— И вас так же, — не без ехидства ответила маменька, — проходите, что же вы?

— Благодарю за приглашение. Но вынужден отказаться, причём с искренним сожалением. Потому как уже имел честь оценить ваши кулинарные таланты, госпожа Рейсон. Но у нас с Кирой другие планы.

Отец вопросительно вздёрнул мохнатые брови. Адвокат пожала плечами, озадаченно поскребла ногтём кончик носа и вышла-таки в прихожую. Чтобы пробраться к двери ей пришлось потеснить матушку, стоявшую в обнимку с охапкой пурпурных, неправдоподобно огромных роз, в кружевную бумагу завёрнутых.

Тейлор был великолепен, да ещё и при смокинге, белевшем накрахмаленной манишкой между полами расстёгнутого пальто.

— А где Брен? — поинтересовалась Кира, оценив великолепие.

— Спит, наверное, — предположил инквизитор.

— Как это?!

— Думаю, что лёжа. Если, конечно, с кровати не свалился. Впрочем, тогда тоже лёжа.

— Что ты с ним сделал? — ахнула ведьма, начиная подозревать худшее.

— Напоил, — безмятежно отозвался инспектор. — Пойдём?

Говорят, будто перед смертью человек всю свою жизнь, в один-единственный миг ужатую, видит. Вся-то жизнь перед Рейсон, конечно, не промелькнула. Но в этот десяток секунд ступора тоже немало уместилось: и рождественский ужин, и свадебное платье, и безупречная инспекторская супруга с презрительно поджатыми губами, и беззащитный, будто у ни за что пнутого щенка, взгляд Брена. А где-то на задках унылый голос прогундосил-проныл: «Счастливы будут брачующиеся с этого мига и до гробовой доски…»

А потом Кира рванула к стенному шкафу, выдирая из развала шуб собственную.

— Мама, я…

— Да иди уже, — проворчала госпожа Рейсон, поправляя дочери воротник. А у самой взгляд задумчивый-задумчивый, между бровями складочка. — Иди, — повторила, будто благословила, только вот голос дрогнул неуверенно.

А снаружи хорошо было — самая настоящая рождественская ночь, словно с открытки. На другом конце улицы маленький храм переливался ёлочной игрушкой, подмигивал подсвеченными изнутри витражами и из распахнутых настежь дверей свет лил, как из входа в Рай. Дома стояли торжественно-притихшие, в каждом окне тёплое свечное пламечко помаргивало. А с чёрного, по-настоящему не имеющего ни дна, ни конца неба тихо вальсировали крупные снежные хлопья.

— Спорим, ты собирался меня в ресторан пригласить.

Кира отвернулась от инквизитора, задрала голову к небу, пытаясь губами снежинку поймать.

— Ну, вообще-то, да, — хмыкнул у неё за спиной Тейлор. — Есть возражения?

— Вообще-то, есть, — ответила в тон ему. — У нас с самого начала с ними не задалось. Может, тогда и пробовать не стоит?

— Но тогда…

У озадаченного инспектора физиономия была замечательная: бровки эдак домиком, будто хмуриться начал, да потом позабыл, как это делается. При том взгляд исподлобья, настороженный. Губы сжаты плотно — прямо с места и в бой.

Ответить Кира не успела. В храме негромко, приглушённо, но торжественно и как-то светло колокол забил. Хор гимна звучал тоже глухо, слов не разобрать. И мягко, почти по-колыбельному. А свет — и из раскрытых дверей, и свечей в окнах домов, и уличных фонарей — будто дрогнул, став ярче.

— С Рождеством. — Кира обернулась к инквизитору. — Чего тебе пожелать-то?

— С Рождеством, — отозвался Тейлор, помолчал, будто колебался. — Не так я хотел это сделать, но чего уж теперь. С праздником.

Рыжий вынул руку из кармана, протянул коробочку — простую, даже бантом не украшенную. А внутри, на подушечке чёрного бархата кулон лежал: тёмно-синий камень, огранённый в форме капли, в венчики крошечных… Стекляшек? Бриллиантов?

— Так ты для меня покупал?

— Нет, для себя, — буркнул недовольно. — Люблю, знаешь, кулончики. К парадной мантии они особенно подходят.

— И этот камень…

— Сапфир, — пояснил инспектор, совершенно не правильно поняв причину заминки.

— И этот сапфир, — поправилась Кира, гладя пальцем холодные грани, — напомнил тебе цвет моих глаз?

— Может, мне изысканности и не хватает, — совсем уж хмуро выдавил рыжий, — но не настолько я пошляк. Глаза у тебя серые, Кир. Иногда в зелень отдают, бывает в желтизну. Мне просто показалось, что кулон тебе понравится, вот и всё.

Рейсон кивнула, соглашаясь.

— Пойдём! — приказала решительно.

— Куда?

— К тебе. Рождество праздновать.

Что не говори, любил господин инквизитор хорошо выдержанные паузы.

— Ты уверена? — спросил, наконец.

— Может, ты и не пошляк, Тейлор, но совершенно точно дурак, — заверила его ведьма, улыбаясь невесть чему. — И на героя девичьих грёз не тянешь абсолютно.

Кира захлопнула коробочку, сунув её в карман: ну не на улице же сапфиры примерять, ей-богу! Сунула руку под локоть инспектора, едва не силком его с места сдвигая.

Действительно, фантазировалось всё немного иначе, розовой дымки романтичности определённо не хватало. Мог и догадаться, выстроить замок вместо гостиничного номера, на руки возлюбленную подхватить и усыпать дорогу лепестками роз. Признание в любви лишним тоже бы не выглядело.

А, с другой стороны, разве этого мало: волшебная ночь, хлопья снега, кружащиеся в лужах фонарного света, и хмурый инквизитор, знающий, какого цвета у тебя глаза? Сейчас казалось: это очень-очень много. На самом деле всё, что только может быть нужно.

***

Рейсон с детства недолюбливала послепраздничные утра. Почему-то они неизменно казались серыми, унылыми и банальными, особенно после Рождества. Вроде и ёлка ещё не убрана, и не всё вкусное съедено, впереди долгие выходные, а всё равно уныло. Не слишком приятное чувство к обеду уже проходило, но просыпаться категорически не хотелось.

Это утро ничем от подобных ему не отличалось. Не протрезвление и не разочарование — нет, ни в коем случае, но… Просто праздник уже прошёл. Гостиничный номер по-прежнему шикарен, а на столике возле кровати едва начатая бутылка шампанского стоит — можно допить, не выдохлось ещё наверняка. И рядом тихо дышит всё тот же мужчина. Он уж точно хуже не стал, даже в чём-то лучше, реальнее: полукружья удивительно чёрных ресниц, красноватые, светлеющие к корням, как это бывает только у рыжих, волосы на подушке. Выпуклый бицепс со старым, неровным шрамом. Рука тяжёлая, будто каменная.

Да, на этот раз всё получилось. А с любовью так и вообще, кажется, перебор случился.

Кира, от усердия губу закусив, тихонько — не потревожить бы, не разбудить — выбралась из постели, замоталась в брошенное на пол покрывало. Убедилась, что длины шнура хватает, вытащила его из-за кресла и только потом подхватила тренькнувший телефон, на цыпочках в ванную пробралась.

Долго сидела на холодном полу, прижавшись голыми лопатками к такой же холодной стене, никак номер назвать не могла. Да и когда решилась, выговорила не с первого раза — голос сипел по-разбойничьи. Хорошо, аппарат оказался дорогой, из новых, понимающий. Комментировать не стал, вроде бы даже вздохнул сочувствующе. Тихонько пиликнул, побурчал, соединяя, моргнул красным глазком.

На том конце провода тишина стояла, даже «алло!» не сказали.

— Мам… — шёпотом позвала Кира.

— Брен уже звонил, — отозвалась госпожа Рейсон.

— И что сказала?

— Что ты ещё спишь.

— Где?

— Странно, но этого он не уточнял. С кем тоже.

— Мам… — вроде и не собиралась плакать — слёзы сами собой закипели. Голову задрала, затылком в ледяную мраморную плитку упираясь, а они всё равно пролились, потекли щекотливо по скулам. — Ты на меня злишься?

Получилось совсем по-детски. Да и не стоило, наверное, взрослой, уверенной в себе женщине, только что из постели любовника вылезшей, мокрядь кулаком по щекам размазывать.

— Да Господь с тобой, Кирелла! Мне-то на тебя с чего злиться?

Телефон, какой бы он новый ни был, интонации всё равно передавал плоховато, смазано. Да и мать говорила тихо. Наверное, отца боялась разбудить. Потому и не понятно: на самом деле сердится или язвит по своему обыкновению.