло вместе с ним.

Павлик проснулся от холода. Он ощутил, что озяб и почти начал коченеть. В голове даже вспыхнула сумасшедшая догадка, что ночью он снова умер, а теперь опять воскрес.

Сначала он долго хлопал ресницами, пытаясь вспомнить, где находится. Почему-то в голове вспыхивали лишь картины из сна с глобусом, который раскрутила чья-то невидимая рука, а затем тот начал разбрызгивать кровь, а вокруг были мертвецы.

Проморгавшись и попытавшись встать с холодной земли – и про себя выматеревшись, что кое-кто не догадался, что лучше не засыпать, чтобы время от времени подбрасывать в костёр дрова. А затем он услышал жуткую тишину, на фоне которой звуки леса казались слишком громкими, будто невидимые злобные существа кричали прямо в ухо.

Давящая тишина опустилась на сознание, будто каменная плита на могилу. Он ощутил на себе чью-то руку и машинально убрал её, вздрогнув всем телом от ощущения пронизывающего холода чужих разжавшихся пальцев.

"А ведь мужик тоже замёрз. Наверное, сдох от холода. Ещё одна нелепая смерть. Наверное, тот француз будет на первом месте, а этот – на втором, – эта мысль заставила его напрячь голову, чтобы осознать происходящее. – Потому что нужно было костёр поддерживать, а не напиваться и валиться на холодную землю без сознания!".

Внезапно он заметил, что вокруг начали падать с небес, будто вестники ангелов, снежинки. Они кружились вокруг, создавая ощущение покоя и ещё большей тишины.

"Вроде ещё рано для снега", – подумалось Павлу. Он машинально протянул ладонь и поймал несколько снежинок.

Однако сознание наконец-то снова угнездилось в мозгу, и он со страхом вскочил, едва не рухнув снова из-за одеревеневших ног.

Он принялся судорожно оглядываться, уже примерно осознавая, что увидит. И вокруг действительно валялись трупы тех людей, которых он снова не узнал, так как разговаривал только с одним из небольшого отряда.

Его знакомый лежал рядом с таким изумлённым видом, будто только что поверил, что Павел опять воскрес. Всё-таки он ведь на самом деле замёрз ночью насмерть. Потому что вокруг царил неестественный холод, будто весь этот лес запихнули в ледник. Или в сугроб.